The Mask in the Mirror

Как давно это было? Время — это одна из первых вещей, что он потерял в этом месте. В этой маленькой каменной комнате с единственным неизменным фонарем пути солнца и луны не имеют никакого значения. Ночью и днем, не имеет значения, он чувствует то же самое — глубокое, непреходящее изнеможение, сопровождаемое той всепоглощающей болью, которую Аякс все еще не понимает. Каода и ее стражники мелькают в его реальности и исчезают из нее без всякого предупреждения. Когда они в его сознании, возвращаются числа, воспоминания и боль. Когда они уходят, остается только смутная дремота. Чайльд существует здесь по крайней мере неделю. Если он правильно прикидывает, конечно. Сначала получалось считать дни. Но после пятого дня он элементарно потерял счет. Трудно держаться за что-то, кроме цифр. Прошлое — это запутанный клубок боли. Будущее невообразимо и туманно. Настоящее — это все, что у него есть. Любое представление и мысль о том, что эта ситуация закончится, кажется чем-то инородным, неестественным. Поэтому Чайльд снова думает, что у него галлюцинации, когда чувствует запах нежных цветов шелковицы. — Чайльд... — Аякс никогда не слышал, чтобы его псевдоним произносили с таким отчаянием. — Мне так жаль. Боги, мне так жаль. 4641, 4654, 4667… Только цифры могут прогнать галлюцинации. Наручники со звоном соскальзывают с его запястий. Запах цветов шелковицы становится сильнее, и Чайльд глубоко вдыхает его. Аромат полон приятных воспоминаний, тихих вечеров с едой и напитками и прогулок вдоль гавани... Аромат шелковицы отступает, и Аякс пытается угнаться за ними, открывая глаза, чтобы увидеть темную фигуру, тяжело нависшую над ним. Почему его разум решил проклясть его именно этим образом? Он давно перестал думать о Чжун Ли, перестал предаваться их совместным воспоминаниям, в той горькой надежде, которая умерла так же верно, как и его сила. 4680, 4693, 4706… Он прогонит галлюцинацию. — Ты меня слышишь? Чайльд? 4719, 4732, 4745… Образ не покидает его поле зрения. Слабый аромат цветов шелковицы витает достаточно близко, чтобы соблазнить его, но слишком далеко, чтобы затопить все чувства. Если его разум собирается предаваться мечтаниям о Чжун Ли, то Чайльд мог бы попытаться найти в этом утешение, а не это странное, смутное чувство. — Подойди... сюда, — бормочет Аякс. Он поднимает руку, чтобы слабо ухватиться за галлюцинацию. — Ты очнулся! — В голосе напротив слышится облегчение. — Пожалуйста, — говорит он, сжимая пальцы. — Подойди ближе. Галлюцинация повинуется. Чужая ладонь сжимает его руку, и аромат цветов шелковицы снова наполняет носовые пазухи. Это вызывает в Аяксе такой глубокий, томительный покой, что хочется плакать. Если бы только Чжун Ли был настоящим, если бы только они были сейчас вместе где-нибудь далеко, если бы только он был другим человеком, который заслуживал такой прекрасный сон... — Чайльд, как ты себя чувствуешь? — В этом голосе слышится такая забота. И такой страх. — Что-то болит? Все болит. Больше всего на свете ранит то, что его мозг создал такой жестокий образ, чтобы поглумиться над ним. — Чжун Ли, — бормочет Аякс галлюцинации, — ты можешь мне кое-что пообещать? — Все, что угодно, — отвечает галлюцинация. — Ты можешь поклясться, что никогда больше не будешь мне лгать? На секунду возникает сомнение, но голос говорит: — Да, я клянусь. — Тогда хорошо, — Аякс болезненно сглатывает. Пока он бредит, можно немного успокоиться. Возможно, у него больше никогда не будет такого шанса. — Тогда не мог бы ты сказать, что на самом деле думаешь обо мне? Всю