Полосатый свитер

Кажется, страдания исчерпали себя. Жизнь устаканилась, разлила яркие краски, попросила лишь тоненькой кистью привести немного несуразную картину в порядок: создать из разводов слабо напоминающие образы, чтобы произведение приятнее и гармоничнее ложилось на глаз. А ведь в самом начале… Ладно, не будем заводить уже проговорённую тему о страхах будущего, неизбежности конца, которые так и вжимали сердце Эмерсона в спину, пусть только попробовал бы он исправить положение. Всё будто валилось из рук, без возможности взять это снова самостоятельно. Всё-таки каждому человеку нужен человек. Пусть он говорит, что ненавидит живое, терпит ужас от общения… В любом случае ночью будет засыпать с чувством неизвестной пустоты и фантомными ощущениями объятий со спины.

***

— Ваши анализы показали довольно ожидаемую картину. Сильный недостаток гемоглобина, витамина D, B и A. Это потребует соблюдение диеты и отдельного приёма вышеуказанных компонентов. Их недостаток как раз и являлся причиной ярких астенических синдромов — мозг не варит, бесит всё — на более понятный и простой язык. Как я понимаю, сертралин убавил яркие депрессивные эпизоды, идущие вместе с неврастенией, но она ещё остаётся. Истощённость нервной системы не вылечится без нужного количества всего того, чего у вас так сильно не хватает. Вы обратились ко мне вовремя, ведь препарат предотвратил откат в депрессию, к которой вы были критически близки. Постарайтесь в последние недели приёма таблеток не терпеть сильные стрессовые удары. Если у вас получится, вы будете принимать витамины, то, думаю, мы начнём убавлять дозы сертралина и в итоге, будете свободны от него. Но вам всё равно нужно будет ещё какое-то время ходить ко мне. Всё поняли? Депрессия? Интересно. Получается, если бы не Ремингтон — ситуация сейчас была бы куда хуже, так? В очередной раз Эмерсон в мыслях поблагодарил этого парня, который, словно послание судьбы, оказался в нужную минуту в баре на соседней улице. Как мило. До сих пор Эмс вспоминает тот момент с какой-то стыдобой и одновременной трепетностью. Весь разрёванный пришёл просто жизнь в последних ярких красках повидать, да и набухаться вдобавок, а в итоге… Встречается теперь с человеком, который по какой-то невероятной случайности оказался куда более чем добродушным и внимательным. Полосатый свитер прямо сейчас красуется на Эмерсоне, как некий талисман. — Да, понял… Но сейчас я не думаю, что смогу купить всё. Я отклонял звонки заказчиков два месяца, у меня есть ещё деньги, но только на еду и другую бытовуху. — забудем о том, что Барретт собирался забить болт на свою работу и уйти в забвение собственных переживаний, он не просто «отклонял звонки». Там целая драма была, впрочем, вы и так всё знаете. Мужчина прокрутил глазами, постукал пальцами по губе, — Хорошо, а вы сможете попросить в долг кого-то? Ремингтона, например. Чтобы избежать развитие уже соматических заболеваний, нужно скорее начать принимать и витамины, и железо. Резко появившаяся мысль о маниакальном состоянии Лейта немного отвлекла Эмерсона, это заметил мистер Уотс. — Вы перестали с ним общаться? — сказал со слабоуловимой грустью, но будто ожидал только такой исход. А теперь вопрос только рассмешил, — Нет, не перестали. Просто… — наверняка, Ремингтон бы сам пошёл за помощью к психиатру, если бы нуждался в ней, — Да, я попрошу, всё хорошо. Возможно, верная мысль проскользнула в глазах врача, но озвучивать он ничего не стал, — Отлично! Вот, держите, я выписал всё, что нужно. — Спасибо, — без задней мысли Барретт направился к выходу. — До свидания, Эмерсон! Черт, никогда не дойдёт, что нужно быть вежливым, — До свидания.

