Полосатый свитер

Стало как-то непривычно пусто. Хоть пребывание Эмса не могло быть вечным, Ремингтон всё-таки немного приуныл. Но пусть он и боится одиночества, однако не до высокой степени. Сейчас он одинок фактически, ну, в смысле, дома никого нет, а в принципе, ни капли он не одинок. Реально страшно, когда действительно нет никого в твоей жизни, кроме самого себя. Когда смотришь на прохожих и понимаешь, что почти у каждого из них есть близкий человек, а у тебя — лишь ты. Когда каждый день засыпаешь с мыслью, что скоро всё будет, всё наладится, а ничего не происходит и на следующий месяц. Вот это по-настоящему жутко. Жаль, что Лейту «посчастливилось» ощутить весь спектр эмоций от такой жизни. Отчасти, он сам виноват в этом, ведь когда-то оборвал все связи со знакомыми, но факт остаётся фактом, шесть лет он был в полном одиночестве, пять лет пытался пересилить себя и довериться людям, четыре года каждую неделю плакал из-за отсутствия кого либо, уже было не важно кого, лишь бы живой, умеющий чувствовать и разговаривать. А тут резко неделя превращается в две, две в три, вскоре Лейт совсем забывает о том, что когда-то плакал от одиночества, почему? Эмерсон Барретт. Ответ прост и банален, он не требует объяснений. Огромное количество людей знают Лейта, как «того самого, ну, фриковатого такого бармена, Ремингтон, вроде, странный чувак», но лишь один человек на этом свете скажется о Реми, как «Ремингтон Лейт, талантливый, добрый, отзывчивый, справедливый, умный парень». Эмерсон уже успел насладиться творческим уютным хаосом, набросать что-то на листе, в порыве восхищения своей квартирой. Счастье длилось недолго, эмоции быстро кончились, пришла тотальная усталость. Барретт интроверт, а интровертам свойственно утомляться от общения с людьми. Интроверты «подзаряжаются» лишь когда остаются одни. Однако, приятно даже для себя осознавать, что за эти дни, одиночества было настолько мало, Эмерсон умудрился даже вымотаться. Вместе с усталостью накатила тревога, довольно сильная, кстати. Тревога плюс повышенная раздражимость — это нервный срыв. Его тут не хватало. В голову пришла забавная мысль, что Ремингтон больше никогда не оставит Барретта в одиночку, раз уж тот сумел схватить срыв, буквально пол дня побывав без присмотра. Эмерсон проглотил ком в горле и достал телефон. Наверное, стоит написать Лейту. — «Привет. Если что, я уже дома, всё хорошо.» Он скоро триггер начнет ловить, если ещё раз его сообщения будут настолько быстро просмотрены. — «Прив! Спасибо, что написал! Ты всё такой же Эмерсон‐злой‐не‐подходи‐Барретт? Хехехехе» — «Да, а что, Ремингтон‐со‐своими‐подколами-скоро‐заебёт‐Лейт?» — «ХАХАХА, ничего! Интересно просто, нового не добавилось? Точно всё хорошо?» Во‐первых, Эмерсон очень ценит эту заботу, во‐вторых, ничего же не случится, если он скажет, что всё также хорошо? В‐третьих, зачем тревожить ещё и Ремингтона, правильно? — Нет, а никого это уже не ебёт. — «Да, да, всё хорошо.» — «Я рад! Пиши, если что-то случится! И блять, Барретт, если ты напиздел, я пойму и приеду к тебе, идиот!» Эмс всегда голову ломал: это Рем такой умный или художник такой тупой. Ну как он догадывается? — «Что ты обзываешься…» — «Я не обзываюсь, я со всей любовью пишу: (» — «Ладно. Всё, у меня всё хорошо!» — «Я буду ещё писать, ты не уходи на долго!» — «Я прямо собирался идти гулять, ммм, обожаю людей.» Увы, переписка не особо помогла, тревожность лишь накатывает. Стало некомфортно от шума из окна. Слух, обоняние, зрение будто обострились. Теперь всё может напугать. Парень уже мысленно проклинает Сертралин, пока его проклятья пытаются сбить другие фантазии — не очень приятные, точнее, отвратительные. Из глубин разума начали вылезать все все все страхи и комплексы, они создают картинки в голове, тем самым заставляя Барретта всё жаднее и жаднее поглощать воздух. Парень переместился в кровать, упал на подушку, видимо, таким шлепком о неё, он хотел выбить пагубные мысли, но не получилось, увы. По венам побежала острая жидкость, она создавала ощущение, будто стало слишком жарко, при этом, пальцы рук задрожали от холода. Все перед глазами поплыло, тревога пробивает бой курантов. Причину очередных слёз Барретт не понял, но лилось сильным ручьём. Они стекали по шее, попадая в ямочку у ключиц. Кто-нибудь, научите уже глупого мальчика уважению к себе. До ужаса раздражает эта влажность на щеках, но страх не позволяет и рукой двинуть, что уж там Ремингтону написать. Да и не стал бы это делать Эмерсон. Он хоть тысячу раз наступит на одни и те же грабли, но не позвонит, не попросит помощи. Конечно, не хотелось, чтобы его снова утаскивало в пучину прошлого, а разве это должно волновать нездоровый мозг Барретта? Когда в последний раз художник мог адекватно мыслить во время истерики? Никогда? М-да. Воспоминания сами нахлынули и утопили в чём-то вязком.

