The Mask in the Mirror

Аякс наконец-то просыпается в полной ясности после нескольких дней, в которые он то приходил в себя, то снова терял рассудок. Он все еще прикован к столу, но впервые на своей памяти чувствует себя хорошо отдохнувшим. Тело болит, но сердце наполнено чувством тепла и безопасности, столь чуждым этой холодной комнате. Воспоминания накрывают сразу же. Последнее, что он помнит, это как заснул на плече Чжун Ли. Должно быть, поэтому он так крепко спал. Даже сейчас, в холоде и одиночестве, их разговор ощущается ярким моментом силы. Достаточно мощным, чтобы рациональная мысль вновь появилась в опустошенном сознании Чайльда. Чайльд быстро переоценивает случившееся. Он проклинает себя за то, что не начал расспрашивать дальше, каковы планы Чжун Ли. «Возможно, мне придется прибегнуть к альтернативным методам». В тот момент разум Чайльда слишком бредил, чтобы осознать эту фразу, но она явно не может означать ничего хорошего. Он не может позволить Чжун Ли сделать что-то радикальное. Не то чтобы сейчас Чайльд в состоянии остановить его, но мысль о том, что Чжун Ли пойдет на какой-нибудь драматический шаг, чтобы освободить его, подвергая себя опасности... Тревога затмевает даже ощущение тепла при одной этой мысли. Чайльд этого не допустит. Но это не самое сильное воспоминание, отложившееся в памяти. Чайльд вздрагивает от осознания, будто от удара. Он знает, что забывчивый идиот. Знает, что достаточно глуп, чтобы думать, что может в одиночку победить бога в бою. Но даже для него просто непостижим тот факт, что он мог пропустить что-то столь важное, как это. До этого Чайльд считал, что неплохо разбирается в людях. Чжун Ли влюблен в него. Слишком трудно отделить боль, которую приносит эта мысль, от ощущения всепоглощающей черной дыры в груди. Теперь, в ясности сознания, он понимает, как это называется. Ненависть к себе. Это парадоксально сочетается с идеей, что такой необыкновенный человек, как Чжун Ли, мог полюбить его. Что бы ни говорил Чжун Ли, какие бы сладкие слова ни слетали с его губ, Чайльд не может в это поверить. Что-то, должно быть, не так, раз эти две вещи сосуществуют — он плохой человек, но кто-то его любит. Будь проклята чертова правда, потому что она не имеет смысла. Чайльд может с легкостью вообразить аромат цветов шелковицы в затхлом, холодном воздухе камеры. Он закрывает глаза, позволяя воспоминаниям овладеть им, ища ключ, что-нибудь, что могло бы объяснить ситуацию. Палочки для еды сразу приходят ему на ум. Тот тонкий взгляд, которым в тот момент обменялись Чжун Ли и Сян Лин. То, как Чжун Ли задержался касанием на его ладони на несколько секунд дольше. Было ли в этом скрытое послание, которое Чайльд не способен понять, потому что слишком несведущ в тонкостях культуры Ли Юэ? Чайльд ничего не знает об ухаживаниях, кроме плохих клише, даже в культуре собственной страны. Если бы Чжун Ли действительно знал его, он бы понял, что Чайльд не сможет понять никаких, даже самых тонких намеков. За этим распутывается еще больше воспоминаний, достаточно потянуть за нить, чтобы сорвать лавину. Между ними всегда были постоянные, легкие прикосновения. Чайльд обычно чувствовал себя очень рассеяным, когда они посещали представление, и только рука Чжун Ли, опустившаяся на его колено, и взгляд, который говорил, «обрати внимание», возвращали его в реальность. Часто рука Чжун Ли появлялась на его спине, когда они выходили из маленького уличного магазина. Нежное касание его взгляда: эти янтарные глаза пристально смотрели до тех пор, пока Чайльд не начинал смеяться и не говорил: «Что? У меня что-то на лице?», — и щеки Чжун Ли краснели, когда он отводил взгляд... Если бы сейчас руки Чайльда были свободны, он бы зарылся в них лицом. Эти вещи кажутся такими очевидными сейчас, в их надлежащем контексте. В то время он считал эти касания платоническими. В конце концов, он ничего не знает о романтике и почти ничего не знает о дружбе. У него с детства не было настоящего друга. А романтика... После того, как он стал Предвестником, он не видел перед собой ничего, кроме страха или холодной преданности в глазах всех окружающих. Конечно, и у него появлялись легкие чувства, когда он был скромным рекрутом, но Чайльд даже не может вспомнить лица тех двух или трех людей, с которыми он общался. В любом случае, это не было романтикой. Ничего, кроме мимолетных побуждений. Но Чжун Ли целых два месяца ухаживал за ним. А до этого их отношения были самыми глубокими, которые вообще устанавливались у Чайльда за пределами семьи. Даже пусть они были наполнены ложью и обманом. Почему моя жизнь так испорчена? Это лучшее, что случилось со мной за последние годы, и это посреди хаоса ужасного политического конфликта. И я все равно был слишком глуп, чтобы признать это... Даже не способен строить нормальные отношения. Его черная дыра охотно принимает это подношение. Он задыхается от острой боли в груди, почти достаточной, чтобы заглушить затянувшееся тепло. Слишком больно думать о Чжун Ли, но это все, что сейчас хочется делать. Чайльд знает, что дал обещание не думать о том, что он чувствует. Но при изучении воспоминаний о днях, проведенных вместе... Чайльд смутно задается вопросом, на что были бы похожи их отношения, если бы он был нормальным человеком. Если бы он был простым рыбаком из Снежной, и просто приехал бы торговать в гавань Ли Юэ. Если бы Чжун Ли был нормальным человеком, предпринимателем или кем-то в этом роде. Если бы они заключили деловой контракт, провели много времени вместе, стали бы друзьями. Как бы он чувствовал себя сейчас? Как бы он отнесся к их тихим ужинам и прогулкам у воды? Заметил ли он ухаживание? Позволил бы себе поддаться этому легкому роману? Но вряд ли он привлек бы внимание Чжун Ли, будь он простым рыбаком. «Ты — сила элегантного хаоса». Чжун Ли любит его таким, какой он есть. Может быть, дело в том, что ни один из них и близко не похож на нормального. Чжун Ли не мог найти себе партнера в лице среднестатистического гражданина. Это, в принципе, все еще очень смешная мысль. Единственное, что Каода сделала для него, — стряхнула пыль с фактов, которые он игнорировал в течение многих лет. Его личность и жажда крови очень хорошо вписываются в его карьеру, но на этом все. Он — всего лишь небольшой винтик в колесе планов его богини. Она будет той, кто свергнет Селестию. Он для нее — инструмент, как сказала Каода, бешеный пес, которого раззадоривают и спускают на врагов. Ей все равно, будет ли он или кто-нибудь из ее слуг рядом с ней, когда она спасет мир. Он для нее ничто. Чайльд ни для кого ничего не значит. Так приятно поддаться этой черной дыре, этой всепоглощающей жалости к себе. Это гораздо проще, чем пытаться понять, что ему сказал Чжун Ли. Легче смириться с тем, что он жестокий, неуравновешенный, непривлекательный монстр. Таким образом, он сможет сдержать свое обещание. Ему не нужно будет думать о том, что он чувствует к Чжун Ли, если просто признать тот факт, что он может нравиться Чжун Ли, просто невозможным. В его раздробленном сознании легко отделить реальность. Реально только одно: устойчивые цифры, увеличивающиеся больше и больше. 2158, 2171, 2184...

