Цифры перемен

Garbage — Not Your Kind of People

Как будто ничего не меняется. Эта их разношерстная компашка, дурацкие вечера дома у Хэ Тяня, где Чжань Чжэнси спокойно отваливается делать уроки даже во время запального сражения на плойке, а Цзянь И способен уснуть где и как угодно, тупые смски в лайне, вечерние зарубы в стритбол. Все как всегда. Эту мантру Рыжий повторяет себе каждый день — чтобы не забывать — и всякий раз она разбивается на уродливые куски при виде Хэ Тяня. Потому что не может быть все как всегда с человеком, который две недели ходит к тебе в больницу чуть ли не каждый день. Они даже не друзья. Спроси Рыжего кто, почему он не считает себя и Хэ Тяня друзьями, он бы затруднился ответить. То есть, если исключить очевидную пропасть между финансовым достатком их семей, их не связывало почти ничего, кроме школы и любви к баскетболу. И кто угодно бы возразил, что для того, чтобы стать школьными приятелями, этого более чем достаточно, но, по счастью, никому не пришло в голову допрашивать Рыжего. А ему вовсе не хотелось отвечать на такие вопросы. Ибо не было для него ничего стыднее, чем признать, что проводить время с Хэ Тянем было не так уж плохо. Будь Хэ нормальным, типа как его одноклассник Линь Минь, или там, Чжань Чжэнси, все было вполне сносно. Но Рыжий не заслужил нормального. Слишком хуево себя вел. На самом деле, чтобы попасть в ад, умирать совсем не обязательно. he 21:12 Зайду завтра за тобой после работы Рыжий отвлекается от пвпшной схватки двух моделек на экране телефона и смахивает сообщение, уже жалея, что сказал Хэ Тяню, что завтра выходит на смену. А потом, матерясь, открывает его через пару секунд. You 21: 12 так давай только без ебаных сюрпризов he 21:12 Никаких сюрпризов he 21:12 Просто соскучился Ответы приходят один за другим почти моментально, и эту мелодию Рыжий угадает с трех сраных нот: Хэ Тянь лежит в своей этой стремной хате в миллион квадратных метров и не знает, чем заняться. Но все равно почему-то долго смотрит на всплывшее уведомление, придерживая его пальцем, прежде чем слистнуть и на всякий случай закатить глаза. Они не виделись сколько, дней пять? Мама настояла, чтобы после выписки он еще недельку отлежался, хотя необходимости в этом не было совершенно никакой. Рожу Рыжего теперь украшали два тонких, почти незаметных, шрама: один сбегал с нижней губы, второй — небольшим пятнышком растекался по левой скуле. Можно было даже сказать, что он легко отделался — но маме этого не объяснить, и весь ее вид буквально вопил, что она не хочет выпускать его из дома даже за рисом. Хотя сам Рыжий был отчего-то уверен, что больше бульдоги не появятся — это он понял, когда лежа в больнице, смог сложить два плюс два: похоже, это и вправду Хэ Тянь как-то решил вопрос с его долгом, раз все, что сделали с ним представители «серьезного человека» — это пару раз ткнули ботинком в лицо. На фоне того, что периодически появляется в криминальных сводках, это практически пожурить пальчиком. А значит, «серьезный человек» застремался, что, практикуя настоящую месть, обрушит на себя гнев семейки Хэ. Все это, конечно, звучало скорее как сложный сюжет остросюжетного сериала про якудза, но ничего другого Рыжий придумать так и не смог. Пару лет назад он видел, как за долги избили их соседа по лестничной клетке, и это вовсе не было похоже на пару незаметных шрамов на лице. Из мыслей Рыжего выдергивает очередное сообщение: he 21:15 А ты скучаешь по мне? Так и есть: Хэ Тяню скучно. Сейчас еще примется звонить (это Рыжий ненавидит особенно и первые три звонка упрямо сбрасывает), и прощай тогда, свободный вечерок. You 21: 15 ой бля больной he 21:15 Да, я болен Болезнь эта тебе известна... You 21: 16 ?????? в смысле ты ниче не говорил маску носи дебил изолируйся там я не знаю Отчего-то внутри головы раздается негромкий смех Хэ Тяня. Смеется он тоже как-то… Не как обычные люди, а так, будто проходил специальные курсы по красивому смеху. he 21:18 Если бы все было так просто… Боюсь, маской тут не обойтись You 21:18 ????? вызывай скорую и в больницу ложись значит ты что совсем he 21:19 Будешь моей медсестрой? Доктор, у меня жар You 21:19 бабам своим предложи в медсестры играть могу сделать разве что вид что я санитар который скручивает тебя и отправляет в дурку he 21:21 Мм, бандаж, интересно Я не против, чтобы ты меня связал Рыжий фыркает, переворачивается на живот. Ему сейчас сложно даже понять, от чего сложнее отвязаться: от Хэ или от навязчивого голоса в голове, который противненько нашептывает, что разговор этот можно закончить в любой момент. Но вместо этого Рыжий быстро набирает: You 21:22 отлично в следующий раз когда ты меня достанешь так и сделаю!!! he 21:22 Договорились Какое-то время Рыжий пялится в экран мессенджера, ожидая неизвестно чего. Ему никогда не удавалось предсказать, какую фантастическую ебанину выкинет Хэ на этот раз. Наверное, он