***

Ранее, ссоры с отцом не доходили до рукоприкладства, увы, этот человек сумел разрушить последнюю частичку адекватности в отношениях с сыном. Звонкий удар прилетел по щеке. За что? У папы настроение плохое… Одновременно с ударом, в сердце вонзилась несправедливость. Её Эмерсон уже потом самостоятельно вынимал, а иногда и забывал, оставлял разлагаться это неприятное оружие, тем самым отравляя организм и разум. Мужчина прожигал надменным взглядом поникшие глаза, которые нервно пытались спрятаться, но тяжёлая рука снова ударила уже ближе к виску. Немного поплыло сознание, ноги почти перестали держать их хозяина. Колени будто стали тяжелее в несколько раз, их начало тянуть вниз. — Мудак, блять. В глаза смотри! Ты мужик или кто?! Место удара тут же засаднило, сложно представить, какой же синяк там будет. Покрасневшее пятно запульсировало. Сердце качает точно яд, не кровь. Хочется убежать или ударить в ответ, но последнее уж точно не увенчается успехом. — Отвечай, блять, — он снова замахнулся, тогда Эми рефлекторно закрыл руками лицо и съежился как можно сильнее. — Понятно, тряпка, — мужчина опустил руки, некрепкой походкой попятился к дивану, уже забыв о сыне, он схватил недопитую бутылку пива, отпил глоток, пробормотал что-то грубое и невнятное. Барретт привык. Внутри него горит пожар, от угарного газа задыхаются нервы, рвутся легкие, подыхает желудок, разрастается смерч из агрессии, всё кричит, что это нечестно, неправильно, обидно, кошмарно, жутко, не по-человечески. Сердце бьет в виски, чуть слабее, чем ранее ударил отец, но тоже до жжения в глазах мерзко. А снаружи лишь слабо напуганный мальчик, только если описывать то, как он выглядит. Парень напуган до ужаса внутри, но его эмоции на лице слишком сложно заметить. А что ещё остаётся делать несовершеннолетнему подростку? Жаловаться матери, которая сама полуживая? Идти в полицию? Ну и кто поверит? Кому будет дело до него? Вот именно. Никому.

***

Никому до тебя нет дела, твой папа всегда был прав, Эмерсон. Почему такие мысли настолько резки? Страшно и больно слышать их от самого себя, отсутствует понимание, что это просто фразы в голове, кажется, будто их произносит кто-то другой. Хватает за самые слабые места, рвет их на куски. Высохла последняя капля оставшегося контроля над собой. Изо рта сорвалось изнеможённое, до хрипа жуткое рычание, которое на последних нотах перетекло в потерянный крик. Руки устремились в стену. Первый удар, второй, брызнула кровь, рана растянулась, десятый удар. Барретт не знает точную причину этих бесполезных избиений. Может, на месте стены он представляет отца, а может и себя. Скорее всего себя, ведь избивая бездушный кусок бетона, ему ты больно никак не сделаешь, а вот себе — точно. Удивительно, но во время таких приступов, силы, которых раньше не особо много было, приваливают новыми волнами всё больше и больше. Начинаешь уже входить в некий азарт. А на сколько меня ещё хватит? Я могу потерять сознание от перенапряга? Или руку сломать? Сколько, блять, ещё нужно вылить злости, чтобы понять, что я не сдохну от этого и даже не помогу себе? Не сказать, что такая игра непредсказуема. Итог всегда банален и прост. Пальцы потеряли чувствительность, Эмерсон пришёл в себя, когда понял, что совсем уже что-то не то. Он скатился по стене вниз, с опаской посмотрел на костяшки и моментом кинулся в ванную. Кожа разорвана, пальцы не шевелятся — их невозможно согнуть. Раны слишком серьёзные, Барретт прибывает в неком ауте, сознание всё ещё плывет, он понятия не имеет, когда успел так сильно разодрать руки. Тем не менее, смотреть на это действительно страшно. Если у порезов можно хотя бы разобрать их глубину, ширину, даже количество, в некоторых случаях, то тут — лишь наугад говори, дошло ли до кости или нет. Кожа на косточках в частности правой руки разорвана и отбита, уже появились фиолетовые пятнышки. На левой руке тоже есть разрывы, но гематом больше. Ледяная вода немного вернула чувствительность, ну как сказать немного, Эмерсон взвыл и закинул голову от подступившего разряда. Пробрало до самого плеча. Слёзы опять пролились. Избегая своих ошибок прошлого, Эмс не позволил в этот раз им упасть прямо на раны. Отвлёк звонок телефона в соседней комнате. Блять, Ремингтон. Парень со скоростью света прибежал к источнику звука, пересилив себя, испытав неимоверно сильную ядовитую боль, он всё же смог подвигать пальцем, чтобы принять звонок и поставить на громкую. — Алло! Ты чего не отвечаешь? — Ой, блин, прости, я на рисунок отвлёкся, а телефон на кухне оставил, — как же быстро в голову приходят отмазки. — Честно? У тебя всё хорошо? — голос стал таким потерянным, Рем сильно испугался. Стыдно. Барретт понимает, что ещё немного и он взвоет от боли и