***

— Доброе утро, Аякс, — мертвый голос Каоды наполняет уши. — Я вижу, ты уже поел сегодня утром. Очень хорошо. 2301, 2314, 2327… Она садится на стул рядом с его столом. Чайльд слышит шаги еще одного человека в комнате и приоткрывает глаза, чтобы увидеть нового стражника, на этот раз с крио Глазом Бога. Крио? Он чувствует, как учащается биение сердца, и пытается подавить панику. Для чего вообще может быть нужно крио? Элементарная боль стала знакомой к этому моменту — пиро, электро и гидро. Только введение нового элемента могло вызвать такой страх. — У нас проблема, Аякс, — говорит Каода. — Ты отлично реагировал на мои методы, но, похоже, мы уперлись в стену. Да, в стену по имени Чжун Ли. Чайльд снова и снова предавал свои собственные убеждения в этой комнате, случайно рассказывая о своих самых темных страхах, но разговор о Чжун Ли — единственная черта, которую он не пересек. Это заставило Каоду в прошлый раз потерять контроль над ним. Чайльд может представить, как она была удивлена: он постоянно теряет сознание или впадает в истерику, и отсутствие реакции действительно стало для нее «проблемой». 2340, 2353, 2366… — Есть вещи, которые могут сработать, вещи, которые я не уполномочена делать, — ее пустые глаза пронзают до глубины души. — Как говорится «сломай тело, чтобы сломать разум», но это просто бравада. Но ты должен оставаться целым настолько, насколько возможно. Любое насилие в дальнейшем, и я уже не уверена, что твое тело сможет восстановиться. Так что я должна как-то обойти этот момент. Она наклоняется вперед, и глаза Аякса полностью открываются против его же воли, когда все тело напрягается. — Прежде чем мы начнем, я хотела бы дать тебе шанс сразу сдаться. Иначе ты пожалеешь. Это не угроза. Это факт. Его дыхание непроизвольно прерывается. 2379, 2392… — Что, сразу нет? Сдаться — это очень хороший вариант. Чайльд не может удержаться от сдавленного смеха над своими же обычными словами, обращенными теперь к нему. Сколько раз он предлагал более слабому врагу шанс сдаться? — Не уверена, что у тебя осталась хоть капля гордости, которую можно потерять, — Каода наклоняет голову. — Это бессмысленно. Пустое ребячество. Бессмысленно? Теперь ему есть за что держаться. Сдать ей информацию о Чжун Ли равноценно вручению ей единственного оружия, которое могло бы полностью уничтожить его. Чайльд предпочел бы умереть другим способом. — Очень хорошо, — она делает движение, чтобы встать, и Чайльд чувствует, как его охватывает предвкушение, но она просто кивает владельцу крио Глаза Бога и направляется к двери. — Я вернусь через некоторое время. Они оба выходят из комнаты. На мгновение он тяжело дышит в неподвижном воздухе. Что это? Что она только что сделала? А потом лед выползает из-под двери, медленно растекается по полу. Дыхание становится видимым в воздухе, когда вылетает в пространство комнаты. Вскоре пол, стены и потолок покрываются льдом. До Чайльда он не достает, но температура в комнате резко падает. Зачем это? Он не понимает. Это становится болезненно очевидным слишком быстро. Холод неуловимый, но разрушительный. Чайльд когда-то был невосприимчив к холоду, так как вырос в стране, где часто бывают минусовые температуры. Но он слишком долго провел вдали от дома. В последний раз ему было так холодно, как сейчас, во время краткой вылазки на Драконий Хребет. В то время он проклинал себя за то, что теперь испытывает нужду в тяжелых пальто и мехе, обвиняя теплый климат Ли Юэ в том, что тот лишил его иммунитета. А сейчас он полуобнажен и даже не имеет защиты от пронизывающего холода. Этого недостаточно, чтобы обморозиться, но кажется, что он довольно близок к этому. Холод ложится на кожу, как покрывало из игл, вдавливаясь все глубже и глубже с течением времени. Руки и ноги полностью немеют, в то время как все остальное тело покалывает от боли. Вскоре он начинает неудержимо дрожать. 2405, 2418, 2431… Чайльд хотел бы понять ее план. Тогда он мог бы придумать что-нибудь, чтобы противостоять этому. Но в том-то и дело. Чем меньше он знает, тем меньше он готов иметь с этим дело. У него нет ничего, кроме цифр. Чайльд закрывает глаза и пытается раствориться в них. 2444, 2457, 2470... Но сердце бешено колотится, отчаянно желая распространить горячую кровь везде, куда она может добраться. Дыхание ускоряется вместе с этим, и внезапно Чайльд понимает. Он не может уснуть. Осознание этого ранит его, как рукоятка ножа Каоды, воткнутая в грудь, а вместе с ним и нарастает паника. Он не может раствориться во сне. Не может убежать. Вот ее цель. Чайльд сразу это понимает. Она была права. Он пожалеет об этом.

