В одной руке библия, в другой - револьвер

«Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас.»

Евангелие от Матфея, глава 5, стих 12

      Пустыня. Слишком жаркая, сухая и безжалостная. Солнце палит так, что в аду, наверно, прохладнее. Ветер приносит не долгожданную свежесть, а жесткую духоту с привкусом песка. Дышать невозможно. Жить хотелось все меньше с каждой минутой.       Хуарес встречал очередное утро. Этот городишка был одним из пограничных с землями Дикого Запада Америки, это и стало основной причиной нашей остановки здесь. Братья хотели скрыться из Америки, в которой за их головы уже успели предложить кругленькую сумму, где-то в Мексике. Так поступали многие в то злополучное послевоенное время – бросали Родину, ставшую слишком чужой. Сначала из-за отказа признать проигрыш в войне, затем за круглую сумму на плакатах с их лицами.       Дом был оставлен, как и тело мамы, в спешке, с горячими словами, что мы обязательно вернемся и все исправим. Заживем, как раньше. Даже лучше. Только накопить деньги – и все пойдет как по маслу…        Деньги на западе водились только у тех, чья библия уже успела покрыться пылью или в должной степени омочиться кровью. Остальные же, завещавшие свои сбережения во славу Юга, остались с обесцененными бумагами на руках и пустыми желудками. Пусть время шло, и несостоявшаяся Конфедерация начинала приходить в себя, далеко не каждый принимал подобный исход. Янки боялись лишний раз показаться на глаза местным. Да, посягательства на их жизнь каралось по всем законам, но даже они не могли остановить мечущиеся в праведном гневе души нежелающих мириться с поражением. Появлялись банды, чьими идеями было праведное будущее и создание идеального мира. Были и такие, для которых целями ставились обретения богатства и власти. Только убитым от их рук было абсолютно наплевать ради какого будущего бандиты посчитали их жизни ненужными.       Когда стало совсем тяжело, мы покинули Америку. Может, виною была легенда о несметных богатствах, однако разница была невелика. Испорченные войной души братьев отыскали себе работу прямо в этом бледно жёлтом, словно выжженном злостным солнцем, городе, наполненным такими же убийцами, какими они являлись сами.        Я пытался уговорить их, молил об отъезде. Они находили отговорки, с которыми мне приходилось мириться. Но когда на их пути возникла мексиканка... Правильно говорят: "Ищите женщину", когда речь идёт о предательствах, убийствах и войнах. Жена одного, соблазнительница другого, но по гроб любившая третьего.       Примерно так и началась эта злополучная неделя, расколовшая мою душу на до и после.

***

       Руки затекли из-за неудобного положения, в котором им приходилось "дремать" вместе с телом, но исправить ситуацию было невозможно. Столб, к которому меня приковали, был слишком высок, а мои запястья слишком крепко перетянули верёвкой. Да, конечно, ушибы отдавали приторной болью, однако Иисус, прибитый к кресту, испытывал большие страдания, чем мои онемевшие кисти, я верил, что смогу устоять, мне по силам, ведь вера -...       О боже, дай мне сил... - Уже очнулся, muchacho ?       Хуан, мать его, Эспиноза. Будь он... - Тебя не учили вежливости в твоей церкви? Отвечать на вопросы людям, потерявшим путеводный свет? - Он ядовито, как змея, улыбнулся. - По мне разве не скажешь? - звучало как вызов? Вызов от человека, мечтающего несколько лет назад войти в ряды духовенства. А ведь прошло каких-то дня три…       Меня схватили за ворот рубашки. Удивлён, что за все наше время, проведённое в этой богом забытой стране, она имела цвет, близкий к белому и лишь пару заплаток. И это недоразумение, скорее всего, сейчас будет исправлено. - Дерзить вздумал, cachorro? Герой тоже мне нашёлся, клыкастый мученик. Думаешь, я стану с тобой церемониться? Мне ничто не стоит пустить пулю в твой лоб прямо сейчас, – В качестве доказательства Хуарес достал из кобуры револьвер и поднес к моей груди, в стороне сердца. Оружие грозно оскалилось в свете полуденного солнца, сверкнув металлом. Через секунду раздался щелчок от взведения курка. В то, что он был заряжен, сомнений у меня не возникало. Лишь страх, немного притупленный болью в висках, заиграл на нитях души. - Извиняться будешь?        Но я упорно молчал. Зачем? О чем? Для чего. Не имел ни малейшего понятия. Однако нарушить этот странный, данный самому себе обет, я не смел.       Неприятно было также осознавать, что неделей ранее я грудью защищал этого мерзавца от Апачи. Его бы, верно, расстреляли бы на месте за обман со сломанным ружьями, и меня в придачу, если бы не Парящий Орёл...       Моё размышление прервал полет в столб, отчего по спине будто прошли ножом - я почувствовал все до одной косточки в ней. - Может, ты разучился отвечать на вопросы, пока мы тебя с таким трудом доставляли обратно, – Я пытался прожечь его взглядом. - Ты не хочешь мне сказать хоть что-нибудь, Уильям МакКол - последние слова мексиканец скорее плюнул, чем сказал.        Я словил его горящий ненавистью взгляд и прямо со своего полулежачего, полусидячего места плюнул в ответ: - Вера - щит мой. И тебе, убийца и грешник, советую покаяться. Чем раньше ты это сделаешь, тем вероятнее Господь спасёт твою душу.       Плечо пронзила резкая боль, которой предшествовал выстрел. Я зажмурился от боли. Минутная уверенность в непоколебимости моей веры начала кровоточить, захваченная врасплох. - Что ж, значит перед исповедью у меня остаётся время поразвлечься с тобой, пресвятой отец. - В его глазах загорелся первобытный дикий огонь, предвещающий жажду крови и насыщения ею.       Я нервно глотнул. Каждый мой член ощущал приближение чего-то неизбежного. Помоги же мне пройти через это, Господи.