кровью что-то запачкает. Сам придумал врать, так доделывай до конца. — Да, у меня всё хорошо, — интересно, Лейт услышал эту дрожащую ноту на последнем слове? А может он даже услышал, как слеза, скатившись с щеки, стукнула по столу? — Ладно, прости, что так запереживал, просто у меня какое-то предчувствие плохое. Не знаю, как объяснить… От таблеток же правда побочки сильные могут быть. Я рад, что у тебя всё хорошо! Обязательно нужно что-то ответить, но Барретт не уверен, сможет ли сдержать очередной ком в горле. Предчувствие Реми оказалось абсолютно правдивым, получается. — Не извиняйся, пожалуйста. Ты в этом уж точно… — диафрагма дрогнула. — Не виноват. Барретт сжал веки, почувствовав напряжённость тихой паузы всем нутром. — Эмс? — знал, что так просто ничего не случается в жизни этого художника, — Я, наверное, заеду завтра утром, окей? Барретт проигрышно пробил рукой по лицу и ещё показательно пискнул от боли, чтобы уж точно проебаться по полной. — Да, заезжай, — выдавил самый милый голос, который только мог сделать и сбросил трубку. Снова к раковине — кровь совсем не останавливается. Хоть она и не льётся фонтаном, так, набираются сначала крупные круглые капли на границах ран, а затем будто лопаются и разливаются по руке. Эмерсон и представить себе не может, как, блять, до завтра сможет избавиться от этого. Стыдно, опять разочаровывает других. В принципе, стыд — слово сложное. Люди часто путают его с виной, но сильно ошибаются. Вина — чувство, вознакающее из-за одной ситуации — некая неловкость. А вот стыд — это куда более глубокое ощущение, удивительно, на первый взгляд. Стыд возникает часто, человек считает себя неправильным и ужасным почти из-за всего. Как же грустно, что именно стыд туманит мозг Барретта. К сожалению или к счастью, чувствовать большинство эмоций художник перестал, поэтому ещё не особо понимал, что Лейт-то в любом случае узнает правду и будет грустно. Белые бинты пропустили красные пятна, марлю пришлось сменить раз пять за этот чудесный вечер. Ещё не факт, что на утро на подушке не останутся пятна крови. Алые следы на стене можно было и оставить для антуража, но лучше они останутся только в памяти. Всей той невероятно сильной агрессии будто и не было… В груди пусто. В голове тоже, только изредка пролетают тревожные мысли, а так, снова всё хорошо… Да? Ничего подобного. Художник совсем забыл о сне. Его просто нет. Уже какой час ворочается. Три ночи? Восхитительно. Бессонница — тоже часть побочек или у самого просто крыша поехала? Удалось выжать из себя от силы часа полтора, да всё равно кошмар приснился. Жутко было даже на секунду задумываться о себе — страшно, что опять утянет куда-то не туда. Вот это да! Барретт, что-ли, боится оставаться один? Дожили! Напоминание: Эмерсона ещё всё невероятно сильно бесит, поэтому утренний звонок в дверь, в десять, сука, утра, совсем огорчил. Сказать, что парень отвратительно себя чувствует — ничего не сказать. Глаза сушит из-за недосыпа, губы потрескались, руки болят, словно их постоянно кто-то иглами протыкает, так ещё раздражение и старая родная апатия добивают самочувствие. Эмерсон открыл дверь, сумев лишь с четвёртого раза прокрутить замок. Спрятал руки за спиной и отошёл дальше. — Ну рассказывай, чудовище, — Лейт напомнил какого-то доброго злодея из мультиков, он широко распахнул дверь и уверенной походкой направился к другу, оставив расстояние между ними чуть больше метра. — Блять, пожалуйста, не ругайся… — ничего интереснее в голову не пришло. — Не буду я ругаться! Эмс, почему руки за спиной держишь, — брови вздрогнули, а руки сами потянулись ко рту. — Порезался? — глаза встревоженно забегали, видимо, пытались сами ответить на вопрос. — Нет, нет, не переживай… Давай, ты сам угадаешь, а я не буду ничего показывать, а? В критических ситуациях хорошо строить из себя смешного дурака. Никто не ругает и не относится так серьёзно. Но вот Ремингтону не до шуток, подошёл чуть ближе и из-за того, что он немного выше Эмерсона, его взгляд сверху вниз, умоляющий показать руки, сумел разрушить защитную стену из сарказма и тупых шуток. Художник вытянул кисти вперед, опустив взгляд. Позор, ёбаный позор. Чужие ладони осторожно обхватили перебинтованные побитые руки. Ткань плотно прилегает к коже, где-то еле-еле видны красные пятна, но сложно понять всю степень проблемы. — Эми, блин… Как это произошло? Ремингтон не выразил негативных эмоций, он мягко сожалеюще улыбнулся и посмотрел на провинившуюся макушку, — Э‐эй, подними голову, я же не буду ругаться, ты будто не знаешь. Никакого ответа не пришло, тогда Рем наклонился, упираясь руками в собственные колени, смог разглядеть поблёкшие зелёные глаза. — Меня накрыло и вспомнилась одна ситуация с отцом. Ну ещё из-за