Путь к свободе по ветру

Сегодня Сяо в плохом расположении духа. Но, если учитывать, что Сяо, в принципе, обычно чувствует себя «плохо», «ужасно», «отвратительно» или «мёртв, но все ещё жив», то можно сказать, что его «плохо», это даже очень хорошо. По крайней мере, лучше, чем обычно. А причиной его плохого самочувствия была внезапно отступившая карма. Нет, она не пропала вовсе, как бы Сяо этого не хотелось, но всё же её тяжёлая аура почти не ощущалась, да и боль отступила, лишь кончики пальцев неприятно покалывало — сущий пустяк. Возможно, всё дело в том, что адепт впервые за сто лет нормально выспался (другого объяснения он просто не смог найти да и не пытался). Именно поэтому якша решил навестить единственное место, которое хоть и со скрипом, но всё же мог назвать домом. Постоялый двор «Ваншу» всегда встречал его лёгким морским бризом и запахом миндального тофу, хотя Сяо всё же думает, что последнее ему мерещится, потому что миндальный тофу тут ест только он. Зато как ест… Выбрав место с краю, где открывается прекрасный вид на море и горы (нет, Сяо не наслаждается, просто так он сидит подальше от людей и спиной к ним), адепт прикрывает глаза и втягивает носом сладкий аромат, уже на кончике языка ощущая сладость и предвкушение. Трудно описать выражение лица Сяо в такие моменты (трудно поверить, что он вообще способен на такое выражение лица, Моракс бы точно не поверил), и, честно говоря, он сам знать не хочет, насколько глупо или забавно выглядит, когда просто наслаждается любимым блюдом. И никто не хочет этого знать, потому что если узнает, то унесёт эту тайну с собой в могилу. Моментально. — О, так ты любишь миндальный тофу? — Сяо прикладывает невероятные усилия, чтобы, во-первых, не вздрогнуть, во-вторых, не поперхнуться и, в-третьих, не убить… кого? Адепт медленно и угрожающе поворачивает голову и, к собственному несчастью, сталкивается с двумя сверкающими и искрящимися жизнью и энергией аквамариновыми глазами. Аквамариновыми глазами, которые он уже видел. Вчера… «Венти», — мелькает в голове нахмурившегося якши, и имя мальчика оседает на языке тёплым летним ветром с нотками одуванчикового вина. И ничего, что он никогда даже не пробовал его. Хотя при свете дня этот ребёнок уже выглядит совсем не как ребёнок. Сяо сам не знает почему. Может, всё дело в плещущимся в глазах понимании и сочувствии? Или всё дело в какой-то ломанной, совсем не детской улыбке, будто натянутой и треснувшей по швам? Или всё дело в ауре уверенности и прохладного спокойствия, лёгкой, кошачьей походке, не неловкой и неуклюжей, которую Сяо так часто видит у маленьких, ещё не столкнувшихся с настоящей жизнью детей? А бард, будто видя все эти мысли, которые тяжёлым грузом свалились на голову впервые за сотню лет расслабившегося адепта, смеётся, звонко, счастливо, будто от облегчения, что Сяо не убил его с перепугу (хотя его имя вообще лучше не употреблять со словом «страх» и со всеми его синонимами и однокоренными). — Уходи отсюда, — но сейчас Сяо вообще предпочитает не думать, тем более о том, кто не задержится в его жизни дольше чем… ммм… на тысячу лет? — Но почему? — искренне удивляется бард, и в его голосе звучит почти многовековая, вселенская обида. Сяо даже чувствует на своих плечах груз высказанной им несправедливости, — тут нет хиличурлов, геовишапов, похити… — сталкиваясь с грозно-равнодушным взглядом адепта, Венти почти затыкается. Почти, потому что через секунду продолжает, — но ходить тут всё же опаснее, чем в Заоблачном пределе, — улыбается, показывая лирой в сторону поломанной лестницы, ведущей на второй этаж, и Сяо почти усмехается (а потом хмурится, не понимая своих же эмоций), — но я обещаю, что буду предельно осторожным и воспользуюсь лифтом. Хорошо? Якша по привычке кивает, а, спохватившись, уже