не был таким долбанутым, вот и все. Экран мигнул новым сообщением: he 21:25 Что будешь делать после того, как свяжешь меня? You 21:25 заткну тебе рот и оставлю где нибудь чтобы не отсвечивал he 21:25 Заткнешь рот, ого Я почти завёлся Рыжий матерится и готовится уже печатать длинное гневное сообщение, как телефон взрывается негромкой трелью. — Блять! Да! Чего тебе? Уже поздно, давай быстрее. — Что будешь делать после того, как меня свяжешь? Рыжий не любит звонков Хэ Тяня. Во-первых, они все, как один, дурацкие и бессмысленные. Во-вторых, голос у него сквозь трубку непривычно мягкий, сглаженный легкими электрическими помехами. Незнакомый. — Ты че, больной? — почти с заботой интересуется Рыжий. — Так что? — Блять, Хэ Тянь, ты конченный, знаешь? Не знаю, выдохну с облегчением, видимо. Хэ Тянь тихо смеется. Кажется, он тоже лежит на животе — голос чуть сдавленный. Рыжий зачем-то представляет, но тут же краснеет и прогоняет мысль из головы: представлять, каким Хэ говорит сейчас с ним, отчего-то кажется ужасно интимно. — Ладно, выдохнешь. Я перед тобой, связанный и беззащитный. Что будешь делать? От мурлыкающих ноток в голосе становится неуютно. Рыжий сглатывает густую слюну и воспроизводит на репите: я перед тобой, связанный и беззащитный. Что будешь делать? Что будешь делать? — Не знаю, сфоткаю? Давно пора завести на тебя что-то провокационное, а то больно стремно. Можно закончить в любой момент. Рыжий на всякий случай держит эту мысль рядом с собой. — Хорошо. Теперь у тебя есть мое фото. Но мог бы попросить, мне несложно. Что потом? — В смысле «что потом»? Я не думал, что потом. — Подумай, — в трубке шумит. — Кстати, руки затекают, хорошо затянул. Рыжий открывает рот, чтобы саркастично восхититься хэтяневской фантазии: сочинять такую дичь на ходу — это действительно, мать его, талант. Но говорит он совсем другое: — Блин, ну ослаблю, значит. Не хочу проблем, если у тебя так что-нибудь отвалится потом. Это ведь просто игра. Какая разница. И закончить ее можно в любой момент. — Спасибо, так лучше, — отзывается Хэ Тянь на той стороне провода. — Почешешь спинку заодно? Мне не дотянуться. — Че? — Ну очень чешется, Гуань Шань,— Рыжий невольно вздрагивает: Хэ Тянь очень редко зовет его по имени, но всякий раз использует это как оружие, будто бы бьет его током с дистанционного пульта. — Ну почеши. Пожалуйста. Невыносимо. Гуань Шань… — ЛАДНО! — лишь бы прекратить этот скулеж. Лишь бы не слышать. — Ну, почесал. — Подожди. Подними мою водолазку. — Чего бля? — На мне водолазка. Тебе придется ее задрать. Через ткань нормально почесать не получится. Закончить можно в любой момент. Сейчас, кстати, было бы отлично. Рыжий сглатывает. Картинка сама рисуется перед глазами: широкая спина натягивает черную ткань — а руки у Хэ Тяня завязаны спереди или сзади?.. Он понимает, что залип, когда в хаотичные мысли врывается голос Хэ: — Прости, у меня звонок на другой линии. Попозже перезвоню, ладно? И никаких мурлыкающих ноток. В ухо долбят короткие гудки. Рыжий отшвыривает телефон и прячет голову в подушке. Меньше всего ему сейчас хочется думать о том, какие реакции вызывают у него идиотские игрища Хэ Тяня. Рыжий зачем-то вечером еще несколько раз заходит в лайн, обновляет ленту, хотя оповещений о новых сообщениях так и не приходит. Статус Хэ Тяня сухо сообщает, что пользователь был в сети несколько часов назад — примерно, когда они созванивались. Но больше в тот вечер он не звонит. На следующий день от него приходит только одно сообщение, необычно сухое и короткое: he 13:07 Мне нужно ненадолго уехать домой. Не скучай, малыш Мо. И Рыжему хочется настрочить ему в ответ, что он ненавидит, когда его называют «малыш», что-нибудь про «да вали, куда хочешь, мне какая печаль» что-нибудь про то, что он, как дурак, не ложился вчера спать,       ожидая звонка. Строчка мигает ненаписанным и гаснет вместе с экраном. — Отец хочет, чтобы после экзаменов ты поехал с ним в Корею. Из всех привычек Чена самая отвратительная — смотреть в упор, не мигая. Он тогда становился похож на каменное изваяние, суровое и грубое, с выкрашенным в антрацит глазами, темными, неживыми. Всякий раз, возвращаясь (преимущественно вынужденно) домой, Хэ Тянь пытался вспомнить, всегда ли так было, но по воспоминаниям, оставшимся у него с детства, выходило, что улыбку брата он видел реже, чем психолога. Куда реже. Слова, брошенные Хэ Ченом, зависают в воздухе душной пеленой. «Отец хочет» — триггер, от которого у Хэ Тяня невольно на лице начинают играть желваки, а пальцы — выламывать все, что попадется под руку. Почти что единственное, что выводит его из себя с такой силой, что он позволяет себе повысить голос. Едва ли кто-то со стороны расценил это как проявление некорректного поведения, но в семействе Хэ были строго ограничены диапазоны допустимых децибел. — Я не хочу в Корею, — отзывается, наконец, Хэ Тянь, и слова его, негромкие