***

Аякс и раньше думал, что теряет ощущение времени, но это было глупостью по сравнению с тем, что происходит сейчас. Раньше он погружался в дрему между визитами Каоды. Потому что томление от черной дыры и затяжная физическая боль после ухода преследовали его при бодрствовании, поэтому он сбегал в темноту сна. Теперь это невозможно. Время не существует. Есть только холод, оцепенение и надвигающееся безумие его истеричного разума. Галлюцинации не приносят облегчения. Но Чайльд больше не уверен, что понимает грань между болью и облегчением. Они находятся в постоянном движении, и он слишком сильно истерзан, чтобы различать их. Сейчас он в кружащемся вихре снежной бури, и в мире нет ничего, кроме белого. Цвет вращается вокруг него, и Чайльд знает, что он — эпицентр этого ужаса, он — первопричина. Он наблюдает, как белизна накрывает город, свирепые ветра уничтожают жителей... Он в снежном лесу, медведи и волки наступают на пятки, когда он пытается бежать. И вдруг падение — вниз, вниз, вниз, сквозь бесконечную черноту... Он падает в море звезд. На фоне черно-синей ночи они сверкают, как глубочайшее заблуждение. Ложь Небес. Он плавает в бесконечном океане небытия. «Ты видишь?», говорит она. «Ничто из твоих мыслей и знаний не является правдой. Но я могу это изменить». Руны бездны, слагают иноязычные послания. Аякс знает, что это что-то важное, если бы только он мог понять, если бы только он мог вспомнить... Пол под ним глянцево-черный, покрытый странными узорами. Руны окружают его в разрушенной башне. Вверху звезды ухмыляются в своем жестоком свете. «Мы — Истина», шепчут они. «В мире так много всего, что ваш глупый вид не способен понять». И на небе сияет она, настоящая луна. Такая огромная, что затмевает башню. В ее свете горит горькая месть. «Мы научим тебя. Мы заявим на тебя права. Ты будешь нашим оружием». Он окружен монстрами. Всех видов, от чудищ Бездны до монстров элементарной энергии. И он бросается в бой. Нет ничего, что не могло бы пасть перед его клинками. Льющаяся кровь так знакома. Чайльд мог бы чувствовать себя здесь как дома. «Очень хорошо», шипят они. И вдруг с неба падает зверь, такой массивный, что взмахи его крыльев сотрясают башню. Древние камни трескаются под весом существа, когда оно приземляется. Это дракон. Самый красивый дракон, которого он когда-либо видел, коричнево-золотой и царственный. Оно смотрит на Чайльда человеческими глазами. — Ты не такой, — говорит он. — Прошу, очнись. Чайльд делает рывок, чтобы сразиться с существом, но тело немеет, а сердце горит злобным, темным ядом. Это глупо, и Чайльд знает это. Но рациональное мышление ему сейчас не принадлежит. Дракон ловит его одним когтем, прежде чем Аякс успевает оставить на его шкуре хотя бы царапину. — Прекрати, — грохочет он. — Ты навредишь сам себе. Но Чайльд смеется как сумасшедший, когда звезды подбадривают его. «Убей его!» шепчут голоса. «Он враг Бездны, ты убийца, убийца — убей его!» Никакая борьба не способна помочь ему вырваться из когтей. Дракон смотрит на него сверху вниз с темной печалью в глазах, болью, которая частично снимает оцепенение... И он снова тонет в черном мраморе, погружается обратно в море звезд, созвездий, которые теперь становятся знакомыми. Ложь, ложь, ложь... Его богиня проплывает мимо него в этой темноте. Она царственна, как дракон, но горечь портит ее красоту. Столетия ложной холодности превратились в жестокую и целеустремленную решимость. Она смотрит на него с отвращением. — Ваше императорское величество, — он задыхается, опускаясь перед ней на колени. — Мне не нужен сломленный слуга, — говорит она. — Ты выполнил свою задачу, но это конец. — Но... — Чайльд задыхается. — Я приняла тебя к себе из-за твоего потенциала, хотя ты был никем, — воздух кристаллизуется в ледяные цветы вокруг ее фигуры. Они прорастают к Аяксу. — Я дала тебе силу, превосходящую силу любого смертного. Но этого было недостаточно, чтобы сохранить твою преданность. — Ваше... Ваше