сталкивается лоб в лоб с тихим смешком и озорным блеском в восхитительных аквамариновых глазах, чтоб их. — Я присяду? — не дождавшись никакого ответа от молчаливого адепта, недовольной аурой которого уже, наверное, пахнет даже на первом этаже, Венти продолжает диалог, который ведёт уже больше с самим собой. — Нет, — ответ не заставляет себя долго ждать, а бард даже не удивляется, не расстраивается (Сяо думает, что этот раздражитель в зелёных шортах вообще не знает, что такое «расстраиваться» и «грустить»), лишь пожимает плечами и, к превеликому сожалению адепта, остаётся стоять на месте, немного неловко перебирая струны своей лиры. — Ладно, — Венти кивает, — играть и стоя удобно, — посылает лучезарную улыбку недоумевающему адепту, а потом тыкает непонятно откуда взявшейся палочкой в руке в миндальный тофу на столе, — ешь, а то остынет. — Миндальный тофу подают холодным, — бормочет Сяо в ответ и непонятно, почему прячет глаза под чёлкой. Чего этот человек вообще к нему привязался? Аппетит теперь пропал, а в отравленной кармой душе адепта копошатся непонятные и неизведанные ранее чувства, и парень даже не знает, как они называются. Одно, например, разводит в животе костёр, который рвётся наружу, огненным румянцем ложась на щёки, причём кто-то очень умный пытается затушить его же льдом, и явно промахивается, ведь пламя не тухнет, а кончики пальцев уже покалывает от ледяного онемения. Сяо не уверен, что это последствия кармы. Как бы люди назвали это чувство? Смущение? Неловкость? Другое же будто обматывает цепями, вешает на рот замок, а ключ выкидывает в море, чтобы не дай бог не открыли. И не шевельнуться, и не огрызнуться, ужасно. Наверное, в человеческом мире так называется скованность. Но Сяо вряд ли даже вспомнит это слово, если вообще знает его. — Я знаю, — бард улыбается уголком губ, внимательно наблюдая за реакцией адепта. А та не заставляет себя долго ждать. Он весь нахмуривается и дуется, хохлится, как воробей (Воробей бы похвалил за удачную пародию), очаровательно сведя брови к переносице и недовольно-опасно сверкая янтарными глазами. Наверное, он пытается выглядеть грозно. Наверное, он и выглядел бы грозно для любого другого человека. Просто, Венти видит всё немного иначе, не судите строго. Бард даже дыхание задерживает, пытаясь угадать, что же оскорбленный якша скажет ему в ответ. Есть в этом что-то мазохистское: раздражать невероятно сильного (и красивого) адепта, и восхищаться его милой реакцией на невинные шутки. И ведь даже не боится навлечь на себя его гнев, бессмертный. Хотя, на самом деле, всё дело в том, что иначе этого молчаливого адепта никак и не заставить говорить. Даже сейчас вместо злобных и грубых фраз, Венти слышит лишь обиженное фырканье и тихое: — Уходи, — ну, и недовольное сопение. Бард смеётся и качает головой: — Это безобидная шутка, Сяо, — Сяо удивляется, как просто и красиво его имя слетает с губ этого нахального парня, как лёгкий тёплый ветерок, едва коснувшийся щеки, и уже умчавшийся куда-то вдаль. Даже злость за фамильярность не успевает пожаром разгореться в его душе, — и я просто хотел ещё раз тебе сыграть, — Венти смотрит почти жалобно, а Алатус почти ненавидит этот чертовски красивый, манящий взгляд. Здравомыслие должно быть выше всего остального. По крайней мере, так думает Сяо. Здравомыслящий адепт с многовековой кармой за плечами не будет общаться с человеком. Здравомыслящий адепт не будет подвергать его опасности. — Сыграй кому-нибудь другому, — говорит здравомыслящий адепт. Венти против здравомыслия. Венти ненавидит слово «здравомыслие». А ещё Венти любит раздражать «здравомыслящего» Сяо. — Разве тебе вчера не понравилось? — Мне всё равно. — Ты уснул, пока я играл на лире. — Я притворялся, чтобы ты ушёл. — Ты не проснулся, когда к тебе