Путь к свободе по ветру

«В легендах другого мира так звали тёмного духа, которому пришлось вытерпеть множество страданий в мире смертных. Я думаю, оно тебе подойдёт» «Сяо» «Сяо» «Сяо» Сколько бы раз Алатус не произносил это имя вслух, ему казалось, что оно слишком… слишком звучное и красивое для того, кто отнял так много жизней. Оно было коротким, милым, (да, Сяо, ведь его зовут теперь именно так, даже выкопал из своей памяти такое приятное слово), и совсем не подходящим ему самому. Да какой он Сяо? Сяо — это Воробей, что постоянно вьётся вокруг него и лепечет что-то про людей и вкусности, которые они готовят. Вот он — Сяо, ему подходит. Маленький, приятный, его приятно слушать, на него приятно смотреть, а Алатус не Сяо. Он… он… Сяо сам не знал, как назвал бы себя. Легче уж совсем без имени оставаться, чем с таким красивым при такой уродливой душе. Когда Моракс звал его, Алатус, то есть Сяо, втягивал голову в плечи и поворачивался так, словно его сейчас камнем зашибут — привычка вредная, досталась ему ещё от прежнего хозяина. А Властелин камня только головой качал да трепал по изумрудной макушке, успокаивая ребёнка (и ничего, что ребёнку уже больше пятисот лет). В такие моменты Сяо чувствовал себя спокойно. Он вообще рядом с Мораксом чувствовал себя спокойно. Ну ещё и с Воробьём, и то потому, что тот так много клокотал что-то, что времени на самоанализ и мысли о том, какой Алатус плохой и ужасный, просто не оставалось. Страх обычно захлёстывал его по ночам. Когда он оставался один на один со всеми своими кошмарами. Когда во снах к нему приходили убитые им же люди, и ему вновь и вновь приходилось поглощать их мёртвые на вкус сны. Когда предыдущий хозяин снова сжимал в руках его шею, лишая воздуха, или осыпал спину кучей быстрых, но болезненно-сильных ударов. Когда Сяо, нет, тогда ещё Алатус, каждый раз прислушивался к шагам, пытаясь по ним определить в каком настроении сегодня хозяин: в хорошем — ударов будет от десяти до двадцати и то не очень сильных, в плохом — дело может затянуться до нескольких часов, пока этот больной ублюдок будет упиваться видом крови и болезненными стонами самого Алатуса, тогда ещё Алатуса. Сяо ест сны, но сам почти не спит. Чаще всего он прогуливается по Заоблачному пределу, пугая хиличурлов своим жутко заспанным и недовольным видом и сгоняя геовишапов с насиженных мест. Те даже не нападают, будто понимая и сочувствуя новоиспечённому адепту. Дерево убаюкивающе шелестит над макушкой, и Сяо сладко зевает, но спать по-прежнему не собирается. Просыпаясь после жутких кошмаров, он ещё долго не может прийти в себя: в голове путаются мысли, перед глазами всё плывет, руки отказываются держать копьё. А Сяо отказывается спать, чтобы потом не трястись под одеялом, проклиная свою слабость и бессилие перед монстром, не знавшим слово «жалость» и «милосердие». Янтарные глаза слипаются, мутнеют, а веки будто тяжелеют, под грузом многодневной, нет, многовековой усталости, и Сяо впивается пальцами в руку, сжав до боли. Спать нельзя. Сон приносит боль и страх. Сон ещё хуже, чем след, тянущийся за ним, ещё не такой большой кармы. Сон делает ещё уязви… Перед глазами плывёт, и сладостная дрёма уже накрывает с головой, кажется, жаждущего проснуться с затёкшими руками и ногами, пристроившегося под деревом адепта. И лучше бы он правда уснул. Может, перестал бы срываться на ни в чём не повинного Воробья, снова забивающего голову Сяо всякой чушью. Даже лира, так тихо и убаюкивающе играющая на фоне, кажется, потакает этой дрёме. Уносит в сладкий мир сновидений, хотя в случае Сяо — ужасный, терпкий и горький бесконечный кошмар. А нежные ноты поют вовсе о другом, о чём-то весёло-тоскливом, может, об утрате дорогого друга, память о котором до сих пор греет простывшее сердце, может, о крылатой свободе и лёгком ветре, уносящим всё сожаление и горечь в далёкое прошлое. Может… Стоп. Сяо