правду? — Сейчас самое время для этого? — Чжун Ли откидывается назад, забирая с собой аромат шелковицы. — Мне есть, что тебе сказать, но сейчас я хотел бы осмотреть твои раны. Аякс хмурится и щурится. Если это его сон, то он, должно быть, в состоянии контролировать его. Он должен услышать то, что хочет. — Тогда признайся, — говорит он, — что ты ненастоящий. Ты поклялся не лгать. — Я настоящий, — брови Чжун Ли озабоченно хмурятся. — Чайльд, ты не спишь. Я здесь. Оу. Он пристально смотрит на Чжун Ли, его зрение затуманено. Настоящий? Аякс должен что-то почувствовать при этой мысли. Счастье, что Чжун Ли наконец-то здесь. Счастье, что он сдержал свое обещание. Но он просто чувствует оцепенение. — Ты уверен? — шепчет Чайльд. — Да, — Чжун Ли крепче сжимает его руку. — Я действительно здесь. Я поклялся, помнишь? — Он опускает голову. — Мне так жаль, что я заставил тебя ждать. Ты, должно быть, потерял надежду на мое возвращение. Да, потерял. Но «Аякс» вообще никогда ничего по-настоящему и не ожидал. Прямо сейчас он очень хотел бы, вернуться в сон, где Чжун Ли — успокаивающий призрак, а не реальный человек, с которым ему приходится иметь дело. — Ты можешь… помочь мне подняться? — спрашивает Аякс. — Я бы хотел передвинуться в другое место. — Конечно. Наверное, это больно, когда тебя поднимают. Но Аякс ничего не чувствует. Он на мгновение присаживается на край стола, затем нерешительно ставит ногу на землю. Он может ходить. Он ведь ходил в уборную, да? Почему-то он не очень ясно это помнит. Один шаг опровергает всю его теорию. Чжун Ли ловит его прежде, чем его колени успевают врезаться в ледяной пол. — Извини, — бормочет Аякс. — Все в порядке, — Чжун Ли осторожно опускает его на пол. Они сидят, как и раньше, у стены. Новая поза приятна для его ноющих мышц, холодная стена успокаивает измученную кожу. Чжун Ли сейчас слишком далеко, в добром футе от него. Аякс очень хочет сократить это расстояние и утонуть в аромате цветов шелковицы. Но это было бы слишком эгоистично с его стороны. — Нин Гуан отказывается давать мне аудиенцию, — говорит Чжун Ли через мгновение. — Я сблизился с одной из ее секретарш, но как только они поняли, что я хотел обсудить с ней, меня вышвырнули. Аякс ничего не говорит. Он прислоняется головой к стене и закрывает глаза. — Я надеялся, что время сделает ее более сговорчивой, но... так не может продолжаться. Воспоминания мелькают на краю хрупкого сознания Аякса. Они представляют собой сбивающую с толку смесь старого и нового — снежный лес, горящий замок, левиафан, возвышающийся перед ним, умоляющий мужчина, Чжун Ли, делающий глоток чая. Боль, боль, боль, боль, боль. 4758, 4771, 4784…. — Чайльд? — Меня не так зовут, — бормочет он. 4797, 4810, 4823... — Что ты имеешь в виду? — Это псевдоним. — Да, конечно, но... — Ты правда ничего не знаешь обо мне, да? — Аякс не узнает тех слов, которые вытекают из черной дыры в его груди, отравляя каждую мысль. — Почему ты так стремишься спасти меня, когда даже не знаешь моего имени? — Я... чувствую, что знаю какие-то части тебя, — говорит Чжун Ли. — Важные детали. — Ты знаешь, как хорошо я ощущаю себя, когда избиваю кого-то? — Голос Аякса срывается. — Как сильно я жажду этого ощущения? Все тело Чжун Ли рядом с ним напрягается. — Ты знаешь, что я лгу своей семье? Знаешь, что мои младшие братья и сестры понятия не имеют, чем я занимаюсь? Что мои родители притворяются, что я всего лишь правительственный дипломат, а не орудие войны? — Аякс смеется. — Ты знаешь, что даже мои коллеги-психопаты относятся ко мне так, будто я опасен и неуравновешен? — Я... — Ты