Основания для жизни

      Но он покорно слонялся где-то до вечера, пытаясь тщетно привести разворошенные, словно улей, мысли в порядок. Вечером, однако, ему действительно позволили навестить учителя. Тот сидел в постели, облокотившись на подушки и, кажется, очень обрадовался его приходу. Он сказал, что не помнит вовсе, что произошло — с того самого момента, как Ло Бинхэ вышел поклониться государю. Наверно просто сил его не хватило устоять в одиночку? Увы — он совсем-совсем ослаб, верно? Но ему лучше, сильно лучше. Лекарства, прописанные лекарями Тяньлан-цзюня, видимо, весьма действенны.       И правда, теперь он даже мог самостоятельно ходить, пусть и немного, и быстро уставал, но все же. Тяньлан-цзюнь был с ним исключительно добр и любезен и с удовольствием приглашал его к беседе. На самом деле это был единственный человек здесь, среди множества демонов, и государю нравилось расспрашивать его об обычаях людей. Тот отвечал на вопросы спокойно и почти равнодушно, так, словно речь шла о жителях какой-то далекой планеты, а не о тех еще недавно живших здесь существах, подобных ему самому и возможно некогда ему дорогих, а ныне почти что сгинувших вовсе. Тяньлан-цзюню нравился этот налет бесчувственной вежливой холодности.       Впрочем, этот государь был вообще скорее мягок и ласков. Он был мягок и ласков со всеми — и со своим старым другом и верным советником Чжучжи-ланом, и с демонами-слугами, которые трепетали перед ним, но одновременно им восхищались и, похоже, души в нем не чаяли. Он был любезен и ласков, мягок и добр — со всеми абсолютно, за исключением одного только существа — за исключением собственного сына, для которого он находил все меньше добрых слов, но все больше раздраженных окриков и презрительных насмешек.       Однако в этот раз Ло Бинхэ было все равно, или он делал вид, что ему все равно: раз учителю от предложенного ухода и обращения становилось столь явно и заметно лучше, он готов был потерпеть какое угодно к себе отношение. Он вскипал — но тут же себя успокаивал и остывал. Однако эти стычки отца и сына становились все заметнее и заметнее.       Шэнь Цинцю смотрел на них и недоумевал. Его охватывала печаль и почти что ужас. Он вглядывался в черты Тяньлан-цзюня, в черты, в выражения его лица — и сердце его замирало от ощущения того, что все это ему знакомо. Нет, он даже не удивлялся почти: ему было прекрасно известно это поведение и это чувство, хотя он теперь не мог объяснить его. И главное: почему снова, почему это повторяется снова? Он не мог понять. Он лишь с грустью смотрел на своего ученика, которому словно бы сама судьба начертала вновь и вновь встречать такое безумное беспричинное отвращение и ненависть со стороны тех, кого он больше всего ценит и кто ему больше всего дорог. Его учитель некогда был таким. А теперь отец. Как так вышло, почему так: его отец рад всем, кроме того самого сына, который приложил все силы к тому, чтоб позволить ему возродиться.       — Государь, почему ты так жесток к своему сыну? — спросил он Тяньлан-цзюня во время беседы.       — Почему мне не быть к нему жестоким?       — Он приложил силы, чтоб воскресить тебя.       — В таком случае он сам виноват в своих бедах.       — Он сделал это потому, что переживал из-за несправедливости, причиненной тебе людьми.       — Справедливость — добродетель, которую ценят люди. Люди лицемерны. Демоны не обещали быть справедливыми. Они открыто делают то, что хотят, я хочу быть к нему жестоким — и не скрываю этого.       — Но все же, неужели в тебе нет ни капли сочувствия к своему сыну?       — Нет.       — Ты ненавидишь его?       — Почему бы мне его не ненавидеть?       — Но за что?       Тяньлан-цзюнь сощурил глаза.       — Ты задавался этим вопросом, когда ненавидел его? Разве ненависть спрашивает, зачем ей орошать кого-то своим ядом?       Шэнь Цинцю опустил глаза.       — Я был не прав, — сказал он. — Я ошибался. Я не хочу, чтобы ты повторял мою ошибку.       — Вот твоей ошибки я как раз не повторю, — ответил насмешливо Тяньлан-цзюнь.       — Моя ненависть сделала его чудовищем, уничтожившим тот мир, в котором я мог жить…       — Разве демон не должен быть чудовищем? Твоя ненависть сделала его демоном. Твоя любовь делает его никчемной размазней. Так что, может быть, моя ненависть для него лучше твоей любви.       Шэнь Цинцю сидел, опустив голову.       — Я, кстати, разузнал, — продолжил Тяньлан-цзюнь. — Какими приятными были прежде ваши отношения, хоть вы оба и не рассказали мне. Нашли что скрывать: я лишь порадовался за вас прошлых! Но теперь еще больше удивляюсь тебе и тому, с какой готовностью ты его передо мной защищаешь. Такая невероятная глубина всепрощения достойна, конечно же, человеческого существа. Но оставь моего сына демоном, не отравляй его силы своей любовью.       Шэнь Цинцю поднял глаза и посмотрел на Тяньлан-цзюня с решимостью.       — Если ты полагаешь, что я мешаю ему быть тем, кто он есть, выход прост: убей меня. Я думаю, что сейчас это причинит ему достаточно боли, чтоб возненавидеть тебя и стать чудовищем снова — а мне поможет наконец успокоиться, покинув этот мир.       — Ну нет, тебя я вовсе не хочу убивать. Ты мне нравишься, хочу оставить тебя при себе. Кстати, завтра мы уезжаем, я забираю тебя с собой. А этот чертенок пусть остается и делает что хочет.       — Что? Уезжаем? Зачем?.. Куда?..       — Тебе не все ли равно?       — Но…       Тяньлан-цзюнь не дал ему продолжить говорить и встал.       — Все, беседа окончена, я устал, иди, собирайся в путь.       Шэнь Цинцю стоял с упавшим сердцем и смотрел ему вслед.       Потом повернулся и пошел прочь, нет, он почти что кинулся прочь, желая скорее найти Ло Бинхэ. Однако… Ему не позволили выйти из дворца. Он вернулся в свою комнату, теперь это была роскошная комната, убранная дорогими тканями, озаренная светом из высокого узорчатого окна. Ло Бинхэ не было здесь. Он подождал некоторое время, потом наконец позвал слуг и спросил, где молодой демон. Они ответили, что он едва ли придет, потому что ему не позволено заходить во дворец и стража усилена с этой целью многократно.       Итак, теперь Шэнь Цинцю вновь был просто пленником под арестом. И он не мог даже словом перемолвиться с тем, с кем хотел бы поговорить.       Его руки дрожали. Он вспоминал слова Тяньлан-цзюня: оставь его, дай ему быть демоном. Может быть, тот действительно таким странным извращенным образом хотел позаботиться о своем сыне? Может быть, эта странная злоба была просто искренним ответом на проявленную сыном любовь? А он сам, его злосчастный учитель, был действительно совершенно лишним? Лишним, как и всегда. С тех пор, как Ло Бинхэ проникся к нему симпатией, он стал заметно слабее, это было очевидно. Он растерял свою власть, он утратил собранность, способность к сопротивлению. Он не мог противостоять отцу, даже отдаленно, хотя изначально силы их могли быть друг к другу близки. Он совсем не развивал свои силы, он только их тратил. Он думал только о том, как помочь учителю. Он стал совсем человеком, просто обычным, чувствительным, слабым человеком — недостойным быть повелителем мира… И все только из-за учителя. Учитель снова навредил своему ученику. Увы.       А сам он был все еще таким безнадежно слабым. Лекарства действовали, но скорее лишь давали ему временную способность кое-как перемещаться, не оздоравливая его тело. Пару раз он искренне попытался пробудить в себе восстановленное Ло Бинхэ ядро внутренних сил, но оба раза попытки окончились полным провалом. Его дух был нем. И его тело медленно угасало. Почему же тогда так медленно? Он действительно не хотел жить. Он был лишним, совершенно лишним. Он хотел умереть. «Тяньлан-цзюнь! Ты не хочешь убить меня, ты хочешь оставить меня при себе? А выйдет ли у тебя?» — подумал он и вновь нащупал на волосах шелковую ленту. Он снова пленник и снова хочет умереть. Теперь-то он сможет это сделать. Он потянул за конец ленты, чтоб развязать ее. Но тут вдруг вспомнил большие глаза того юноши, жестокого, жуткого, вдруг сказавшего страшным вкрадчивым голосом: «Учитель, неужели ты хочешь покинуть меня? Ты не должен покидать меня!» Как чудовищно это звучало тогда. Но сердце его замерло сейчас, когда он вспомнил этот наполненный тоской взгляд. Был ли это взгляд мучителя, который не хотел потерять свою жертву, взгляд собственника, который боялся утратить свою драгоценность — или взгляд влюбленного, который страшился лишиться того, кто был ему дорог?       Он отпустил ленту. Он не мог оставить этого юношу, не попрощавшись. Он, в конце концов, в благодарность за выполненную просьбу, обещал ему еще немного пожить. Он не знал, сколько. Но знал, что еще до сих пор срок не вышел. Если он умрет, тот, конечно, возненавидит отца и станет чудовищем. Но хотел ли он, чтобы тот еще раз стал чудовищем? Вот вопрос…       Шэнь Цинцю лег на кровать и смотрел в потолок, чуть затененный полупрозрачным пологом.       На следующий день его взяли под руки и посадили в закрытый паланкин. Он выглядывал в окошко, пытаясь отыскать взглядом Ло Бинхэ — но безуспешно. Только мрачные демоны-стражники в броне, покрытой шипами, были вокруг.