и почти выбеленные от эмоций, растворяются в гробовой тишине конференц-зала. Хэ Чен отодвигает чашку с остывшим кофе, к которому так и не прикоснулся. Его молчание ужасно красноречиво. Не нужно даже выразительно смотреть на младшего, все ясно и так: здесь неуместно что-то вроде «я не хочу». Хэ Тянь еще не дорос до собственного волеизъявления. Они оба это знают. Но одно только знание этого факта не меняет нежелания Хэ Тяня его принимать. Хэ Чен молчит ровно столько, чтобы дать младшему брату возможность добавиться что-то к своему ответу, и, поняв, что дальнейших слов не последует, снова разлепляет губы: — Со временем примешь на себя руководство иностранной частью. Но для этого нужно, чтобы ты начал вникать в дела компании уже сейчас. CEO корейского офиса уже в курсе, он готов принять тебя... назовем это стажировкой. Репетитор по корейскому будет у тебя трижды в неделю. Хэ Тянь не выдерживается, встает резко. Стул под ним лязгает до противного громко, но на лице старшего брата не дрогнет ни мускул. — Я, кажется, ясно выразился, что не собираюсь ехать ни в какую Корею. Хэ Чен поднимает на него глаза. Что-то неуловимо меняется в ровном лице, и Хэ Тянь с задержкой понимает — это что-то вроде усмешки. — Сам ему скажешь или мне позвонить? Внутри екает, и Хэ Тянь вспоминает — да, он боится отца. Да, его в самом деле потряхивает, когда тот вызывает его домой по каким-то делам. Да, он как-то не заметил, как единственный родитель превратился в минотавра из лабиринта его страхов. Хэ Чен коротко вздыхает и указывает Тяню на стул. — Присядь, пожалуйста. Я хочу объяснить тебе кое-что. Завязывается битва взглядов, в которой у Хэ Тяня нет ни единого шанса победить. В конце концов, пока что ему предлагают просто стул в кабинете, а не сиденье в бизнес-классе неведомо куда. Но Хэ Тянь все равно не удерживается от демонстративного фыркания. — Ты не хуже меня знаешь, что отцу стало хуже. И тебе должно хватать мозгов, чтобы понять, к чему это может скоро привести. Мы действуем из соображений твоей безопасности, так что прекращай устраивать сцены и скажи ему, что ты сделаешь все так, как мы решили. — А меня вы спросить не забыли?! — голос делает вираж, выдавая эмоции Хэ Тяня с потрохами. Он не вскакивает снова, но сильно-сильно сжимает подлокотники, так, что начинает ломить пальцы, но он не замечает. — Ради моей безопасности, подумать только! Но я вообще не просил меня впутывать в ваши темные делишки, ясно?! Хэ Тянь бросается прочь, не в силах больше выносить тяжелого ровного взгляда, который, кажется, не изменился даже после его истеричной тирады, но брат тормозит его снова, теперь уже в самых дверях: — Стой! — и Хэ Тянь тормозит только потому, что Чен повышает голос на полтора тона. И оборачивается, чтобы убедиться, что с ним все еще говорит его собственный брат, а не какой-то неправдоподобный клон. — По крайней мере, можешь не высовываться ближайшую пару дней? Мне еще нужно кое-что уладить в городе. — Тогда пошевеливайся, я не хочу пропускать накануне экзаменов, — как может обидно шипит Хэ Тянь и хлопает — пытается — стеклянной дверью, но сцены не получается: доводчик меланхолично прибирает ее на место. Вернувшись в особняк, Хэ Тянь сразу же заказывает билет и собирает вещи — не то чтобы он их особо разбирал. Чен просил его остаться хотя бы на неделю, чтобы пересечься с отцом, который должен был вернуться из германского санатория через пару дней, но после разговора все это потеряло всякий смысл. К тому же, Хэ Тянь малодушно не хотел видеть отца — боялся. Он наверняка теперь совсем нестрашный, слабый и немощный старик, но страх был сильнее. «По крайней мере, можешь не высовываться ближайшую пару дней?» Большой палец, скользивший по экрану, замер. Хэ Тянь и без того не хотел возвращаться в условное «домой»: после поездок в техническое «домой» он особенно сильно чувствовал свое одиночество и отчужденность в чужой пустой квартире, но теперь у него была настоящая индульгенция. Свиток с королевской печатью, дарующий право на то, что он не сумел придумать даже нарочно. Полоска в окошке набора сообщения мигает то ли призывно, то ли саркастично. Хэ Тянь гипнотизирует ее взглядом, перебирая в голове варианты: «Можно остаться у тебя сегодня?» «Мне нужно укрытие. Подсобишь?» «Мне нужна твоя помощь» «Я в опасности. Спрячешь меня?» Но в конце концов останавливается он на том, где строчка лайна так и остается пустой. Он много раз видел дом Рыжего со стороны, но никогда не заходил — эту границу пересекать ему не было позволено на полном серьезе. Мысль о том, что такая наглость может стоить ему вымученной близости, ненадолго тормозит шаг, но Хэ Тянь все-таки доходит до входной двери и находит в списке семей знакомый иероглиф. Но домофон не пригождается — дверь открыта. Хэ Тянь поднимается по скрипучей лестнице на второй этаж, подмечая детали: банку из-под какого-то маринада, пристроенного