знаешь, что я делю себя на куски и притворяюсь, что плохие части меня не влияют на хорошие? Знаешь, как я прячусь от самого себя? Как будто я могу жить во лжи и игнорировать все содеянное мной? — О чем они заставляют тебя здесь думать? — с болью спрашивает Чжун Ли. Аякс открывает глаза и смотрит в потолок. — Ни о чем таком, о чем бы я уже не думал. — Эти мысли — чушь. — Ты не должен вообще желать иметь со мной что-то общего, сяньшэн, — теперь его глаза очень легко наполняются слезами. — Тебе следует убежать подальше и забыть обо мне. — Я не могу этого сделать, — твердо говорит Чжун Ли. — Ты этого не заслуживаешь, каким бы ядом они ни отравляли твой разум... — Я и есть яд! — Голос Аякса повышается от гнева. — Перестань быть таким великодушным, ты обещал не лгать! Он вдруг понимает, что не может этого вынести: Чжун Ли здесь, и Чжун Ли добр к нему. Потому что он просто не знает, он и не мог знать. Ненависть к себе кипит в Чайльде, потому что это единственное подходящее слово для этого — черная дыра, раздувающаяся в его груди, угрожающая уничтожить все его естество. Тогда забери меня! Он кричит в сгущающуюся темноту. Я больше этого не хочу! Порочная боль снова наполняет все его тело, и он был дураком, думая, что Чжун Ли сможет заставить его чувствовать себя лучше, потому что это все, что он есть, и он заслуживает каждой секунды боли... — Чайльд, остановись! Он не понимает, что бьется головой о стену, пока руки Чжун Ли не оттаскивают его. Он пытается сопротивляться, но слишком слаб, чтобы что-то вышло; он, конечно же, не может вырваться из рук Чжун Ли, обвивающих его, притягивающих его в крепкие объятия. Какое странное ощущение. Он рыдает, уткнувшись в грудь Чжун Ли. — Нет, нет, п-пожалуйста, я просто хочу... — Я поклялся не лгать. Это, действительно, так, — голос Чжун Ли — это глубокое рычание. — И я не буду. Ты этого не заслуживаешь. Я не лгу. — Ты ни черта не понимаешь. — Возможно, я не полностью понимаю тебя, но очень хочу понять. — Просто отпусти меня. Мне н-нужно н... — ему нужно, чтобы это прекратилось. Любыми способами. — Я никому не позволю причинить тебе боль. Даже тебе самому. — Почему? — Слова Аякса звучат как жалкое хныканье. — Почему ты притворяешься, будто тебе не все равно? — Это не притворство, — теперь Чжун Ли уже злится. — Это действительно похвально, сяньшэн, — его дыхание замедляется, хотя он и не хочет этого делать. — Но это должно быть ложью. Как тебя это может волновать? Я даже сам себя терпеть не могу, как ты мо... — Я могу. — Прекрати врать! — Я не лгу, — его гнев усиливается. — Я хочу защитить тебя... — Потому что чувствуешь себя виноватым... — Нет! — Потому что чувствуешь, что должен мне... — Потому что я люблю тебя! Дыхание Аякса застывает, а вместе с ним и прекращаются слезы. Он откидывается назад, и Чжун Ли позволяет ему сделать это. Чайльд смотрит в пол, прикрыв рот рукой. — Что? — Хрипит Аякс. Янтарные глаза Чжун Ли заполняются внутренним противоречием. — Я... люблю тебя. — Я не понимаю. — Я влюблен в тебя. Насмешливый звук срывается с губ Аякса. Комната вращается медленными, кривобокими кругами. — Ну и какого хрена? Это не смешно. — Это не шутка! — Чжун Ли смотрит на него свирепым взглядом. — Я не хотел говорить тебе это так, но… Я поклялся не лгать. Это, должно быть, шутка. Даже мысль о том, что Чжун Ли думает о нем как о друге, нелепа. Но это... Глаза Чжун Ли так напряжены сейчас... — Как это вообще возможно? — Шепчет Аякс. Черная дыра разрывает его, потому что, конечно же, это не может быть правдой. Чжун Ли, должно быть, просто