***

Ещё дня два Ремингтон отходил от одной бутылки пива. Но уже три дня у него всё относительно хорошо. В сумме — пять дней после «тусовки». И не мало денег содрали с Эмерсона, а точнее, Ремингтона, который радушно одолжил карточку «на витаминки» — безобидно звучит, да? А стоит, словно весь дорогущий бутик скупили в день без единой скидки. Немножко сложно общаться с исключительно невнимательной, гиперактивной энергией, а не Ремингтоном, поэтому Эмерсон хоть и следил за ним, но старался абстрагироваться, во избежание недоразумений. Как только похмелье больше не проявлялось, а из спальни не доносились жалостные просьбы воды, Рем уехал к себе, объясняясь так: «если я по неосторожности что-то сломаю, то у меня это будет выглядеть должным, а у тебя разрушится вся идиллия, придётся переделывать!» Такая причина показалась правдивой, но, вопреки всему, Эмерсон понял, что дело далеко не в волнении за интерьер. Свобода. Мальчику нужна свобода. Безусловно, её было много, но Ремингтон считал, что «прими таблетку» — это ограничение его возможностей. Отчасти, так оно и есть, но, чёрт, как же по-маниакальному это звучит и таковым является. Обещание видеться с Эмерсоном действительно выполнялось, хотя приходилось напоминать, и только богу известно — принимает ли Лейт лекарства, али нет. Ещё пять дней, относительное спокойствие, такие же встречи — нетерпеливые, краткие поцелуи, выслушивание историй, умиление от заливистого смеха, распитие чая на работе — нетерпеливые, но уже долгие поцелуи (когда выдалась минутка уединения). Даже такой великий праздник как Рождество успел пройти. Он был максимально обычным, но, однозначно, самым лучшим в жизни Эмерсона, терпевшего величайшую неприязнь к подобным торжествам. И самым нудным в жизни Ремингтона, питавшего исключительное тепло к атмосфере волшебной зимней ночи. Нельзя сказать, что хоть кто-то помнил о, как казалось, напоминающем ото всех ветрин, вывесок, уличных украшений о себе празднике — если бы не Лариса, никто так бы и не посмотрел на календарь. В любом случае, получилось мило. Подарки, поздравления, смех и полное отсутствие алкоголя. Скучно? — Возможно. Хоть так, а не в состоянии, когда мозг переживает Смуту в канаве.