под окурки на площадке между этажами, сбитую краску у самых ступенек. Мир, в котором живет Рыжий, существенно отличается от его собственного, но Хэ Тяню этот мир небезразличен, интересен. Может, это эскапизм, как знать. Звонок разливается трелью по ту сторону двери, а Хэ мысленно гадает, работает ли сегодня Рыжий. Дома ли он. Удивится ли он. Но дверь распахивает не он, а женщина, которая совершенно точно приходится ему матерью: Хэ Тянь видит это в ее лучистых светлых глазах, в неуловимо похожих чертах. Такая красивая женщина. — Добрый день, Мо тай-тай. Меня зовут Хэ Тянь, мы учимся с вашим сыном. — Ох... — женщина торопливо и стыдливо стягивает заштопанный, хотя и чистый, фартук. — Шань-Шань меня не предупреждал, что будут гости... — вдогонку она бросает короткий, еще более удивленный взгляд на спортивную сумку. — И он еще не вернулся со смены. Но ты, конечно, проходи! Хэ чуть склоняет голову, галантно, вежливо — как нравится взрослым. Разыграть эту сценку для него проще простого, он натаскан с детства. — Мы с... Гуань Шанем, — едва удерживается от того, чтобы не собезьянничать, назвав Рыжего «Шань-Шань» (он обязательно сделает это позже) — договорились готовиться вместе к экзаменам. Он же работает, времени мало, так что решили посвятить этому вечер. Вслед лучезарная улыбка во все тридцать два. Алиби железное: он отличник и альтруист, решил помочь своему не настолько способному собрату. Хэ Тянь убеждается, что улыбка была замечена, и проходит за мамой Рыжего в небольшую светлую квартирку. Ничего инфернального. На удивление обычно. Можно даже представить, что они почти нормальная семья. И уж точно куда нормальнее, чем его собственная. На одной из дверей по коридору красуется говорящий знак «не входи, убьет» и Хэ невольно умиляется. — Не представляешь, как я тебе благодарна за помощь с уроками, — женщина неловко мнет в руках фартук и явно чувствует себя рядом с Хэ очень маленькой. — Я ужасно переживаю, что Шань-Шань заигрался в добытчика и совсем перестал учиться. Конечно, без него мы бы не справились, но я так виню себя за его оценки в аттестате... Постой, а ты ведь наверняка голодный? — руки разлетаются в широком жесте. — Какое свинство с моей стороны. Пойдем, сейчас как раз будет готов рамен. А может, ты хочешь чаю? Хэ Тянь открывает рот еще в начале ее фразы, и так и остается, запнувшись: мама Рыжего чем-то неуловимо отличается от вежливых секретарш в офисах, предлагающий кофе или чай. Как будто ей в самом деле не все равно, будто у нее есть какой-то личный интерес в том, чтобы он выпил чего-нибудь или съел, если вдруг окажется, что он голоден. — Я бы выпил чаю, спасибо, — осторожно соглашается он и тут же представляет, как, наверное, хороша ее стряпня. Хэ Тянь присаживается на деревянный скрипучий стул, пока мама Гуань Шаня деловито возится на кухне. Совершенно так же, как ее сын. Маленький добытчик. Хэ Тянь позволяет себе чуточку улыбнуться тепло-тепло, пока никто не видит. Славные. Оба такие славные. — Может, всё-таки поешь? — осторожно переспрашивает Мо тай-тай, ставит перед ним сначала несколько тарелочек с карамельками и печеньем, а затем и чашку, в которую сразу наливает ему золотистый чай. — Шань-Шань обычно такой голодный прибегает с занятий. Или ты из дома? — Я... не голоден, спасибо, — спотнувшись об упоминание дома, Хэ насильно смаргивает морок и дарит успокаивающую улыбку в стиле «порядок, не волнуйтесь», но скорее по привычке, чем из необходимости. Чуть суетливая женщина окружает его домашними мелочами, по кухне моментально разносится запах свежего чая, а Хэ Тянь представляет, как на его месте Рыжий вгрызается в содержимое тарелки совсем так же, как у него дома. Выходит, он не только с ним такой? Выходит, он просто... такой? Мама Рыжего садится напротив, скрывая волнение, крутит в руках пузатую кружку с глициниями. — Вы похожи, — отмечает Хэ Тянь, чтобы разрядить обстановку. — Мо тай-тай. Это действительно так, и рассмотрев, он видит это еще четче: узнает знакомые черты в линиях скул и цвете глаз, но как же не хватает Рыжему этой спокойной мягкости в их глубине. Стоит только представить, что он мог бы смотреть так, улыбаться так, и внутри все делает кульбит. Мо тай-тай улыбается ещё шире. — Можно просто тетушка Янмей, без формальностей. Это мне впору называть тебя лаоши, — она спохватывается и возвращается к плите. — Правда похожи? Мне почему-то кажется, что он весь в отца. Серьезный такой… Янмей хмурит брови и на мгновение становится буквально старшей копией сына. — Я дома! Ого, вкусно пахнет! Рыжий влетает на кухню спустя считанные секунды после того, как хлопает дверь. На его лице все еще светится мамина улыбка — и мгновенно выцветает при виде Хэ Тяня. — Пойду помою руки, — почти не меняя тона, оповещает Гуань Шань мать. Но с места не двигается и до последнего не отводит прямой, злобный взгляд, адресованный Хэ — пока тот не