Маски

Чимин неохотно вылез из уютных объятий, чтобы дать немного больше места Юнги, и чтобы было удобнее смотреть на него. Теперь было видно, как он перебирает пальцы под столом. Пак по-прежнему видит его каким-то обманчиво беззащитным. Он знает, что Мин может с легкостью постоять за себя и кулаками и острыми высказываниями, поэтому такой уязвимый вид удивлял и настораживал. Юнги молчал. Чимин решил дать ему чуть больше времени, потому что не понимал, как помочь и что сказать. А в таких ситуациях Пак предпочитал сохранять молчание и проявлять терпение. Пак знает: у каждого есть свои причины носить маску и каждому нужно время, чтобы решиться эту маску снять и показать все безобразие, раннее скрытое ей. Он понимает: своеобразный карнавал начинается тогда, когда человек решит стать лучше и придумает новую версию себя. Улучшенную, но ненастоящую. Ту, что улыбается и смеется тогда, когда не смешно. Ту, что считает себя настоящую жалкой. Ту, что потом уничтожит все живое внутри. Об этом страшно думать, но постепенно с этим свыкаешься и оставляешь все попытки это остановить. Это как паразит, которого человек сам в себя подсаживает своей ненавистью. А потом пугается, но паразит сжирает даже страх, одной фразой: «Чего ты боишься? Посмотри на себя. Жалкое создание, которое люди затравили и уничтожили. Я подниму тебя с колен, я заставлю этот мир пасть к твоим ногам». Круто звучит, правда? Только вот этот паразит не только не заставит мир пасть к ногам, но и сожрет, уничтожит настоящую личность. Чимин это осознает, но ему слишком плевать на себя настоящего, чтобы переживать об этом. Пак слишком себя ненавидит. Поначалу он этого боялся, боялся собственной ненависти, но потом стал над этим смеяться. Он знает, что Мин тоже носит маски. Только вот эти маски не были масками в привычном ему понимании. Юнги воспитывал в себе черты, себе несвойственные, и пользовался ими время от времени. И если Чимин создавал образ, который он ненавидел, то Мин воспитывал себя и делал сильнее. Он не прячется, но и не показывает себя настоящего. Понять его оказалось выше сил Пака. Юнги, вроде бы, такой плохой парень, полный яда и горечи, но в тот же момент он какой-то нуждающийся в ком-то. И этот контраст выбивал из колеи. Верить ему страшно, потому что никогда не понятно, когда он настоящий, а когда играет. — Сложно начать говорить, — заговорил Юнги, усмехаясь. — Не представляю, что нужно сказать. Каждая фраза кажется пафосной и слишком высокопарной. Так много людей уходило из моей жизни, потому что я это я, — он помолчал. — Со мной трудно. Трудно терпеть постоянный сарказм и неловкость в любых взаимоотношениях. А я так чертовски сильно привязываюсь, и это так больно. Отпускать. Безумно боюсь этого каждый раз. Но каким-то чудесным образом влюбился, как дурак, в тебя. В тебя, сотканного из уюта и тепла. В тебя, способного одной улыбкой согреть и успокоить. Тебя, которого нужно оберегать от всего мира. Тебя, которого невозможно не любить. Ты — особенный. Как будто из сказки. Тебе ведь нужен кто-то, кто сможет дать тебе понять, что ты невероятен, а не затравит сарказмом. Тебе нужен кто-то не я. Ты правильно боишься верить мне. Я знаю, что недостоин тебя, — сбиваясь и не понимая, как начать и что говорить, Юнги прыгал с одной мысли на другую. Речь превратилась в хаос, понятный только ему одному. — С чего ты это взял? Юнги, — Чимин приблизился, что бы взять его руки в свои, но Мин неожиданно отодвинулся. — Ты же не знаешь ничего. — Так расскажи мне. — Все отношения, которые у меня были, разрушались моим характером. Я не умею заботиться, не умею делать комплименты, не умею проявлять чувства. Ко мне быстро остывали, потому что я не мог разогреть своей любовью. Да и за что меня любить? За вечное ворчание? За постоянные срывы? За неумение слушать и поддерживать? Отношения со мной нужны лишь тому, кто хочет, чтобы его не трогали и игнорировали. Вот с этим я легко могу справиться, это по мне. — Юнги, — Чимин принял еще одну попытку приблизиться. Ему было больно смотреть на загнанного в угол собственными страхами и ненавистью к себе Мина, но тот снова отскочил и, теперь уже буквально, загнал себя в угол. — Я боюсь, я очень сильно боюсь. Каждые отношения разрушались, потому что либо человек любил образ плохого парня, который он сам создал и привязал меня к нему, и пытался меня переделать, но получал лишь апатию в ответ, либо ему нужны были отношения ради отношений. Нужен был просто статус «занят», а когда этот статус надоедал, то расходились. А я каждый раз привязывался и наивно предполагал, что в этот раз не буду один. Вот сейчас точно нет. Каждый раз я слышал одно и то же: «Это ты виноват, ты не ценил», — со всех сторон. Как тут спорить, когда это правда? Как я выражаю свою любовь? Никак. Тебе страшно мне верить, а я не представляю, как стать не собой, чтобы быть просто рядом. Я так хочу сделать тебя счастливым, но просто