в замешательстве, запутался. Или Аякс просто неправильно его расслышал. — У меня тоже есть человеческие эмоции, — говорит Чжун Ли. — Я не это имел в виду, — Аякс внезапно осознает, что их разделяет всего дюйм пространства. Он приваливается спиной к стене, голова неистово кружится. — Почему для тебя это так невероятно? Потому что Аякс уже назвал столько причин. И из-за многого другого. — И какая часть из этого, — он слабо указывает на себя, — привлекательна для тебя? — Ты действительно мне не веришь, — голос Чжун Ли смягчается. — Еще раз клянусь — я не лгу. — Это просто... даже не имеет никакого смысла, — смех Аякса звучит глухо. — Ты шеститысячелетний бог. — Бывший бог. — Неважно! Ты древний адепт, всемогущий, мудрый и совершенный. Я двадцатидвухлетний человек, который... — он не заканчивает эту мысль. Он будто не может определиться между бредом и слезами, чувства теряются. Как будто он снова парит в какой-то дымке галлюцинации. — Это не обязательно должно иметь смысл, чтобы быть правдой, — говорит Чжун Ли. — И я не совершенен и не всемогущ. Мне часто не удается быть мудрым. И я ни в коем случае не считаю себя выше тебя. — Ты меня не знаешь, — слабо повторяет Аякс. — Я не знаю, за кого ты меня принимаешь, но это не настоящий я. — Мы провели вместе много месяцев, — Чжун Ли смотрит в пол. — И хотя мы не были честны друг с другом все это время, ты должен больше доверять мне. Если я всемогущий, мудрый бог, тогда почему я не должен быть в состоянии понять истинную природу одного человека? — Я убийца. — Я знаю. — Я нехороший человек. Чжун Ли вздыхает. — Во всем есть инь и ян. И ты... — О, не начинай, — Аякс прижимается лбом к стене. В черепе нарастает головная боль. — Если твои чувства человеческие, то они иррациональны. Учитывая то, кто я есть на самом деле, — это единственное, что может иметь смысл. — Ты действительно считаешь себя настолько непривлекательным и недостойным любви? Смех Аякса перекрывает рыдания. — Это просто обычная правда, сяньшэн. Моя судьба — не что иное, как смерть и страдания. — Я в это не верю. — Может быть, ты просто ослеплен своими иррациональными чувствами. Чжун Ли на мгновение замолкает. — Меня убивает видеть тебя таким. Но я бы не стал лгать, чтобы заставить тебя чувствовать себя лучше. У Аякса нет возражений. Все его аргументы давно кончились. Он все еще не может поверить, что эти слова слетают с уст Чжун Ли, слишком измученный, чтобы полностью их осмыслить. — Ты не единственный, кто надевает маски. На протяжении тысячелетий я был многими из них, и большинство из них... негативные, — тихо говорит Чжун Ли. — Когда-то меня называли богом войны. Лекция по истории? Аякс уже может предвидеть, к чему это приведет. — Я уже рассказывал тебе много историй о войне архонтов, но в то время ты не знал, кто я такой. Теперь я могу сказать тебе их от своего лица, — глаза Чжун Ли затуманиваются и наполняются болью. — Тысячи лет назад все, что мы знали, была война. Во время многих конфликтов, которые бушевали на протяжении веков, было только одно правило: забрать чью-то жизнь или отдать собственную. Так что я забирал. Я брал и брал... и у меня это хорошо получалось. Взгляд Чжун Ли устремляется в пол. — Я не пытаюсь сравнивать твой опыт с моим. Ты прав, говоря, что эти вещи нельзя сравнивать. Однако у меня есть толика мудрости для тебя, если ты, конечно, готов ее выслушать. Аякс кивает и вытирает высохшие слезы с лица. Чжун Ли медленно начинает свой рассказ. — У меня было много тысячелетий времени, чтобы составить для себя моральный кодекс, и за это время я видел так