побочки, наверное, я немного злой был. — Когда-нибудь, я, блять, вычислю этого уёбка и разорву ему лицо, заебал, — звучало довольно страшно, даже очень. Поняв это, Лейт быстренько сменил грубый тон на приятный, хрипловатый, мягкий голосок, — А ты прямо сильно ударял? По бинтам ничего не понятно… Эмс поднял взгляд и сам Ремингтон вытянулся. — Ну там пиздец. — Прямо пиздец? — Я вчера пальцев не чувствовал и не мог ими пошевелить. — Обработал? — Конечно. — Тогда, как хочешь, показывай, не показывай, мне важно, чтобы никакой заразы не попало, ну и желательно поскорее зажило… — Лейт зашагал дальше, словно ходит по своей квартире. — Самое время не на долго сменить место жительства! Мне, понятное дело! — вскинул руками и обернулся на недогнавшего. — Чего? — Не против, если я у тебя сегодня останусь? Я прекрасно понимаю, что твой дом — твоя берлога, ты интроверт, который хочет побыть один, но я уже боюсь оставлять тебя одного! — А, ладно, ничего, я сам боюсь оставаться наедине с собой. Только знай, я до пиздеца раздражителен сейчас, а ещё у меня сильная-сильная апатия, я не знаю, как хожу, вообще. — Думаю, если бы в тот момент, когда тебя накрыло, я был с тобой, твои ручки сейчас были бы целы! Эмерсон постарался вспомнить, что чувствовал тогда, но не получилось, в любом случае, он кивнул. Нахождение Лейта рядом — всегда один большой плюс, ну и малю‐юсенький минус — Рем чуть-чуть бесит, бывает. По квартире забегали тёмно-карие глаза, парень делал круги, вертел головой вправо-влево, вверх-вниз, иногда восхищённо цокал и наконец, спустя ещё десяток таких цоканий, уселся на кресло, стоящее около дивана. Простая поза обычного человека, видимо, ему не по душе, он выгнулся на подлокотнике, закидывая голову к полу, а за другой подлокотник свесил ноги. Так и остался, затем начал что-то руками в воздухе рисовать. Ребёнок ребёнком. Эмерсон наблюдал за всем этим чудом, бабочки в животе ожили, начали царапаться своими прочными крыльями, что не свойственно настоящим бабочкам. Реальные же могут просто о воздух сломаться, а эти —¹ ух, какие стойкие, даже дихлофосом их не затравишь. — Ты как вообще? На день нельзя было оставить, уже искалечил себя! Барретт хмыкнул, услышав уже предсказуемую фразу, пожал плечами и сел на диван. — Я же сказал. Апатично, кисло, раздражающе, размыто, больно. Вот так, — даже подбородок на руки сложить нельзя, только притронешься к ним — начинают выть дикой болью. — Бедняга… А руками шевелить можешь? — Не особо. Повисло молчание. Слышно, как шестерёнки в голове Ремингтона начали разгоняться. — А ты как? — прервал тишину Эмс. — Нормально! Как обычно, мыслей много, энергии много, а деть некуда. — А что обычно тебе помогает? — Ой, ну разное, смотри… Раздражение так и осталось, Барретт иногда аж вздрагивал от того, как резко Рем повышал тон голоса, тогда белобрысый замирал с неловкой улыбкой и, сделав голос потише, продолжал рассказывать и рассказывать. Кажется, что если его не остановить, он никогда не перестанет говорить. Да его даже и остановить не так-то просто! Темы перебегают с одной на другую, тяжело уловить суть, но слушать в любом случае интересно. Странные смешанные чувства пришли совсем недавно, но разрослись до такой степени, что теперь остаётся просто поддаваться. Эмерсон понял, что совсем скоро и он начнет чувствовать не только дружескую симпатию, а может и уже начал. Сложно. Очень тяжело разобраться в себе, когда ты и так давно не можешь это сделать, теперь ещё и антидепрессанты только усугубляют проблему. Однозначно что-то есть. Всё это не напоминает просто уважение к другу. Несомненно, художник невероятно ценит Ремингтона, но относится ли к нему, как к обычному товарищу? Барретт потерялся в своих эмоциях и чувствах ещё несколько лет назад. Однако, то, что он испытывает при одном лишь взгляде на Ремингтона, позволяет понять хотя бы немногое. — Эми‐и? Ты слушаешь? Я не договорил! Да, это точно не простое дружеское уважение. Живот свело, бабочки будто попытались на свободу прорваться, доставив довольно неприятное ощущение. Ох, что же так резко. Эмс прокашлялся, выставил палец вверх, как бы останавливая Лейта и убежал в ванную. Лицо залилось красками, в зеркале стоит точно кто-то другой. Мысли юлой закружились по голове, Эмерсон схватился за краснющие щёки и напуганно разинул рот, не может быть, что в зеркале он. Почему смущение прилило настолько резко? Из-за осознания и удивления? Кончики пальцев онемели, подступила боль от совсем недавних ран, она снова заставила парня увидеть в зеркале себя и ещё больше напугаться. Он отпрянул назад, напоролся на тумбочку, буквально подлетел от очередного испуга и снова вернулся к раковине. Надо ледяной водой облиться. Желательно всё тело. Выбить из себя все