***

День с самого утра не задался. Всё какое-то не такое: погода мерзкая, холодная, облака грязные, голова болит, словно в ней разгоняется поезд и стучит, стучит, стучит рельсами по черепной коробке. Размазав каплю воды по зеркалу, Ремингтон перевёл фокус на отражение, держащее в зубах щётку. — И хули вылупился? — шипиляво возник он сам себе, уже слабо покосив голову, предвкушая эту мерзкую, колючую раздражительность на несколько дней, а‐ля Эмерсон Барретт, кстати, интересно, как он там. Ванная преодолена, а значит можно скучковать кашу мозгов в хоть что-то, напоминающее извилины, и для начала просто попытаться вести себя адекватно, позвонить Эмерсону, закрыться нахуй на все замки и запретить себе реализовывать лишённые адекватности мысли в голове, лишь бы только в окно не вылететь. Такое чувство, будто маниакальная фаза уже стала нейтральной. В том смысле, что она всё такая же невыносимо удручающая и даже обижающая, но настолько долго длится, словно больше никогда не пройдёт. Но должна же когда-то? — Алло, Эмерсон? Я дома сёдня останусь, не пойду никуда, хорошо? — Привет, а что такое? Ты как? — Да всё хорошо! Я тоже относительно в порядке. Просто говорю, чтобы ты не пугался, что я не пришёл! С другой стороны, а какие ещё могут быть возможности, если одна часть мозга кричит: «Ты здоров! Нахуй таблетки! Всё прекрасно!», а другая: «Понимаешь же, что оно не лечится, да?» — вот именно, что никаких, кроме забастовки своей психике. Тем более, дома не так уж и плохо… Можно и песен понакидывать, на инструменте поиграть, в окно покричать на крайний случай. Эмерсон же придерживался просьб психиатра — стараться не терпеть сильный стресс, так сказать, «доживать» последние денёчки приёма антидепрессантов. Кстати, получается прекрасно! Художник даже работать потихоньку начал: созвонился со старыми заказчиками, напомнил о себе, сказал, что снова работает. Его телефонная книжка мала, поэтому можно просто обзвонить все неизвестные номера в истории звонков и быть уверенным почти на все сто, что этим незнакомцем окажется какой-то там мистер, нуждающийся в обновке интерьера. Некоторые не ответили, что ж, стоит проявить терпение. Никак только не укладывается в голове, что Рем собрался весь день из дома не выходить. Час пройдёт, он уже тут как тут, руки расставит в стороны, ноги на ширине плеч и грудь вперёд вытянет, типа «встречайте легенду». Час прошёл. За это время чистая страница альбома покрылась уверенными долгими линиями, устремлёнными куда-то в перспективную даль, всё, как обычно: планируется таинственный город, где детали настолько крохотные, что если долго рассматривать сиё творение становится больно глазам. Либо кому-то пора становиться экстрасенсом, кричать, что он сын Нострадамуса в третьем поколении, а может, просто стоит понять: Ремингтон неисправим. Настойчивый звон в дверь. Это уже своеобразную комедию напоминает, Эмерсон аккуратно отложил художественные принадлежности, пустил самодовольную улыбку, типа «а я знал», ну и побежал открывать, выручать своё гиперактивное горе. — Это пиздец! — закричал Лейт, широким шагом продвигаясь в квартиру, — Я прочитал, что люди с СДВГ изменить своему партнёру могут! — громко и глупо звучат эти слова, смысл которых художник правда старается уловить, но его мысли бесстыдно придумывают картины, исчерченные в надписях: «а нахуй он это говорит?». А бегающие карие глаза уже начинали запутывать и заставляли Барретта немного хмурить брови, дабы проследить за траекторией двух бесконечных двигателей. — Ладно, так все могут… Что дальше? — Как что? Эмерсон! — подлетел с дивана, стоило только сесть на него, — Я не хочу изменять тебе! — еще одна порция умиления от слов, как казалось, ребёнка, который, на деле, старше самого Барретта… Аж на два года. Эмерсон похлопал глазами, пытаясь уловить хоть долю шутки. Но нет, Лейт абсолютно искренен. Голос пробило на смех, — Ну не изменяй? — Всё, переезжаю к тебе. — с удивительной серьёзностью завершил Ремингтон и плюхнулся на диван. — Как скажешь. — конечно, Эмерсон привык уже. — О! — Рем подполз к рисунку, который совсем недавно находился в руках Барретта, а теперь лежит на диване, — Красота! — лёг на живот и подпер руками подбородок, вдаваясь в подробности изображения, перспектива которого с такого ракурса сбоку показывалась абсолютно иной, — Хе‐хе, город поплыл! Уже устал Эмерсон умиляться. Сел около Ремингтона, повернул картину, так, чтобы «город не плыл», — А теперь? Не плывет? — Не плывет! — в тёмных глазах блестнула хитрость, — Можно мне порисовать? Альбом открылся на чистой странице, — Твори. — моментально замялась мысль, что художник другому человеку не позволил бы и пальцем притронуться к своему сокровенному сборнику творчества. Но это же Ремингтон. Ему можно. Послышалось суетливое вычерчивание чего-то там на бумаге. Уже страшно представить, в каком виде останется только заточенный карандаш. Спустя пять минут непрерывного старания, Лейт развернул сие творение. Схематично изображенный человечек с явной недовольной физиономией и шляпкой на голове, а также подпись «Эмерсон!». — Ах ты! — под приглушённый смех Реми, Барретт выхватил рисунок и тоже начал выводить каракули. Около человечка появился ещё один: он с хитрым прищуром расставил руки в стороны и прямо дрыгался на неподвижной картинке. Конечно, автор не забыл добавить: «Ремингтон!». Получившаяся композиция настолько всем понравилась, что Эмерсон даже пометил у себя в голове как-нибудь вставить это в рамочку и найти подходящее место, где каждый смог бы полюбоваться совместным творчеством. Не долго они были в «разлуке». А может, это и к лучшему? Будет время ещё больше привыкнуть, найти компромиссы… Тем более, Эмсу куда спокойнее, когда он понимает, что Лейт не творит хаос, замалкивая об этом, что, кстати, очень ему свойственно. Ничего особенно интересного происходить не собиралось за день, однако, вечером на телефон Барретта пришёл звонок. «Это один из не ответивших заказчиков, которых я обзванивал.» И чёрт побрал его ответить. — «Привет, не думал, что ты захочешь мне позвонить, сынок.»