поднимается и не идет за ним в ванную. — Ты позвонить не мог? — приглушенно, сквозь зубы выдавливает Рыжий, остервенело ударяя по дозатору мыла — тонкая струйка летит дальше ладони, размазывается по краю раковины и кафельной стенке. Ванная у них почти такая же маленькая, как Хэ Тянь её себе представлял, даже меньше. — Какого хрена приперся без предупреждения? — Боялся, что ты откажешь, — честно отвечает Хэ Тянь. Почему-то с Рыжим легко быть откровенным. Он одинаково больно бьет в ответ и на ложь, и на правду. — А я и не соглашался, — кажется, даже слышно, как у Рыжего скрипнули зубы. — Нахрена ты вообще взялся? — Брат сказал, чтобы я скрылся где-нибудь на пару дней. — И ничего лучше, чем явиться сюда, ты не придумал? — Нет, — Хэ Тянь разводит руками. — Не придумал. — Блять. И что делать? — Рыжий остервенело трет руки полотенцем. — Я тут при чем? — Пара дней. Тяжелый взгляд, посланный в ответ, после дуэли с Ченом весит не больше перышка. Рыжий зачем-то хватает и сует дозатор с мылом Хэ в руки. — Мой руки давай. И только попробуй что-нибудь перед матерью выкинуть — мне плевать, куда ты после этого пойдешь, хоть под мостом ночевать. Ты понял, о чем я? — он понижает голос и вдруг приближается к Хэ Тяню так близко, как сам не позволяет тому обычно, ни в коем случае. — Понял, — отвечает Хэ потяжелевшим голосом. Сейчас опасно: так опасно, что Рыжий сам забывается — и даже глаз не отводит, в кои-то веке позволяя всмотреться в узор своей удивительной радужки. Красивые они у него, глаза. Наполненные золотыми искорками, созданные, чтобы смеяться ими. Чтобы щуриться на солнце и смотреть ласково и влюбленно. Не так. Дотянуться — просто, и еще проще позволить себе это. Хэ Тянь знает, почти уверен в том, что последует за этим, но... черт побери, не так уж часто оно случается. Примерно никогда. Он совсем легко припечатывает сжатые упрямо губы и шепчет: — Не злись. Рыжий пулей вылетает из ванной, оттолкнув Хэ, и с грохотом хлопает дверью своей спальни. — Гуань Шань! — звучит из-за стены строгий голос его матери. — Прости! Нечаянно! — звучит из закрытой комнаты еще глуше, но довольно отчетливо. Какие же тут тонкие стены. Стоило того, заключает Хэ Тянь, и зачем-то касается губ. Пару месяцев назад он бы, пожалуй, получил в лицо, и никакая тетушка Янмей этому не помешала. Как там говорят: вода камень точит?.. Хэ моет руки, разглядывая крошечную ванную. Сюда поместилось практически все: корзина для белья, небольшая машинка, стеллаж с бытовой химией, маленькая раковина с тронутым ржавчиной краном. На полочке в душе — тот самый ромашковый шампунь. Взгляд спотыкается о простую кружку с двумя щетками: черной и голубой. Прохладная вода слизывает с пальцев мыльную пену, а Хэ смотрит как зачарованный, как больной. Узнать, какая из щеток принадлежит Рыжему, несложно: щетина на ней расхристанная, торчит в разные стороны щетинками — предупредительно, зло. Не трогай меня, говорит. Прежде, чем скрыться вслед за Рыжим в не-входи-сюда-комнате, Хэ Тянь подбирает сумку и сердечно благодарит Мо тай-тай за чай. На ее лице — усталая грусть и бесконечное беспокойство, но он улыбается ободряюще и подмигивает. Как вы можете расстраиваться, думает он, когда он улыбается вам так открыто и светло? — Ты здесь спать не будешь, — это было первое, что сказал Рыжий, как только Хэ Тянь появился в дверном проеме. На удивление спокойно, но на Хэ он больше не смотрел — уткнулся в телефон. — Иди в зал, там диван есть. — Злишься? От Рыжего палит горячим то ли стыдом, то ли не разобрать чем — он сам себя боится, своих чувств, и Хэ почти завидно — они у него такие яркие, искренние. Настоящие. Покажи себя еще, покажи, ты такой классный, так офигенно меня ненавидишь — стоит только подумать, как сильно он мог бы испытывать какие-нибудь другие эмоции, как сводит щекоткой, скручивает, течет по позвоночнику. Никого и ничего Хэ Тянь еще не хотел так сильно — он принимает это на удивление просто. Баловался он по-разному, изучал, исследовал, но никогда не хотел вот так, как хочет сейчас Рыжего. Неважно, как, но посмотри на меня, заметь меня, чувствуй, чувствуй. У тебя так здорово получается. Он определенно больной псих. Ему — так сказал бы Рыжий — лечиться надо, но он-то не знает, сколько денег его семья угробила на то, чтобы починить то, что никогда не было сломано. Он больной — эта мысль здорово утешает. Иногда эта роль удивительно полезна — если он неадекватен, но какие с него взятки? Два шага по узкой комнате, и он рушится в разобранную постель, погребая под собой Рыжего. Я устал, говорит он тяжелыми руками, смертельно устал — закрытыми веками. Острая лопатка упирается в ребро, но Хэ Тянь не шевелится, будто боится разрушить шаткую композицию. — Отдохнем немного, ладно? — почти неслышно говорит он, и вздыхает, заставляя короткие волосы на затылке Рыжего затанцевать. Но Рыжий молчит, не шевелится, и это почти дает