***

       Солнце давно перестало освещать место моего заточения. Заметно потемнело, лишь несколько отважных лучей продолжало освещать такой высокий и мертвецки синий небосклон.       Тело отдавало тупой болью. Целиком и полностью превратилось в одну большую отказывающуюся затягиваться рану. При каждом невольном движении правой рукой пуля рвала слегка затянувшиеся ткани. Горячая струйка продолжала литься на серую изорванную ткань. Страшно было представить, что сейчас представляло из себя мое лицо – судя по кровоподтекам на той же рубашке, ничего лучезарного. Пересохший язык не мог стереть всё это с губ, они постепенно покрывались коркой из застывшей грязи и крови. Голова гудела. Я не мог вспомнить ни одного стиха из Писания, чтобы как-то скрасить свое пребывания на этой земле. Если вспомнить к тому же манеру моего разговора с мексиканцем, удивительного в этом было мало. От злости на свою слабость и вырвавшиеся грешные эмоции, хотелось выть. Но голод и жажда старались взять все в свои узды, хотя общая боль не позволяла им подобного. Больше всего тревожило осознание, что это был только первый день моего пребывания в Хуаресе без братьев. За весь этот период меня ни разу не успели спросить о медальоне, который я заметил висящим теперь на шее Хуана. И смысл тогда всего происходящего канул в небытие.        Зачем было избивать меня до полусмерти, если не ради этих чертовых сокровищ? На горизонте маячило слабое осознание. Причина крылась в братьях, решивших увести у дьявола его дьяволицу. Хуан хотел использовать меня в качестве неплохой приманки для них. Я отчетливо помнил их страх, перемешанный с гневом, когда они пересекли границу фронта и прорвались в осажденное поместье, чувствовал их извращенную, но заботу о себе и моем благополучии. Сейчас же она превратилась скорее в желание примчаться за медальоном и дьяволицей, чем за мной.             Надеяться на скорое вызволение было маловероятно, да к тому же и глупо. Хотя выход навсегда и для всех оставался один единственный. Мыслить о смерти хотелось бы в последнюю очередь, находясь в этом злополучном месте. Я без чувств и молитв смотрел на небо, сидя на грязном полу своей темницы, облокотившись на столб, за которым были связаны мои онемевшие руки. И, ловя взглядом первые звезды, решившие посетить мою обитель, я провалился в глубокий сон.

***

            Если, конечно, это можно было назвать отдыхом, то я его получил в достатке. Я громко зевнул. По-видимому, начинало светать. В воздухе еще витала ночная прохлада пустыни, хотя первые солнечные лучи уже старались от нее избавиться. Но всю эту идиллию с природой нарушал запах. Не просто запах, а настоящий аромат, пьянящий рассудок. Мясной бульон…             Я огляделся, в поисках источника аромата. К моему удивлению, возле меня стояла деревянная кружка, как из-под пива, из грязно-серого, уже успевшего потрескаться, дерева. Словно пытаясь удержать самую ценную вещь в мире (хотя в данный момент я мог отнести бульон именно к такому определению) я начал ногами подтягивать его. Он успел поостыть, поэтому, приняв лежачее положение, я впился в него.             Почти одним залпом, как делали когда-то в другом далеком, совершенно недоступном мире мои братья - на одном дыхании они могли осушить кружку свеженалитого пива. Вся спасительная жидкость иссякла за мгновение.             Довольно улыбнулся, мне вторил забурливший живот, приветствующий еду. Я принял сидячее положение, облокотившись на столб, и запрокинул голову. Светло-розовые облака, как небесные овцы, были гонимы пастухом-ветром. Они отправлялись в более приятные условия, чем пустыня: к бесконечному водному зеркалу океана или к бескрайним прериям Техаса, а может даже к плодородным, но выгоревшим черноземам Джорджии…Далеко, на север, домой, отказавшись брать с собой человека. Этого представителя вечно алчного, богонеугодного, вынужденного скитаться по земле в поисках прощения Господа. Или даже прикованного и запертого под землей, вынужденного просить помощи лишь у одного вечно молчаливого и холодного неба…