тупые мысли и нормально выйти к Ремингто… НУ БЛЯТЬ. Щеки снова покраснели, это конечная остановка. Барретт медленно сел на пол, подгибая колени и просто начал топорщиться в стену, пока стук в дверь не сподвигнул лицо опять вспыхнуть. Неужели любить — это так… Ужасно?! — Эмерсон! Что случилось, ты в порядке? Давай, голова, думай, думай, думай! — Аэа… Меня тошнить резко начало… — Пиздец, ну это побочки, хорошо, что не вытошнило! «А влюблённость — это тоже побочка, Лейт?!» — мысленно прокричал Барретт и рывком открыл дверь, пытаясь принять спокойствие. Ремингтон уже хотел пойти обратно в гостиную, как его остановила рука, схватившаяся за плечо. Художник резко вскрикнул от пронзившей кость боли и скатился на колени. За ним рефлекторно потянулся Лейт, он взялся за запястье Эмса, вытянул другую руку, которая была уже готова ловить друга. — Чш‐ш‐ш, ты чего? Что случилось? Барретт просто не хотел выходить из тёмного коридора, показывать свой румянец, а теперь приходится слушать этот мягкий, трепетный, красиво‐хриплый, сука, голос, который только больше окрашивает лицо. — Я устал, Рем, очень сильно. Тёплая рука отпустила запястье и оплела спину художника. Барретт вздрогнул, но поддался вперед, привычно укладывая голову на чужое плечо. Ремингтон сам двинулся ближе — понял, что слишком давно не обнимался с Эмерсоном. На лице появилась еле заметная улыбка, а глаза сами закрылись. Сердцебиение, наверное, превысило скорость, при которой люди уже умирают. Это не мог не заметить каждый, кто находился в квартире. — Бедный, у тебя так сердце стучит… Ты сильно напуган? — даже тон сделал потише, буквально шепчет, чтобы не раздражать. Ещё и поглаживает по спине. Эмерсон уже начал проклинать этот день, это сердце, это ёбаное чувство. Скоро с губ сорвётся непонятный грубый бубнёж, но кажется, со скоростью света этот бубнёж превратится лишь в тихие надрывистые вдохи-выдохи и редкое ослабленное взывание, даже не от боли, а от этих тупых, но до ужаса приятных объятий. — Н‐наверное, — удобно он устроился, что Лейт не может видеть красные щёки. «Что, блять, со мной происходит?!» Объятия продолжались долго, Реми крепко-крепко держал Эмса и не переставал проводить тонкими пальцами по спине. Он вел длинные полосы вдоль позвоночника, иногда проходил горизонтально, касаясь рёбер. Его напугало, как же резко Барретт убежал, поэтому успокаивал и себя в первую очередь. — Мне страшно, Рем. Я как-то слишком быстро перестал различать свои эмоции. Конечно, я и раньше не особо этим отличался, но в последние дни совсем. Очень сложно. Не знаю, что со мной творится, такого никогда не было… Баррет отчасти понимал причину, но соврал. Совет услышать хочется, а вот признаваться — совсем нет. — Эмс… Это должно пройти в скором времени. Мне невероятно жаль. Я могу представить, что ты чувствуешь, увы, описать это тебе не смогу. Но я буду продолжать быть с тобой, проходить этот сложный момент, поверь, — мягкий голос доносится прямо над ухом, можно услышать каждую нотку сожаления. Приятно понимать, что кто-то понимает тебя, даже сильнее, чем ты сам. Эмерсон сообразил, что у него появился прекрасный шанс научиться не краснеть при этом человеке. Привыкнуть сейчас к таким действиям от Лейта и принимать их как раньше. Ничего не придумывать, не мечтать и не распускать сопли. — Эмс, ты как? — рука остановилась и перестала ощущаться на спине, Барретт сожалеюще вздохнул и поднял голову. В коридоре почти полная тьма, только благодаря полупрозрачным прорезям на двери, из которых доходил свет, можно хоть что-то разглядеть, а именно: очертания взъерошенных желтоватых волос и жутко милое лицо со сверкающими глазами, даже в столь тёмном месте, они каким-то волшебным образом сияли. Сам образ Ремингтона напоминал чёртика, который выбрал светлую сторону, оставив от своего прошлого только привычки и внешность. Эти глаза, скулы, нос, губы, руки, шея, всё, каждая частичка излучают такую невероятную магнетичность. Она гипнотизирует. Не хочется даже взгляд отрывать. — Ты чего улыбаешься? — на последнем слове, Реми сам не сдержал смех и теперь к сияющим глазам добавилась такая же лучезарная улыбка. Художник не заметил, что, оказывается, всё это время улыбался. Он выглядел как уставший, но очень довольный кот. Изумрудные глаза еле открыты, а вот губы изогнулись в тёплой улыбке, теплее самого Эмерсона раз в сто. — Просто так, а что, нельзя? — Конечно можно! Но мне интересно, что тебя так улыбнуло! — Да так, мысли очень красивые. — Прямо красивые мысли? — Ага, не представляешь насколько… — Хотел бы я увидеть твои мысли, полюбовались бы вместе! Руки опустились и легли на нижнюю часть предплечий Барретта. Лейт сидел по-турецки и просто рассматривал парня напротив. Он не мог понять, что