не смогу. Что я могу тебе дать? Апатию на завтрак? Ненависть на обед? Вину на ужин? И нервный срыв на ночь? У тебя этого и так с достатком. Ты не заслуживаешь такого куска… — Замолчи, — прикрикнул Чимин, — просто закрой свой рот. О чем ты вообще говоришь? Это ты не достоин меня?! Ты? Серьезно, что ли?! — Чимин выдохнул, в попытке успокоить злость на старшего. — Я не понимаю тебя, Юнги. Ты так спокойно раскусил мой образ, так спокойно говоришь, что любишь меня, но не разрешаешь мне любить тебя в ответ. Как будто я не знаю, что твой сарказм лишь защита, как будто я не вижу, как ты хочешь, чтобы тебя любили, но ты боишься. Так чего ты боишься? Чего, хен? — крик превратился в шепот. — Того что ты потом уйдешь, — Мин окончательно поник. Он стал совсем маленьким, казалось, Юнги ждал, что Чимин рассмеется. Только вот Чимин не смеялся. Он, наконец, смог приблизиться, чтобы положить ладони на подрагивающие плечи. Пак заглянул в темные испуганные глаза, но долго продержать зрительный контакт не удалось, потому что Юнги после фразы: «Но я не хочу уходить», — закрыл глаза руками. Он беззвучно плакал. А Чимин растерялся от такой реакции. Что он там говорил? Может постоять за себя? Беззащитность оказалась не обманчивой. — И после этого ты говоришь, что это я глупый? — прошептал Пак, прижимая к груди Юнги. — Я не согласен с каждым словом, которое ты про себя сказал. Тебя есть за что любить. За твою внимательность, за твою улыбку, за тебя. Не потому что ты такой дерзкий и можешь поставить на место одной фразой. Не потому что ты хорошо сочетаешься с образом плохого парня. А просто потому что ты это ты. Ворчливый, но заботливый. Помнишь, как ты материл Чонгука, когда он полез в драку, а потом сам обрабатывал ему раны? Самое забавное то, что ты сказал ему: «Ты что совсем драться не умеешь, раз так много травм получил?», — а потом учил его держать удар. А когда возле клуба крутилась кошка, и ты не дал пьяницам ее тронуть? Они тогда хотели побить тебя, но ты был быстрее. Даже кошку прихватил с собой. Я тогда думал, что ты ее выкинешь где-нибудь, а потом случайно услышал, как Намджун жаловался на кошку, которая его поцарапала, а ты тогда слишком довольным был. Помнишь, как ты проспорил и нарядился в девушку? До сих пор удивляюсь, как тебе удалось раскрутить трех мужиков на бесплатную выпивку. И до сих угораю с их лиц, когда они узнавали, что ты парень. Ты невероятен. Закатываешь глаза, когда Джин хвалит свою внешность, но каждого, кто пытается Джина оскорбить, затыкаешь одним взглядом. И мне плевать, что ты разговариваешь сарказмом и не умеешь говорить комплименты. Мне жаль тех, идиотов, которые не ценили тебя, потому что так любить, как любишь ты — невозможно. Потому что только ты можешь по одному жесту вычислить все мысли и переживания. Потому что только ты… Чимин замолчал, так как притихший Юнги не внушал доверия. Пак внимательно посмотрел на него и: — Ну, вот кому я тут лекции читаю? Если ты спишь, — теплая улыбка коснулась его губ, и он тихо рассмеялся. Второй раз за несколько часов Чимин оказался в объятьях Юнги, но почему-то оба этих раза были настолько разными, что это не казалось странным или сумбурным. В первый раз ему казалось, что такого жалкого человека, как он просто не существует, тогда он прятался от себя в руках Мина. Сейчас он чувствовал себя беспомощно, потому что не мог понять, как помочь и как снять страх Юнги. Теперь хотелось не спрятаться, а спрятать. Чимин думал о двух вещах. Первая: где чертов Чон Чонгук, и когда он откроет дверь? Вторая: Юнги. Пак всегда восхищался старшим. Его харизмой, умением постоять за себя и своих близких, но он и предположить не мог, что за всем этим скрывается настолько сильный страх. Кто и главное как смог нанести такую рану, после которой Мин так сильно боится? И он, вроде бы, все объяснил. И то, что все, кого он любил, уходили, поэтому страшно. И то, что все уходили, потому что с ним трудно, поэтому страшно. Только вот, почему складывается впечатление, что ему кто-то тщательно промыл мозги, избавив их от любви к себе? Чимин стал вспоминать, все, что связывало его с Юнги. Ему так хотелось понять Мина. Хотя он и не понимал зачем. Зачем лезть в прошлое и узнавать его травмы? Не проще ли просто любить? Просто со всеми травмами и страхами принять и полюбить еще сильнее, надеясь на то, что его любовь будет взаимна и что она сможет вылечить? Почему-то сейчас стало смешно от мысли, что он бегал от разговора с Юнги. Пак был уверен, что после рассказа о своем прошлом его точно оставят одного еще и наградят парочкой крепких слов, но в реальности его только назвали глупым и попытались успокоить. Стало ли все на места? Да, наверное, да. Только вот вопрос зреет: правильные ли места всё заняло? Ответ на него вы узнаете. Впрочем, понять можно уже сейчас. Осталось всего лишь разобраться в тонкостях масок и как они появляются. Об этом будет речь дальше, вы со мной?