много злых и прекрасных вещей, что даже с моей прямолинейной натурой стало трудно отличить неправильное от правильного. Без рамок я причинил большие страдания. Ты бы не смог узнать меня в самом начале войн. Он глубоко вздыхает, и Аякс никогда не чувствовал себя настолько далеким от человека, которого он когда-то знал, чем сейчас, находясь рядом с простым консультантом похоронного бюро. Забудь все, что знал до этого, Аякс. Как он вообще мог подумать, что знает Чжун Ли? Как он мог знать истинную природу самого Моракса? — Я был свирепым и могущественным, — продолжает Чжун Ли. — Но мне не хватало мудрости. Мне не хватало сочувствия к человечеству. Я не понимал людей, даже свой собственный народ. Я боролся, я сражался, убивал и делал других убийцами, не понимая нашей великой цели. Часто происходила просто бессмысленная резня. Я просто пытался выжить. Пока один человек не поделился со мной своей мудростью. Аякс знает, что Чжун Ли скажет дальше. Мужчина упомянул об этом во время одного из их разговоров давным-давно. Они шли по дороге за городом, когда наткнулись на дикую глазурную лилию. Аякс присел на корточки рядом с ней, чтобы полюбоваться, как нежный цветок светится в свете восходящей луны, но когда он поднял глаза на Чжун Ли, то увидел глубокую печаль в глазах этого человека. Затем Чжун Ли рассказал ему историю Моракса и Гуйчжун. Аякс должен был видеть, судя по глубокой ностальгии в его словах, насколько личной была эта история. Но тогда Аякс не замечал достаточно многих вещей. — Гуйчжун, — бормочет он. — Да, — печаль возвращается в потемневшие глубины глаз Чжун Ли. — Она научила меня мудрости и доброте. Научила понимать людей. Тогда она думала, что я глуп, и я, правда, был глупым, — горькая улыбка рассекает его лицо. — Я нашел более великую цель в ней, во всем ее великом уме и мудрости. Я боролся за выживание, но она научила меня создавать и ценить красоту и покой. Почему мы должны сражаться, почему мы должны красть жизнь только для того, чтобы сохранить свои собственные? Этот вопрос не давал мне покоя. А у нее был простой ответ. В конце концов, у каждого из нас должно быть то, к чему хочется вернуться. Дом, который мы построили. Мы сражались за наш народ, за то, что потом стало Ли Юэ, каким ты его знаешь, — его улыбка становится мягкой. — Битва не бессмысленна, если мы решим что-то из этого сделать. Если мы сможем построить что-то большее для нашего народа. Если мы сможем обрести покой внутри самих себя. Взгляд Чжун Ли становится рассеянным, его глаза теряются в пыли времени. — Ты любил ее? — Спрашивает Аякс. — Да, — говорит Чжун Ли. — Мы не были любовниками, но она была для меня семьей. Я не понимал любви до нее, и когда она умерла… Я впал в сон от боли на долгие мучительные десятилетия. — Прости, — бормочет Аякс. Чжун Ли качает головой. — Это было очень давно. Я все еще вижу ее в каждой глазурной лилии, но уже больше не чувствую горе. Лишь радость от того, что я имел честь знать ее и осознания того, что она изменила меня. Аякс думал, что знает, к чему это приведет, но он в этом больше не уверен. — В то время я думал, что недостоин ее любви, — говорит Чжун Ли. — Я был глупым и мстительным богом. Видел мир только черными и белыми пятнами. Я не был хорошим человеком даже в своих собственных глазах. Для меня же она была совершенным существом, и я не мог поверить, что она считала меня достойным партнером для нее. Ах, вот оно что. Аякс открывает рот, но Чжун Ли продолжает: — Но у нее была своя точка зрения. Она научила меня и показала, насколько ошибочным был мой черно-белый