же изменилось в этом уже наизусть выученном лице. Все те же утомленные глаза, брови, не особо пухлые губы, волосы, закрывающие большую часть щёк. Эти локоны всегда хочется убрать за ухо, но раз уж сам Эмерсон так почти никогда не делает — значит не стоит. — Почему ты убираешь волосы за ухо только при рисовании? Они тебе не мешают больше никогда? Эмс поднял взгляд и удивленно похлопал глазами. — Э‐э… Просто? Я не замечаю, когда я их убираю, а когда нет… — такой до смеха глупый вопрос почему‐то засмущал. — Да? Ты их всегда за ухо заводишь, когда рисуешь, но даже во время еды ты ни одной волосинки не уберёшь! — А ты… Внимательный, — снова румянец. Неужели Рем так много смотрел на художника, в смысле, буквально наблюдал за ним. — Стоп. У тебя же невнимательный тип, ты, блин, даже никогда не можешь запомнить, где лежат таблетки, которые твою нервную систему спасают. А тут… Вот такое выдаёшь. В ответ заметились лишь разведённые руки и таинственная улыбка. Мысль об этом разгоняла бабочек в животе. Хочется уже просто обессиленно упасть и всё! С момента, когда внутри Эмса появилось это странное чувство не прошло и часа, но видимо, он позволил хоть каким-то эмоциям вырваться и теперь они играют во всей красе. Очень всё сложно и нудно. Не хочет Барретт любить. Он уже забил на то, что любит парня, но сам факт влюблённости огорчает… Это всегда будет? Он теперь превратится в помидор? Или такое только в первое время? Не сказать, что неделю назад бабочки в животе не появлялись, уж тем более краснеть Эмс начал вообще задолго до хоть какой-то симпатии к Лейту. Так, когда же всё появилось? Ту самую неделю назад? А может, двадцать минут назад? Непонятно. — Понял! — Рем почти подпрыгнул и уставился прямо в глаза, на лице показалась ухмылка. Барретт напряжённо вздохнул. — Что ты понял? — Я понял, что в тебе изменилось! У тебя кончики губ приподняты! Они же обычно всегда в спокойном состоянии или даже опущены! Когда-нибудь Эмерсон не сдержится и заплачет от такой до невозможности тонкой чуткости. Ну как он всё это замечает? Просто как? — И ты это заметил в темноте? — Как видишь, кстати, почему мы сидим в темноте? — Свет бесит. — Поня‐ятно… — Ремингтон подскочил и убежал в спальню, — Подожди! Стало непривычно холодно на месте предплечий, где раньше лежали руки Лейта. Через десяток секунд из-за двери показался какой то подушечный монстр, только ноги и видно. Он смешно потянул ручку локтём, ведь руки заняты горой подушек и убедившись, что дверь закрылась, кинул всё на пол. На недоумевающий взгляд, ответил: «Ну не на твёрдом же полу сидеть!» — Ты серьёзно? Мы в узеньком коридоре! — Тебя свет бесит? — Ну да. — Ну вот! Лейт плюхнулся на подушку, прислонился спиной к двери и уставился на Эмерсона. Который приоткрыл рот, с лёгким удивлением смотрел на происходящее. — Ну ты будто не у себя дома! — А ты будто у себя дома! Неловкое молчание прервало уведомление на телефоне Ремингтона. Он включил экран, сам поёжился от света и резко заулыбался. — О, приехала! — Кто приехала? — Доставка! — Доставка чего? — Узнаешь скоро, хехехе! — Ладно… Что он опять придумал? Что заказал? Моментально появилось огромное количество догадок, но вряд-ли хоть одна будет правильной. Скорее всего, он заказал себе шмоток, а-ля звезда глэм рока 2017 и устроит показ мод. Интересно! Эмерсон аккуратно, еле касаясь, взял одну подушку. Всё-таки, довольно неприятно сидеть на холодном твёрдом полу. Со временем, глаза привыкли к темноте. Теперь, хотя бы можно рассмотреть нормально эмоции друг друга, хотя, кажется только у Барретта это вызывало сложности. — Давай в правду или действие? — Ремингтон прищурился и хитро улыбнулся. — Нет, только если в правду, мне слишком лень делать что-либо, — ага, а ещё мысли слишком сильно разыгрались лишь от одного предложения. — Ну ладно! Ты начинаешь! Честно признать, художник надеялся, что парень откажется играть без действий, это всё-таки не очень по-Лейтовски. Но нет, придётся выкручиваться. — Каким образом и зачем ты заметил, что я убираю волосы только при рисовании? — почему бы сразу не начать с козырей, правильно? Ремингтон на секунду нахмурился, затем цокнул языком и закатил глаза. — Ну смотри. Ты совершенно верно подметил, что у меня невнимательный тип СДВГ. И поскольку я с ним уже двенадцать лет, я отчасти приспособился. То же самое, когда я пишу тебе утром. Это как вести ежедневник! Но на эту еботень я ещё не способен, слишком неинтересно и бесполезно! Короче, ну я поставил себе задачу подмечать, когда ты убираешь волосы, а когда нет… Для меня это правда интересно, и видимся мы часто! Сначала я пропускал эти моменты, потом понял закономерность и всё! — руки развелись в стороны и Рем пожал губами, как бы показывая, что история