подошёл детёныш геовишапа и начал тыкать в тебя лапой. И даже когда он, отчаявшись, что ты не собираешься его убивать, пристроился у тебя под боком и уснул, ты не проснулся. — Я хороший актёр. — Даже когда я взял твоё копьё, которое ты прижимал к себе, как самое ценное, что у тебя есть, ты не проснулся. — Ты брал моё копьё? — и хоть голос Сяо прозвучал всё так же сухо и безразлично, Венти не смог не заметить, как у того волосы встали дыбом. Конечно, ведь обычный человек вообще-то может умереть от скопления тёмной энергии из останков сокрушённых архонтов. Если оно не впитывало бы хотя бы её часть, кармический долг самого Сяо был бы гораздо больше. Адепту даже представить всегда было страшно, что будет с человеком, если он ненароком коснётся его оружия. — Кто знает? Ты же не спал, почему тогда спрашиваешь? — Глаза барда светятся от удовольствия. Он весь почти что сверкает, а на лбу так и написано: «Я тебя поймал». Сяо закрывает глаза и медленно выдыхает. От облегчения. Это просто невинная, дурацкая шутка от дурацкого барда. Вот он стоит, живой и невредимый. С ним ничего не случилось. Адепту не придётся оправдываться перед Мораксом. Всё хорошо. Сяо открывает глаза. И если бы его янтарным взглядом можно было бы убивать, то с таким же успехом он мог бы позволить барду коснуться своего драгоценного нефритового коршуна. Тот умер бы в любом случае. — Не смей прикасаться к моему копью. Никогда. Ни при каких обстоятельствах, — Сяо медленно, с расстановкой, проговаривая каждое слово, и у себя в голове подмечая, что в принципе в последние два дня слишком много говорит, щурится, прекрасно зная, что выглядит сейчас более, чем угрожающе. Этот бард точно должен испугаться. — Хорошо, — на удивление просто и совсем не испуганно кивает Венти, — обещаю, что в следующий раз, когда ты достанешь копьё, я даже и думать не буду о том, чтобы потрогать его, — смеётся с метнувшегося в его напряжённо-обреченного взгляда и проводит рукой по струнам. — Нет, — адепт отрицательно качает головой, поджимая губы от непонятно откуда взявшейся досады. Венти умиляется с его немногословности. Венти, видимо, умиляется со всего, что делает и говорит Сяо. — Что нет? — он по-птичьи наклоняет голову вбок и вопросительно выгибает бровь, — знаешь, Сяо, — у адепта краснеют кончики ушей, и тот сам не понимает почему. Просто ему нравится, как легко и беспечно Венти произносит его имя. Возможно, может быть, наверное, оно немного, совсем чуть-чуть всё же подходит Алатусу, — если ты скажешь на два-три слова больше, твой язык не отсохнет, — Сяо поднимает голову, недовольно щурясь. Фигура Венти в лучах солнца выглядит почти божественно, особенно, когда он прикладывает руку к груди, готовый поклясться, и со знанием дела договаривает, — мой же не отсох. А так, я хоть понимать тебя буду с первого раза. — Зачем? — если бы Венти попросили бы описать его общение с Сяо, он бы, не задумываясь, приставил попугая к стене. — Что зачем? — почти вымученно давит из себя бард. — Понимать меня, — адепт хмурится. Венти стонет и плюхается на стул напротив, наплевав на запрет. Адепт хмурится ещё больше и слегка отодвигается. Венти возводит свои волшебные глаза к небу и что-то шепчет. Адепт радуется, что не умеет читать по губам. — Чтобы мы могли нормально разговаривать. Если я не буду тебя понимать, — как маленькому ребёнку принимается объяснять бард, нервно постукивая пальцем по столу, — то мы не сможем наладить общение. — Не надо, — Сяо морщится и бросает сухие фразы, искренне не понимая, почему этот людь так к нему прицепился. Совсем не чувствует опасности что ли? Сталкиваясь с его умоляющим взглядом, недовольно отворачивается и давит из себя пояснение, — общаться со мной. Аквамариновые глаза наполняются радостью и восторгом. Надо же, как мало ему