надежду. Хэ Тянь собирает в голове все те моменты, когда между касанием и реакцией была пауза — каждый раз взрывоопасная и осторожная, и каждый раз длившаяся на микросекунду дольше. Дышит медленно, представляя, что до настоящего, всамделишнего объятия ему всего-то руку повернуть. Однако Гуань Шаня, непривычно молчаливого, пробивает вдруг на неслабую дрожь, и это вовсе не похоже на его обычные попытки вырваться. Хэ Тянь поворачивается набок, пытается увидеть его лицо — но не видит, тот уткнулся в подушку, а пальцы, скользнувшие к плечам, натыкаются на каменно-напряженные мышцы. — Рыжий?.. Что-то больно разбивается внутри. Хэ с самого начала знал, что это очень опасная игра, и в первую очередь — вовсе не для него. Он вскакивает и чуть сжимает плечо Рыжего: ну ответь, не молчи. А потом как-то само получается за запястья притянуть к себе и обнять — не сильно, удушающе, как он любит, а почти осторожно. А потом он понимает, что испугался. Рыжий издает какой-то вымученный, не рыжовский совсем звук, и высвобождается из объятий — не резко, как обычно, а как-то вяло. Будто вот-вот рухнет в обморок. Или уже чуть не рухнул. — Эй, скажи... — Отстань, — сухо обрывает Рыжий. Опять: не раздраженно, а так, будто очень-очень устал. И это, кажется, действительно так. Он молча выползает из комнаты, аккуратно прикрывает за собой дверь, идёт на кухню к ароматному, остывающему рамену. — Шань-шань, ты себя плохо чувствуешь? — тихо, испуганно спрашивает Янмей, видя чёрное лицо сына. — Я просто устал, — успокаивает Рыжий, кажется, и себя, и мать. — Может, тогда не стоит вам сегодня... Рыжий смотрит вопросительно. — Ну, заниматься... Чем заниматься? — читается на вытянувшемся лице Рыжего. — Хэ Тянь говорил, что поможет тебе с учебой, — совсем робко выдавила мать. Гуань Шань низко склоняется над тарелкой, отправляя себе в рот сразу половину порции. Не зная, чем занять нервные руки, женщина начинает переставлять специи на полке. — Я посплю на диване сегодня, — вдруг выдает Рыжий. — Хэ Тянь останется у меня, ладно? У Хэ Тяня достаточно времени, чтобы прийти в себя, протрезветь, отрефлексировать. Рыжий — куда более хрупкий, чем хочет казаться, и это — в самом плохом смысле — завораживает. Когда-то давно Хэ видел нечто подобное в зеркале, но пронести такую честность до целых семнадцати... И он мог бы, конечно, оставить все как есть, постараться вести себя прилично в чужом доме, но он снова поступает как мудак: разглядывает, вбирает в себя те интимные частички, которые ему никто не собирался демонстрировать. Будто Рыжий ему сердце раскрыл, и вот так оно выглядит: забарахленным немного, бестолковым, полным каких-то обычных самых подростковых мелочей. Живым. Хэ Тянь вспоминает свои вылизанные, безликие апартаменты и хмыкает — да уж, говорящая аналогия. Над столом бликует небольшая самая простая деревянная рамка — запыленная, будто ее давно никто не касался, хотя в остальной комнате довольно чисто, несмотря на хаос. Хэ Тянь чуть поворачивает ее, чтобы увидеть фотографию. На ней маленький Гуань Шань обнимает молодую еще, без усталых теней на лице, Мо тай-тай, а позади, чуть в тени, стоит мужчина, мягко приобнимающий ее за талию. У него волевое лицо, рыжие волосы, и лицо, усыпанное веснушками. Только глаза куда темнее. Хэ Тянь долго залипает в фото, старается запомнить каждую деталь. У него таких фотографий нет, его воображение даже немного стопорится, когда пытается представить их с отцом и Ченом в парке с мороженым, или вроде того. В нем даже просыпается нечто отдаленно напоминающее зависть — но не к Рыжему, а его маленькой лучистой копии, у которой нет переднего зуба и улыбка такая широкая, что не помещается на лице. Интересно, умеет ли он до сих пор так улыбаться? Умеет ли Мо тай-тай? Кажется, проходит целая вечность, и Хэ Тяню совершенно не хочется вылезать из чужого сердца. Но Рыжий возвращаться, кажется, не собирается, и это не отпускает и тревожит. Хэ не первый раз ловит себя на навязчивом желании всегда знать, где он, с кем, что делает — даже в дом к нему просочился, и все мало. Он выглядывает, находит на кухне его маму и вежливо интересуется, где Гуань Шань. Мо тай-тай прикладывает палец к губам, вытирает руки полотенцем, проходит в спальню к Рыжему и прикрывает за собой дверь. — Он... Прости, Хэ Тянь, он уснул, — на ее лица такая искренняя вина, будто это она его отправила силком. — Сказал, что устал. Жаль, что не получилось позаниматься... До Хэ Тяня только теперь доходит, почему она жестикулировала до этого. Крохотная тахта в смежном с кухней закутке, совсем недалеко от обеденного стола, заменяющего кухонный островок — это и было тем, что Рыжий назвал «диваном в зале». Там он, видимо, и отрубился. Пока Хэ Тянь осознает, насколько на самом деле у них маленькая квартирка, Мо тай-тай берется перестилать постель — под торопливые настойчивые заверения, что делать этого не нужно, и что