ещё никогда так быстро не выбирался из дрёмы. Никогда так быстро не вскакивал и судорожно не хватался за копьё. Откуда тут, в Заоблачном, чёрт, пределе, возьми, где люди почти не ходят, оставляя эту землю великим адептам, взялась лира? Кто этот бессмертный и безрассудный музыкант? И хоть в тот раз, тот самый, который был архонт знает как давно, адепту не удалось обнаружить исполнителя той прекрасной, чарующей мелодии, которая смогла усмирить бурю в его душе, сейчас он был настроен весьма серьёзно. Музыкант, к слову, нашёлся довольно быстро и просто. Маленький, Сяо не решается говорить крохотный, потому что сам не особо высокий, мальчик с забавными тёмно-синими, даже чёрными в темноте косичками, кончики которых выкрашены в бирюзовый цвет, под стать передним прядям самого адепта, с глупым зелёным беретом на макушке и в не менее нелепых таких же зелёных шортах с большой, слава архонтам, не зелёной лирой в руках наперевес, вышагивал по тропинке неподалеку от Сяо и тихо подпевал своей же мелодии. Адепт нахмурился, не понимая, что человек вообще забыл в такой глуши, в такое время, в таком месте. У него всё хорошо с головой? Ладно Сяо, ему вообще всё ни по чём, но этот… этот ребёнок же просто лакомый кусочек для тех же геовишапов или хиличурлов. — Эй, — Сяо ещё некоторое время мнётся в нерешительности, но всё же делает шаг в сторону странного мальчика, окликая его. Он должен охранять жителей Ли Юэ, даже если они безбашенные идиоты, решившиеся совершить ночную прогулку под звёздным небом в Заоблачном пределе. Должен же? Даже несмотря на твёрдое намерение сторониться людей. Должен, да? — А? Ты мне? — мальчик тут же отрывается от своей драгоценной лиры и поворачивается в сторону адепта. По-хорошему, он должен испугаться. По-хорошему, он должен бы дать дёру, как только услышал этот невозможно грубый и бесчувственный оклик. По-хорошему, он должен был от одного грозного вида Сяо хорошенько задуматься о своих следующих посещениях Заоблачного предела. По-хорошему… Но, видимо, в жизни Сяо ни черта не идёт «по-хорошему», потому что это чудо в шортах улыбается и шагает навстречу злобному адепту, размахивая лирой. Кажется, от этой яркой улыбки Алатус должен был ослепнуть, а у того барда лицо треснуть, но нет, тот продолжает растягивать щёки, а Сяо опасно сверкать своими янтарными глазами в темноте. — Уходи отсюда, — адепт предусмотрительно шагает назад, когда человек слишком сильно, на его взгляд, приближается (не сбегает, а сохраняет дистанцию), и нервно рычит (хотя это больше похоже на мольбу), а потом, тяжело вздохнув, насильно смягчается (в голове Моракс строгим голосом наказывает ему не обижать людей), добавляя уже не так раздражённо, но всё ещё злобно — Людям тут опасно. Мальчик забавно склоняет голову к плечу и смеётся. Сяо глупо моргает, пока злость медленно закипает у него в душе. Смеет смеяться над адептом? Он? — Опасно что? — интересуется ребёнок, а в его аквамариновых глазах (да, Сяо их рассмотрел) мерцают звёзды и пляшут маги бездны. Сяо чуть не поперхнулся воздухом. Он, что? Глупый? Слепой? Тупой? Как можно не понять, что людям, которые хрупки, как хрусталь, тут ходить просто противопоказано? Так этот ещё и выглядит, как фарфоровая кукла. Тонкие запястья, адепт мог бы сломать их лёгким сжатием руки, изящные ноги в туфельках, сам весь маленький, худенький, а лицо кукольное, до невозможности красивое. Его тут могут сожрать геовишапы или закидать камнями до смерти хиличурлы, ограбить похитители сокровищ, сжечь, заморозить или прибить током попрыгуньи, забрать в рабство Фатуи, испугать до чёртиков слай… Так, всё, хватит, Сяо делает медленный вздох и опасно сверкает глазами в сторону этого маленького недоразумения. Маленькое недоразумение радостно сверкает глазами в ответ, перебирая струны на лире. — Ходить, — добавляет адепт, сквозь зубы и крепче сжимает в руках копьё. Вдруг