подход к ценностям. Никогда не существовало никакого таинственного морального кодекса, продиктованного Селестией. Не было ни правильного, ни неправильного. Не было ни хорошего, ни плохого ни в тех далеких конфликтах, ни в каких-либо других конфликтах, произошедших с тех пор. Нет никакого правильного способа измерить ценность. Мы все боремся за наш собственный мир. — Это хорошая мысль, — медленно говорит Аякс. — Но есть и объективное страдание. Я причинил много боли, и я никогда не создавал ничего прекрасного из этой боли. Чжун Ли вздыхает. — Я говорю не об этом. — Тогда о чем ты говоришь? Чжун Ли пожимает плечами. — Я полагаю, что говорю о том, что… мне все равно. Аякс смотрит на него, нахмурив брови. — На что? — Ты не можешь измерить ценность себя и своей жизни в том, что ты совершил или нет. Это не имеет для меня значения. — Почему? — Недоверчиво спрашивает он. — Ты — мой мир, — Чжун Ли не смотрит ему в глаза. — И я буду сражаться за тебя. Понимает ли он значение своих слов? Понимает ли, что шок, который пронзает Аякса сильнее любого физического удара? Или что это только усугубляет пульсирующую тьму, которая ледяными завитками тянется из черной дыры в его сердце? — Ты не можешь просто так говорить что-то подобное, сяньшэн, — слабо говорит Аякс. — Я обещал не лгать тебе, — Чжун Ли наконец смотрит на него, и от объема чувств в его золотистых глазах у Аякса перехватывает дыхание. — И мои слова отражают то, что я чувствую. — Я... — Аякс не знает, что сказать. Для него это все еще невероятно. Но это ощущение просто есть, и все. Его тяжело понять. — Ты прав. Я не знаю всего тебя, — выражение его глаз ошеломляет. — Но мне все равно. Ты никогда не будешь для меня чудовищем. Слезы возвращаются, тихие и опустошающие. — Но я этого не заслуживаю, сяньшэн. Ни капли твоей доброты. Напряженность сменяется мягким юмором. — Что ж, мне все еще все равно. Они погружаются в молчание. Чжун Ли смотрит в холодный пол с непроницаемым выражением лица. У Аякса кружится голова. Он с внезапным порывом осознает, что хочет прикоснуться к Чжун Ли, хочет взять его за руку, снова заключить в объятия. Аромат шелковицы и добрые слова оказывают на него слишком сильное влияние. Он хочет утонуть в Чжун Ли, в мысли, которая противоречит всему, что сказала ему Каода. В мысли, что его пытаются спасти, несмотря на все, что он сделал. Что кому-то не все равно. Это чувство вызывает привыкание. — Как долго ты уже… ну, ты знаешь? — Аякс не может произнести это слово. — Когда ты понял это? — Я думаю, около двух месяцев назад, — улыбка Чжун Ли слабая и ностальгическая. — Мы гуляли ночью по докам. Улицы были освещены светом фонарей, в воздухе витал запах еды, а в доках кипела жизнь. Я видел эту картину, и видел веками. Но до того вечера, вид гавани не оказывал на меня такого влияния. В тот вечер я почувствовал умиротворение, — он глубоко вздыхает. — Вот уже много лет я размышляю о своем долге. Я задавался вопросом, каково это — отдыхать, смотря на свою выполненную работу. Другие смотрели бы на эту счастливую сцену и чувствовали бы себя совершенными, законченными. Мой город процветал. Но, странно, я никогда не чувствовал покоя, видя свое наследие. До той ночи, — Чжун Ли встречается взглядом с Аяксом, и его сердце замирает. — Я был там с тобой. Мы стояли бок о бок, глядя на воду. Просто наблюдали. Просто были там. И ты выглядел очень довольным. Аякс не может вспомнить, о какой ночи он говорит. Все эти ночи сливаются воедино. — Обычно ты не можешь стоять спокойно даже минуту, но тогда ты был спокоен. Как прекрасная статуя. Фонари