действительно простая. Хоть звучит всё невероятно правдиво, Барретту сложно поверить, что всё это время Лейт настолько внимательно следил за ним. — Ахуеть. Я немного в шоке, честно признать… — Почему? — Ну… Не знаю, я помню, что ты любишь прожигать меня взглядом, но оказывается ты ещё и не просто так это делаешь. Подмечаешь что-то. — Я могу больше так не делать! Честно, я уже перестал это контролировать, оно в привычку вошло! — Прикольно… Эмерсон даже не отрицает тот факт, что, возможно, сам Рем что-то да и испытывает к Барретту. Просто не хочется. Дело не в боязни быть отвергнутым, хотя от этого часть тоже есть, но по большей степени, Эмс боится что-либо менять в их отношениях. Его всё устраивает. А начнутся эти сопли, конфетно-букетный период и что дальше? Бе‐е. Нет ни ресурса, ни сил, ни эмоций, чтобы хоть как-то всё вытягивать. Поэтому забить хер и не надумывать — лучшее решение. Так, по крайней мере, показалось художнику. Хотя, возможно он где-то внутри хочет, чтобы всё было взаимно, но тут уже всплывает боязнь потерять дорогое, а это он делать любит, увы. — Какая твоя мечта? — словно врезалось в уши. — Что? — Это мой вопрос, ну, теперь моя очередь вопрос задавать. Какая твоя мечта? Сердце почему-то заколотилось в разы быстрей. Эмерсон пытается хоть что-то придумать или даже вспомнить, но всё будто расплывается. Мечта? А какая может быть мечта? В груди появилась тревога. Неужели все мечты сломались ещё в дошкольном возрасте, когда Барретт мечтал научиться, блять, кататься на лошади? — Я не знаю. — Прямо вообще? — Прости? — Эмерсон почувствовал обязанность извиниться за свою «неинтересность». — Ты почему извиняешься, Эмс? Это наоборот удивительно, что у тебя нет мечты! Даже грустно, хотя о причинах я только могу догадываться… А что бы ты просто хотел сейчас? — Не знаю. Наверное, чтобы меня перестало хуёвить. Но такое забавно даже озвучивать… — конечно, это не совсем правда, ведь на самом деле, Барретт хочет вернуться на минут десять назад и снова ощутить эти мягкие поглаживания по спине, вызывающие мурашки по всему телу. Но сейчас просить такое слишком уж стыдно. Ремингтон заметил поникшие глаза, нужно спасать ситуацию, которая совсем не в то русло затекла. Очередная забавная история смогла отвлечь всех. За первым рассказом пошёл другой, за ним ещё и ещё, пока сам Лейт не замолчал, понимая, что дальше не так уж легко хоть что-то вспомнить. Конечно, он не рассказал и половины, но на его лице стало читаться лёгкое замешательство от понимания, что он наговорился. В тёмном коридоре счёт времени совсем потерялся. Кажется, уже не утро совсем, а день. Эмерсон взглянул на время и непроизвольно засмеялся. — Пиздец, чтобы ты смог выговориться, тебе потребовалось угадай сколько? — Не знаю. Два часа? — Четыре. — Ну кстати я вспомнил ещё одну штуку! Очень не хотелось говорить, что некоторые истории Барретт слышит уже второй раз, а то и третий. Не только ради того, чтобы не обидеть, просто это приятно слушать и наблюдать за эмоциями Реми. Он активно машет руками в разные стороны, будто рисует ими иллюстрации к своим рассказам. Всё-таки, Лейт не замолчал до самого вечера. Парни перемещались по комнатам, Эмерсон уже и забыл отчасти, зачем он вообще в темноте сидел. Часик на кухне, под историю о том, как пятнадцатилетний чёртик в полицию попал. Два часа в комнате, слушая туториал по побегу из ментовки без меточки в личном деле. Барретт понятия не имеет, нахрена ему эта информация, но узнавать её довольно-таки захватывающее. Так и прошёл день. Несколько сложно совмещать жуткую раздражительность, гиперактивность Ремингтона и его постоянные попытки помочь, но Эмс справился. Они решили не тратить силы на подготовку дивана ко сну, хотя, что тут говорить, просто не захотели отлипать друг от друга, даже во время сна, но Эмерсон почему-то и дотронуться до Лейта не смог, пока тот разлёгся чуть ли не полностью на нём. Ситуация со сном не изменилась. Барретт полежал с закрытыми глазами и понял, что не уснёт. Интересно, Ремингтон уже спит? — Рем, спишь? — Нет конечно! — послышалось бодрым голосом. — А чего так? Лейт поднял голову и приподнялся на руки, а поскольку до этого он одной рукой обнимал Эмса, так получилось, что парень навис над художником. — Всмысле? Я никогда не засыпаю за тридцать минут! Я, чё, здоровый типа? Нет! Пока Эмерсон забыл как дышать, Ремингтон, кажется, даже не нашёл в сложившейся ситуации ничего смущающего. — Я не рассказывал? Ну да, я думал ты сам догадаешься, что многим сдвгшникам засыпание даётся сложно! Вообще спать не хочу! Барретт уже почти умер, простился перед богом, хоть он в него и не особо верит, но, знаете, в такие ситуации во всякое поверишь, лишь бы это закончить. — Лейт, блять, слезь с меня! — вырвалось