ничего страшного не случилось, он понимает, как тяжело учиться и параллельно работать. В ответ на последнее женщина кивает согласно, но на лице все равно, плохо скрытое, сквозит беспокойство. — Что-то случилось? Никогда его таким не видел, — Хэ Тянь — опять — ведет себя как полный мудак: устраивает допрос его матери. Знал бы Рыжий, придушил бы его на месте. Но Хэ нужно, жизненно необходимо знать. — Шань-Шань крадет у себя лучшие годы, — говорит вдруг Мо тай-тай, и кажется, что она долго выбирала, чем именно поделиться с гостем. — Мне говорят, что, мол, все дети сейчас такие целеустремленные, но здесь другое... И умолкает так же резко, будто боится сболтнуть лишнего. — Вот теперь можно отдыхать, — она украдкой смотрит на чужую спортивную сумку. — Ты к нам не на одну ночь, правда? — Если Гуань Шань позволит, — отвечает Хэ Тянь, заметив ее взгляд. В словах — опять — звучит куда больше, чем он собирался вложить, и это, кажется, какая-то магия семьи Мо, вытягивающая из него искренность. Женщина не выдерживает его прямого взгляда, робко улыбается и отводит глаза. Кивает слегка — как он и думал, она понимает. — У вас замечательный сын, — добавляет он и слегка касается ее светлой кофты на предплечье, ободряюще сжимает. — Да, я тоже так считаю, но очень редко слышу от других... Голос у Мо тай-тай дрожит и срывается, интонация уходит вверх; из-за того, что она отвернула лицо, Хэ Тянь не сразу видит слезы в ее глазах. Но она тут же стыдливо промокает их рукавом домашней кофты. — Извини... Что-то я распереживалась. Мне не с кем говорить о Шань-Шане. Привлечь ее к себе совсем не сложно: Хэ проделывал такое тысячу раз. Мо тай-тай кажется совсем маленькой, и потому особенно удивительно, как она держит на своих хрупких плечах столько всего. Точно так же он мог бы обнимать ее сына; он был бы выше, угловатее, и носом удобно бы ткнулся Хэ Тяня в основание шеи. От него бы точно так же пахло бы ромашкой. Хэ Тянь отстраняется ровно тогда, когда это почти перестает быть приличным — его внутренние часы работают на такие вещи безошибочно. Улыбается ей открыто и почти не фальшиво: — Можете говорить со мной. И очень хочется добавить «Теперь я буду рядом», но он не решается. — Ну, это как-то не очень справедливо по отношению к нему, — Мо тай-тай улыбается сквозь слезы. — Будто за спиной обсуждать, разве нет? Вы же с ним, эээ... друзья? — Но вы же знаете, какой он упрямый, — тихо смеётся Хэ Тянь. — А вместе мы с вами, может, что-нибудь придумаем. Не то чтобы он специально уходит от вопроса. Но припечатывать их непонятные отношения словом «дружба» не хочется даже в шутку. Мо тай-тай вздыхает, ей явно хочется, но тяжело говорить. — Да, может, ты и прав... Как и у Рыжего, у нее нет привычки поддерживать зрительный контакт во время разговора: она прячет волнение в чуть суетливых, иногда избыточных движениях: поправляет вещи на столе, волосы, рукава кофты, краешек простыни, на угол которой присела, забывшись, и тут же вскочила. — Между вами сейчас… что-то произошло, да? Я тоже его таким не видела уже давно. — Давно? Такое с ним было раньше? Хэ Тянь игнорирует вопрос, как гончая впивается в зацепку. Что угодно, чтобы понять Рыжего. Пролезть к нему под шкуру. Ему самым нездоровым образом хочется просочиться в каждую клеточку его естества, заменить собой воздух в его легких, выломать из него неприязнь и непокорность. — Я... правда не хотела бы об этом говорить без его ведома, — беззащитно бормочет мама Рыжего и медлит. Но потом все-таки решается объясниться: — У нас в семье кое-что произошло. Мы обращались к психологу, но, наверное, этого было недостаточно, а потом еще... Прости, мне правда не стоит об этом говорить. Хэ Тянь повинно опускает голову, мотает отросшей челкой: — Простите, я вовсе не хотел на вас давить. Просто.. я уже выбился из сил, пытаясь ему доказать, что не причиню ему вреда. Но он совсем никого к себе не подпускает. И нет, он не сказал ни одного слова лжи. Мо тай-тай обнимает себя руками; взгляд с сожалением буравит пыльное фото над столом. — Я переживала, что это повлияет... Во взрослой жизни. Она тоже опускает голову: винится куда явнее и искренней, чем Хэ. — Что ж, я найду средства. Нужно снова проконсультироваться... И постараюсь его убедить сходить к специалисту. Вот это будет сложнее, чем средства, — она нервно смеется. — Это точно, — соглашается Хэ Тянь. Ему ли не знать, как сложно заставить приняться помощь «специалиста» тому, кто не считает, что ему нужна помощь. — Ему повезло, что у него есть вы. — Иногда мне кажется, что он так не считает, — Янмей снова смеется, совсем невесело. — Зря я так, наверное. Но не думай, будто меня Шань-Шань подпускает сильно ближе остальных. — Он вам улыбается, — возражает Хэ Тянь. — Это уже очень много. «Хотел бы я, чтобы он хоть раз мне так улыбнулся». Этого он, разумеется, не скажет. Он и так сказал уже больше, чем собирался. Снова