отражались в твоих глазах, и улыбка горела на лице. Не было твоего обычного поддразнивания, не было игривости, выставления себя напоказ. Я видел что-то чистое, — улыбка Чжун Ли становится шире, она горько-сладкая и искренняя. — И тогда, в этот крошечный миг тишины, я понял, что значит быть в мире с собой. Аякс подносит руку к лицу. Это должно быть сном. Ни один реальный человек не сказал бы ему этого. Тем более не бывший бог. Но Чжун Ли пообещал не лгать. — Ты хочешь сказать, что мы просто стояли там и... — Тогда я влюбился в тебя. Эти слова, должно быть, могут стать спусковым крючком, способным вызвать у него очень глубокий приступ паники. Он знает, что сам спросил, но Чжун Ли ведет себя неловко. — Я просто не понимаю, — полуулыбается Аякс, чтобы скрыть свое учащенное сердцебиение. — Я явно не тот, с кем рядом можно почувствовать умиротворение. Чжун Ли снова пожимает плечами. — Это не так. Ты — сила элегантного хаоса. Это приводит в восторг. Дыхание Аякса замирает. Чжун Ли делает комплимент его величайшей гордости и неуверенности одновременно. Это больно, но в хорошем смысле или в плохом? Чайльд не может ответить на этот вопрос. — Но это также делает спокойное время, которое мы провели вместе, более значимым, — улыбается Чжун Ли. — Может быть, это невзаимно, но мне показалось, что нам комфортно друг с другом. Я ослабил защиту. Я сам захотел этого, чего я не испытывал веками. Это взаимно. Но Аякс слишком ошеломлен, чтобы думать об этом. — Дело в том, — говорит Чжун Ли, — что ты подарил мне покой. Ощущение, что моя работа окончена. В буквальном смысле в том, что Ли Юэ теперь может процветать без меня благодаря нашему разработанному плану. Но что еще более важно, я смог обрести покой, выходящий за рамки моего долга. Осознание того, что я наконец-то смогу отдохнуть. Потому что я никогда не чувствовал себя более непринужденно, чем рядом с тобой. Аяксу снова хочется смеяться и плакать. Эта ситуация явно взаимна. Настолько взаимна, что ему больно. У него уже много лет не было друга, и тот факт, что человек, с которым он наконец-то чувствует себя непринужденно, чувствует то же самое... этого слишком много для него. Однако... Аякс не хочет вспоминать о мрачных мыслях, которые затуманивают его разум. Он не хочет подвергать сомнению единственный источник комфорта, который он очень давно не ощущал. Не ощущал годами. Но ему нужно это спросить. — Значит, ты понимал свои чувства все это время, — Аякс смотрит ему в глаза. — И ты мне не сказал? Ты солгал мне в лицо о том, кто ты, в то самое время, когда уже чувствовал себя так? — В то время это было бы неуместно, — взгляд Чжун Ли не меняется. — Я надеялся, что после того, как все это произойдет, после того, как все уляжется, у меня будет возможность рассказать тебе. Я бы уже не был Рексом Ляписом. У меня не было бы никаких обязанностей, и ты больше не был бы связан своей миссией, — он вздыхает, и его плечи опускаются. — Это просто еще один способ, которым я причинил тебе боль. — Нет, ты... — Аякс не знает, как это выразить. — Я не расстроен из-за этого. Не совсем. — Это самый последний способ, которым я хотел сообщить тебе об этом, — обычно безупречная поза Чжун Ли поникает. — Спешу успокоить тебя, я... знаю, что поступил неразумно. — Ты когда-нибудь планировал рассказать мне? Про это, про другое? — Аякс жестом указывает куда-то в комнату. — Я не знаю, — говорит Чжун Ли. — Мои чувства не имеют ни малейшего значения по сравнению с обеспечением твоей свободы. На самом деле, даже сейчас не время говорить об этом. Я не хочу ничего от тебя