величество? — Внутри тебя слишком много противоречий. А я требую абсолютной преданности. Ты потерял свою способность к этому, — она задумчиво крутит пальцем, обводя ледяные узоры. — Или, возможно, ты никогда не мог предложить мне абсолютную преданность. Ты всегда состоял из противоречий. — Я всегда был Вашим верным слугой, — говорит он, когда лед подползает совсем близко. — Я положил всего себя к Вашим ногам. Она смеется, и смех отдается звуком сосулек, разбивающихся о землю. — О, Тарталья. Не думай, что сможешь спрятаться от архонта. Я думала, что держу тебя на коротком поводке, но все, что потребовалось, чтобы сбить тебя с толку — это одна миссия. Что... она имеет в виду? В ее улыбке есть суровая доброта нежной смерти от холода. — Твоя преданность изменчива, — говорит она. — Ты жаждешь себе другого бога. — Ч-что? Лед начинает касаться его плоти, и он замерзает, когда холод расползается по всему телу. — Я всегда знала твою натуру. Ее необузданность служила мне в прошлом, но есть предел полезности капризной бури. — Ваше величество, я не понимаю, — его мозг начинает замерзать, когда лед пересекает лицо. — Разве это не так? Твой новый бог заставляет тебя чувствовать себя сильнее, чем я когда-либо могла внушить твоему телу. Ты смеешь отрицать, что это не конфликт интересов? — Я поклялся, что всегда буду возвращаться к Вам, Ваше величество. Она смеется. — Поживем-увидим. Сначала ты должен выжить. Он не может ответить из-за льда, покрывшего губы. Холод больше не ласков, когда его Царица исчезает. Это боль, которая поглощает все его существо. Больше не онемевший, он кричит от ощущения тысячи сосулек, пронзающих все тело. — На каком числе ты сейчас? Числе? Каком числе? Теплая ладонь на его руке вызывает ожог более сильный, чем прикосновение огня. — Аякс, я же говорила тебе. Не поддавайся галлюцинациям. Каода здесь, в белом пространстве, в пустом море снега. Чайльд задается вопросом, реальна ли она. — Теперь ты готов к разговору? Он шевелит онемевшими губами, но не издает ни звука. — Прошло 48 часов, — говорит голос Каоды. — Ты не ел и не спал. Пришло время поговорить. Голос скрипит, когда Чайльд открывает рот: — Ты настоящая? — Да, — она убирает руку, и он вздрагивает. — Расскажи мне о своем друге. Воспоминание о тьме расцветает в нем. Ах, его черная дыра. Он совсем забыл об этом. Ее общество знакомо и успокаивает. Черная, как Бездна. Как вспышка клинков, которые танцевали там... — Аякс, — ее теплая рука ложится на его лицо, и оно так ужасно горит от этого прикосновения. — Сосредоточься. Он задыхается. Он не может этого вынести, ее прикосновения подобны пылающему яду. Новое воспоминание проносится перед взором, как сверкающая хрустальная бабочка. Совсем другая рука на его лице, комфортно теплая, не причиняющая боли. Теплое плечо под его головой, когда темнота скользит внутрь. Цветы шелковицы и ощущение безопасности. — Почему ты смеешься? — спрашивает Каода. — Больно, — бормочет он. Она убирает руку, и он снова впадает в оцепенение. — Расскажи мне о своем друге. — О каком друге? — Он моргает, внезапно прозревая, но пока не смотрит на нее. Глаза Каоды белеют, волосы встают дыбом, а голос превращается в скрежет металла о металл. — О твоем друге здесь, в Ли Юэ, — скрежет — это ужасный визг для его ушей. Он снова смеется. Снег кружится вокруг лица Каоды, когда на ее коже появляются синие трещины. — Аякс. — Я уже где-то видел тебя раньше, — бормочет он. — Во сне. Ты мучила меня. Она будто раздувается, черты лица ужасно растягиваются, и она взрывается дождем из крови и снега. Чайльд смотрит, как она проливается на пол, захваченный хрустальным звоном звуковых волн каждый раз, когда капля соприкасается с его кожей. Вибрации проходят через него, пульсируя и ударяясь в бесконечной черноте... — Аякс! Темная метель кружится и свистит вокруг него, каждое ее движение совершается по его команде. Он и есть буря... — Возможно, мне все же придется попробовать что-то другое.