хиличурл откуда-то выпрыгнет и захочет убить этого ребёнка? Да не дай архонт. Вдруг Сяо придётся его спасать. — Ходить? Почему опасно ходить? Ходить тут вовсе не опасно, я же нормально на ногах стою, вот, смотри, — отвечает этот невоспитанный ребенок и даже переминается с ноги на ногу, будто пытаясь доказать адепту, что вот, смотри, какой я молодец, мама научила меня ходить и бесить вспыльчивых адептов своим насмешливым и притворно-невинным тоном. Нет, серьёзно, этот людь (у Сяо язык не поворачивается назвать его человеком) уже из категории людей «сторонюсь, но не недолюбливаю» попадает в категорию «закажу надгробие и оплачу похороны, только убейте его, потому что я не могу, Моракс меня за это по голове неделю не будет гладить». У Сяо нервно дёргается глаз. Ему вообще общение с людьми противопоказано, а такими уж тем более, ещё чуть-чуть и он правда пришьёт его. Пришьёт к дереву за его дурацкий, к слову тоже зелёный, плащ собственным копьём, а на вопросы Моракса, будет хлопать глазами и не понимать о чём речь. А копьё… копьё у него хиличурлы отобрали, во. Спокойно, как учила хранительница облаков, вдох, выдох. У Сяо даже получается успокоить бушующую злость и снова направить свой колкий взгляд на улыбающегося во все тридцать два зуба ребёнка. Если он не прекратит, их станет… ммм, ноль? — Тут опасно, на тебя могут напасть хиличурлы, или попрыгуньи, или похитители сокровищ, или геовишапы, или слаймы, или, — Сяо уже сам не хочет останавливаться, потому что чувствует, что если замолчит он, то заговорит это недоразумение в зелёных шортах. — Я понял, понял, — и всё же микро-бард его прерывает, махая руками прямо перед, как обычно, невозмутимо-злым лицом адепта, — Ты волнуешься, да? — Сяо даже возразить не успевает. — Всё хорошо, у меня есть глаз бога, — для убедительности ребёнок даже тычет в него пальцами, заставляя адепта обратить внимание на эту безделушку, — и я могу за себя постоять. Так что можешь не переживать. Хиличурлы мне не грозят, а вот злые и милые адепты, которых очень раздражают болтливые люди, очень даже грозят. — Когда маленькая тирада маленького наглеца подходит к концу, брови Сяо ползут вверх, а в горле застревают слова негодования. Он сказал… что? Парень даже не знает, что раздражает его больше, что его назвали злым, что правда, или милым, что тоже правда, но слишком смущающая, и Сяо уж точно не знает, как реагировать на такое фамильярство от человека. — А ещё, — нет, нет, нет, Алатус даже не успевает переварить всё сказанное до этого, а этот неугомонный снова начинает говорить, — прежде, чем ты начнёшь злиться, то есть, я знаю, что ты уже злишься, я имею в виду, когда ты окончательно выйдешь из себя, — ещё чуть-чуть и у Сяо взорвётся мозг, а бард всё продолжает щебетать. Надо познакомить его с Воробьём, они бы точно спелись. — Я хотел бы… — Адепт не выдерживает и буквально затыкает его рот своей ладонью, опасно сверкая глазами и злобно скалясь. Правда бард, кажется, даже не пугается, лишь тихо посмеивается, щуря горящие озорством глаза. — Что тебе нужно? — Сяо предпочитает перейти сразу к делу. Этот человек, наверное, попросит выполнить какую-нибудь глупую просьбу, ведь люди верят, что адепты исполняют их желания, как чёртовы феи или Санта-Клаусы. — Можно я сыграю тебе на лире? — стоило Сяо убрать ладонь, как этот ребёнок сразу начал нести какой-то бред. Надо бы вернуть руку обратно, но касаться человека противнее, и опаснее для этого самого человека. — Что? — получается немного истеричнее, чем Сяо хотелось бы, но слово не воробей, вылетит — не поймаешь, поэтому он просто снова злобно пилит взглядом довольное до чёртиков лицо странного ребёнка. — Ну, я же бард, — мальчик неловко откашливается, показывая на лиру. — А слушателей у меня нет. Как видишь, — разводит руками, — хожу играть свои песни хиличурлам, геовишапам, попрыгуньям, похитителям сокровищ, слай… — Я