с такой неконтролируемой резкостью, что Эмс сам от себя в осадок ушёл. — Ой! Прости! — послышались смешки и Реми просто уселся около. Намекая, что даже не думал засыпать. — А ты чего не спишь? — Бессонница. Вчера тоже была. — Эх, как жаль. Ты не спал вчера? — Спал полтора часа, а потом ты пришёл. Молчание в ответ заставило Эмерсона замешкаться. — Ну, в смысле, ты меня не разбудил! Я просто до этого уже не спал, я неправильно выразился и… — Эмс не смог договорить, как его перебил смех. — Хахаха! Ты чего распереживался-то? Я понял, понял! — А, ну… Ты замолчал зачем-то. — Вы меня всё больше удивляете, Эмерсон Барретт! Как я помню, моё молчание вас ранее только радовало! — Смотря по ситуации… — Да ладно тебе, забей! Может, попробуешь уснуть? — Не думаю, что получится. — Ладно! — Реми лег на спину поперёк кровати, положил голову на грудь Эмса, — Тогда расскажу ещё историю! Ты же помнишь про мой великий дар усыплять? — Допустим. — Ну вот! Слушай! Оба уснули только под утро, кстати, даже позы не меняли. В принципе, ничего другого и не было за следующие дни: завтрак, смешная история от Лейта, кино, доставка, короткий сон, завтрак, смешная история и так далее. Это если упускать редкие слабенькие нервные срывы, когда Барретт просил замолчать всё живое и плакал лицом в подушку, пока уже привыкший Рем молча держал его за руку. Всё было однотипно, за исключением третьего дня пребывания Лейта в квартире Эмса. Он утром ушёл на работу, а вечером ворвался в дом, весь будто сияющий изнутри. — Эмерсон, быстро беги сюда! — Нихуя себе ты, блять, придумал! — послышалось кряхтение из спальни. Барретт вышел к Ремингтону и словил дежавю, да ещё какое совпадение! Он надел тот самый полосатый свитер, подаренный Лейтом. Так почему он поймал дежавю? Перед ним стоит Лейт с крафтовым пакетом в руке. Только этот уже, кажется, поменьше предыдущего. Ремингтон широко заулыбался, накинулся на недоумевающего с объятиями, сумев ещё и попрыгать. Юноша похлопал глазами, даже обнять в ответ не успел, как: — Короче! Это вообще тема! Садись! Сейчас будет распаковка! Бармен сам схватил Эмса за плечи, посадил на диван, сел около него и высыпал содержимое пакета. Чувства Барретта смешались до ужаса. Он жутко раздражён, в тоже время невероятно умилён и смущён поведением Лейта, так ещё и убедился, что влюблён. Кошмар. По дивану разлетелись разные аксессуары: браслеты, кольца, перстни, подвески. В принципе, почти это и ожидал увидеть Эмерсон, когда услышал, что Рему доставка пришла. — Пиздец, дохуя денег потратил на это всё! Ну ладно, зато, смотри! — юноша покапался по всей этой куче и достал симпотное кольцо. Само оно из чёрного металла, а вот в середине белая вставка непонятной формы: вертикальная палочка сверху, горизонтальная палочка снизу. — Красивое. — Нет, ты не понял! — Рем достал ещё одно кольцо, только уже белое с чёрной отзеркаленной вставкой, — Надень черное, только аккуратно, чтобы ранки на костяшках не задеть! Барретт послушно надел на безымянный палец кольцо, которое просто замечательно подошло по размеру. Лейт тоже нацепил белое кольцо и совместил два аксессуара вместе. Из ранее непонятных символов получился улыбающийся смайлик. — Это я нам парные кольца заказал! Художник задержал взгляд на кольцах и слабо улыбнулся. Что же с ним сделал этот неугомонный, милый, добрый Ремингтон, что из безэмоционального парня, который изредка только агрессию выплёвывал, получился такой плакса, который от любого прикосновения зальётся красным от пяток до ушей. — Я сейчас заплачу. Лейт рассмеялся и снова кинулся в объятья, в этот раз, художник сумел ответить взаимно, так ещё и слезу пустил, всё-таки. — Рад, что тебе понравилось, но это не всё, как ты видишь… Барретт протер глаза и снова накатили слёзы. — Остальное не тебе? — Нет! Ну, мне тоже есть, но в частности, тут нам. — Пиздец, — щеки покраснели, как хорошо, что их ещё раньше начали закрывать руки. От этих побочек то эмоций совсем нет, то их хоть вёдрами черпай, не закончатся. — Вот, смотри это два просто одинаковых браслета, а это подвески! Художник с самого начала положил глаз на кожаные браслеты с черными бусинами. Вот только он не думал, что это ему. Грустно признавать, но парень чувствует невероятный стыд. Слишком больно принимать подарки, будто их и не достоин совсем… — Подвески на магните! Очень прикольная задумка, тут либо циферблат без стрелок, либо стрелки без циферблата! Что хочешь? — Мне всё одинакого нравится, ты выбирай… Я не могу. — Тогда мне циферблат, тебе стрелки! Браслет, подвеска, кольцо, всё подошло идеально. Странно бы было, если они бы не подошли, но в любом случае, Рем остался довольным. — Ну всё, тепепь Лариса точно не поверит мне, что мы с тобой не встречаемся! — Ч‐чего?