скрывать, но мы не должны обсуждать такие вещи, пока тебя не освободят. — Почему? — Было бы эгоистично давить на тебя своими чувствами в твоем нынешнем состоянии. — Потому что я слишком хрупкий, чтобы понять, что у меня на уме? — тихо говорит Аякс. Чжун Ли смотрит на него. — Потому что ты находишься в экстраординарной ситуации, и нет, я не имел в виду, что ты не в том состоянии, чтобы заставлять тебя думать о чем-то. Аякс понимает, что говорит. Потому что он чувствует это: боль, не отличающуюся от все еще тлеющей жалости к себе и глубокой ненависти к себе же. А еще страстное желание приблизиться. Но чувствовал ли он это раньше или чувствует только сейчас? Это просто желание комфорта? Время все еще с трудом ему поддается, и трудно думать, несмотря на боль, наполняющую голову, и противоречивые мысли, мелькающие на краях сознания. Так что ответит ли он на чувства Чжун Ли или нет, сейчас он точно не может этого знать. Было бы ужасно ответить на доброту Чжун Ли искусственной привязанностью. Чжун Ли так беспокоится о том, чтобы убедиться, что с Аяксом все в порядке, но Аякс не перестает думать обо всех способах, которыми он может случайно навредить Чжун Ли... — Ты прав, — бормочет он. — Я не в том состоянии. Постараюсь пока не думать об этом. Чжун Ли кивает, его взгляд полон противоречия. — Боюсь, я не дал тебе утешения, только еще большую ношу. Аякс качает головой, усталость затемняет края его зрения. — Нет, ты... никто и никогда... не говорил мне что-то подобное. Я... это значит очень... очень многое для меня, — непрошеная слеза скатывается с глаз. — Я... потерял надежду... что ты придешь. Но ты... все это время пытался договориться с Нин Гуан. Глаза Чжун Ли темнеют. — Я действительно подвел тебя. Возможно, мне придется прибегнуть к альтернативным методам. Но сейчас я не буду обременять тебя этими идеями. В любом случае, — он бросает взгляд на дверь, — у стен здесь тоже есть уши. Аякс неопределенно кивает. Он уже не может нормально думать сквозь расплывчатый беспорядок в его сознании. — Сколько… ты можешь остаться подольше? — По крайней мере, еще на несколько минут. Аякс нерешительно протягивает ладонь к руке Чжун Ли. Чжун Ли позволяет ему взять себя за пальцы, но его глаза следят за Чайльдом, как за раненым животным. Его рука тверда и нежна и идеально сочетается с рукой Аякса. — Прости, — бормочет Аякс. — За что? — За то что... — «я — это я», хочет сказать Чайльд. «За то, что каким-то образом стал тем, о ком ты заботишься, но заслуживаешь гораздо лучшего». «За то, что нуждаюсь в тебе таким эгоистичным образом». — За это, — шепчет Аякс, кладя голову на плечо Чжун Ли. Мир погружается в нежное тепло и аромат цветов шелковицы. — Прости, я думаю, что я... больше не могу бодрствовать... — Чайльд... — Аякс, — говорит он, потому что почему бы и нет? Ему нечего терять. — Меня зовут Аякс. — Аякс, — Чжун Ли пробует, как это звучит. Чайльд тихо смеется, когда это слово попадает в самое сердце. Он только недавно слышал это имя из уст Каоды, пронизанное ненавистью и горечью. То, как Чжун Ли говорит это, похоже на освобождение, как яд, испаряющийся с его кожи. — Все в порядке, Аякс, — говорит Чжун Ли. — Ты можешь поспать. Боль удовлетворена удивлением в голосе Чжун Ли, близостью их тел. Удовлетворена одной рукой, которая держит его собственную, и другой, которая нежно гладит его волосы. — Не... уходи, — бормочет Аякс, когда тихая тьма окутывает его. — Я не уйду. Я никогда не оставлю тебя. У Аякса появляется последняя связная мысль, прежде чем он отключается. Ах, так вот, как ощущается мир.