нужно, чтобы так осчастливить. Стоило только сказать на три слова больше. Сяо думает, что ему стоит и дальше говорить меньше, может, Венти обидится и уйдёт? — Но как я исполню обещание не трогать твоё копьё, если мы не будем общаться? Ведь тогда мы и видеться не будем, — если в первые секунды адепт ещё верил в это недоумение и наигранно-расстроенный взгляд, то сейчас лишь со вздёрнутой бровью смотрит, как этот человек строит из себя королеву драмы, не понимая, когда он успел купить билеты на такую плохую (на самом деле восхитительную) комедию. Хотя, если учитывать, какие будут последствия от их общения, то скорее трагедию. — Не надо со мной видеться, — адепт хмурится (кажется, хмурится он даже чаще, чем дышит) и пялится в стол. Натыкается взглядом на недоеденный тофу и не придумывает ничего лучше, чем просто снова начать есть. Надеется, Венти поймёт, что ему тут не рады. — Но тогда я не смогу играть тебе на лире, — бард кажется слишком эмоциональным, он активно жестикулирует, разводит руками в стороны, а на лице всегда палитра из разных красок счастья, веселья, радости и наслаждения. — Не надо, — адепт смотрит на обиженно поджатые губы Венти, и не дожевав свой тофу, торопливо заканчивает, — играть мне на лире. Бард смеётся, прикрывая глаза рукой, под недоумевающим взглядом Сяо. Он не спросит: «Что?». Венти прочитает это в его глазах. И, конечно же, ответит. Должен же кто-то в этом дуэте разговаривать. Иначе от их могильного молчания все птицы вокруг попадают замертво. — Ты мило говоришь с набитым ртом, прости, — поясняет, и, кажется, смутившись, трёт указательным пальцем кончик носа. И прежде, чем Сяо снова впадёт в транс от избытка неизведанных, Венти, правда, надеется, положительных эмоций, тараторит дальше. — Ты мой первый слушатель, конечно, я хочу ещё тебе сыграть! — Найди второго. — А вдруг ему не понравится, как я играю? — Найди третьего. — А если ему… так нет, я не собираюсь искать четвертого. Я лучше буду играть тебе, тебе же понравилось! — Я такого не говорил. — То есть тебе не понравилось… — Нет. — Нет, понравилось? Или нет, не понравилось? Сяо, твой язык не отсохнет. — Нет, я не слышал, как ты играл. — Ого, как много слов. Стоп, погоди, в смысле не слышал?! — Я уснул. — Так ты признаёшься, что уснул? — Мне казалось, ты меня уже рассекретил. — Ну да, то есть я просто хотел, чтобы ты сам признался. — … — Но раз ты уснул, значит, моя колыбельная удалась, и значит, тебе понравилось. — Я очень хотел спать. — Ну Сяо! — Венти хлопает ладошками по столу и вскакивает, так внезапно наклоняясь ближе к адепту, что Сяо резко отодвигается от своего тофу, прижимаясь спиной к стулу, — тебе сложно послушать? Ты будешь есть миндальный тофу, а я просто поиграю. Я даже мешать тебе не буду. — Ты занимаешься этим последние полчаса. Венти ничего не отвечает, и Сяо даже кажется, что он сломал барда. В голову закрадываются мысли о том, что это так на него повлияла карма, но, увидя этот умоляющий, почти плачущий (адепт даже не удивится, если это зеленошортое чудовище намеренно вызвало слёзы) взгляд, то тут же отказывается от всех своих волнующих отравленную душу мыслей. И тяжело вздыхает. За всю свою жизнь он так тяжело вздыхал всего три раза. Причём все три раза из-за этого барда. — Ладно, — Сяо сам не верит своим ушам, не верит тому, что говорит, — а потом ты уйдёшь, и больше сюда не будешь приходить. Никогда. — Да, обещаю, — Венти много раз кивает и радостно улыбается, хватаясь за лежащую на столе лиру, а Сяо по этому озорному блеску в аквамариновых глазах понимает, что он врёт, нагло и бесстыдно врёт. И ещё раз тяжело вздыхает, хватаясь за палочки. А ещё позже понимает, что под успокаивающие звуки лиры и тихий-тихий, нежно льющийся голос его миндальный тофу почему-то становится гораздо вкуснее.