понял, — Сяо перебивает, Моракс бы сделал замечание, но Моракса тут нет, поэтому можно немного посвоевольничать. — Нет, — вердикт неутешительный (и немногословный), но бард, кажется, даже не удивляется. — А я не буду больше ходить сюда, — пытается уговорить мальчишка, снова натягивая эту ужасно… ужасно привлекательную и бесячую улыбку на лицо, — никогда. — Мне всё равно, ходи сколько хочешь, — адепт опасно щурит глаза и разворачивается, собираясь уходить. Этот ребёнок настолько надоедливый, что ему аж спать перехотелось. Хоть какой-то плюс. — Но ты же сам сказал, чтобы я уходил, потому что тут опасно, — бард взмахивает руками, удивлённо приподнимая брови, — а теперь говоришь, что тебе всё равно. — Я просто тебя предупредил, — устало выдыхает в ответ Сяо, рассматривая свои ноги. Трава под ногами такая интересная, изумрудная, шелковистая. Так и тянет прилечь. — А если на меня нападут хиличурлы, попрыгуньи, похитители сокровищ, геовишапы, сла… — Сяо резко оборачивается, затыкая того на полуслове, отчего ребёнок мстительно хихикает, довольно сверкая своими аквамариновыми глазами. Аж бесит. Тем не менее, адепт спокойно достаёт своё копьё и самым кончиком, остриём, которым вспарывает животы неугодным, быстро рассекая воздух, так быстро, что ребёнок даже испугаться не успевает (хотя мне кажется, что даже если бы Сяо к его горлу приставил бы это копьё, тот не испугался бы, а лишь рассмеялся), указывает на глаз бога, прикреплённый к бедру бессмертного мальчишки. А после вскидывает бровь в немом вопросе. — Он ненастоящий, — раскрывает тайну ребёнок, фыркая в ладошку, будто бы адепт не видит, как этот наглец смеётся, и Сяо даже спрашивать не хочется, откуда у него фальшивый глаз бога. — Ну так что? Можно я сыграю? Если я умру, то Властелин камня будет злиться на тебя, верно? Ты же ему служишь? — Моракс даже не узнает об этом, — мрачно и угрожающе отвечает Сяо, вновь убирая копьё. — А мне казалось, — мальчик чешет подбородок, устремляя свои невероятные глаза в небо, — что Гео Архонт видит всё, что происходит с его подданными. Сяо чертыхается, поражаясь наглости этого мальчишки. Совесть, оказывается, она у него всё ещё есть, жива и умеет грызть, настойчиво просить послушать песню барда, чтобы тот больше не совался в Заоблачный предел и не подвергал себя опасности. В итоге, взвесив все «за» и «против» («против» было больше), адепт тяжело вздыхает и садится у дерева, направляя свой раздражённо-янтарный взгляд на довольного барда. Машет рукой, призывая начать уже играть поскорее. Желания говорить с ним нет. И не появится. Никогда. А мальчик сияет, как звезда, усаживаясь рядом, и поудобнее устраивая лиру в руках: — Меня зовут Венти, — о, решил представиться наконец-то. Хотя Сяо всё равно забудет это имя уже к завтрашнему утру, для него все эти люди, как короткие вспышки на тёмном, бесконечном, наполненном страданием и болью небе под названием «жизнь». «Мне всё равно», — думает Сяо. «Играй уже скорее и вали», — думает Сяо. — А тебя как зовут? — интересуется бард, который почему-то. Всё. Ещё. Не. Начал. Играть. «Тебя это не касается», — устало думает Сяо, откидывая голову назад. «Алатус», — думает Сяо, и собственное имя горечью оседает у него на кончике языка. — Сяо, — как ни странно, говорит Сяо, и лицо маленького надоедливого барда прямо расцветает. — Красивое имя, — восторженно вздыхает, проводя пальцами по струнам лиры. — Тебе подходит, — и прежде, чем раздражённый адепт возмутится его фамильярности, добавляет, — я сложу о тебе самую лучшую песню, Сяо. И Сяо слушает нежные звуки лиры, тихий голос, поющий о страданиях одинокого демона, терзающегося не по своей вине. Поющий о свободе и долге, о горечи утраты и радости приобретения, поющий о сожалении и прощении. Поющий, пока якша медленно засыпает под тенью нависшего над ними песчаного дерева. И этой ночью Сяо впервые не снятся кошмары.