выдает себя настоящего, но с Мо тай-тай это почему-то совсем не сложно. — Возможно, для тебя, — разводит руками женщина. — Но я все еще слишком хорошо помню, что когда-то такая закрытость была ему совсем не свойственна. Может, многие дети так меняются, но интуиция мне подсказывает, что могло бы быть иначе... Ладно, — расслабившись было, Мо тай-тай снова засуетилась. — Уже очень поздно, тебе завтра на учебу, мне на работу... Не буду красть у тебя драгоценные минуты сна. Только скажи, что тебе приготовить на завтрак? Встаем мы в шесть тридцать… Порешив с Мо тай-тай, что на завтрак будет конджи, Хэ остается в комнате один, со смешанным чувством детского предвкушения и щемящей тоски. Гувернантки тоже, бывало, спрашивали, чего хочет юный господин, но это было... другое. Хэ с легким сожалением смотрит на свежезастеленную постель, садится, проводит рукой по выглаженной простыни: старые наверняка пахли Рыжим, от свежих чуть заметно доносится синтетический купаж дешевого кондиционера. Обхватив вторую подушку руками, он засыпает быстро, и пребывает в полной уверенности, что сбежавший Рыжий вернется к нему хотя бы во сне. Гуань Шань лежит с открытыми глазами на диване (мама заботливо укрыла его пледом, подумав, что спит) и вслушивается в разговор за стенкой. «Бу-бу-бу?» — спрашивает Хэ Тянь. «Бу-бу-бу», отвечает мать. Рыжего должно дико раздражать, что сволочь явно задаёт вопросы про него, а мать покорно отвечает — судя по голосам, пониженным настолько, что даже из-за их картонных стен было не разобрать. Должно раздражать — но, кажется, в нем лопнул какой-то пузырь, который до этого раздувался и раздражался. Не осталось сил, чтобы беситься. Диван до одури неудобный и раскладывается с жутким скрипом, Гуань Шаню даже думать об этом не хочется. Мать осторожно возвращается на кухню на цыпочках, что-то берет и уходит к себе. Рыжий мысленно досчитывает до шестисот пятнадцати и идёт умываться — в каком бы состоянии он ни был, брезгливость не даёт завалиться спать с грязными зубами. В зеркале на него смотрит кто-то с дикими кругами под глазами и помятым лицом — неудачно лёг. Забывшись, он открывает кран на максимум и долго трет лицо, а потом просто держит руки под водой. Напор такой слабый, что струя даже не разбивается, забрызгивая все к чертям, как это было в детстве. Потом Рыжий вспоминает, сколько они платят по счетам за воду, и, чертыхаясь под нос, торопливо ее перекрывает. Он не хочет спать на диване, вдруг приходит в голову осознание. Он хочет спать у себя в комнате. Какого хрена он позволяет какому-то чмошнику решать за себя, кто где будет спать? Он хочет и будет спать у себя. Вытерев лицо и сплюнув остатки пасты, Рыжий подходит к своей двери и останавливается. Достает телефон, бездумно листает ленту соцсети. Почему, черт возьми, так трудно просто прийти и настоять на своём?! Выключает экран смартфона. Собравшись с духом, прокручивает в голове произошедшее. Хэ Тянь, красивый, как греческая статуя — ещё бы тысячу лет его таким не видеть; хочется надеяться, что он хотя бы не стал раздеваться. Должно же у него быть хоть какое-то чувство меры. Тяжесть чужого тела, не дающая пошевелиться. Рыжему хочется убедить себя, что именно после этого ему стало плохо. Но это не совсем так: сначала, наоборот, стало очень хорошо, а вот когда он это осознал — резко стало чертовски плохо. И с этим, похоже, придется смириться. Рыжий досчитывает до шестьсот пятнадцати и осторожно берется за ручку двери. Потом начинает считать снова, слышит скрип из маминой спальни, не выдерживает и всё-таки просачивается в комнату. Он видит очертания Хэ у себя в кровати — тот не пошевелился, когда Рыжий зашёл. Может, задремал, а может, выжидает. В любом случае Гуань Шань не церемониться с ним сюда пришел. Рыжий подходит и пихает его коленом. «Свали отсюда», — шепотом. Хэ Тянь поднимает на него шалые со сна глаза, подавляет зевок и двигается к стене — и, о чудо — все это совершенно молча. Рыжий смотрит на сонного — на удивление неопасного, беззащитного даже — Хэ. Потом отодвигает его ногой ещё дальше к стене. — Я у себя хочу спать. Полезешь ко мне — я тебя вышвырну. И мне плевать, если будет шумно и мать проснется, — констатирует он все так же шепотом, больше для себя, чем для Хэ Тяня. — Хорошо, — соглашается Хэ Тянь — голос у него непривычно хриплый — и отодвигается ещё. Раскрывает объятия, но Рыжий резко отшвыривает распростертые руки и ложится рядом, сглотнув подступивший к горлу нервный комок. Крышесносно близко, бесконечно далеко. Ворочается, поворачивается спиной и нахохливается, всем видом как бы говорит: не трогай. Спиной чувстует, как Хэ Тянь осторожно, медленно, сдвигает голову по подушке и почти утыкается носом ему в макушку. Рыжий так же медленно сдвигается дальше от него, на самый край. Но постель узкая — особенно не сдвинешься, ну или сдвинешься и спать будет ещё тяжелее, чем на диване. А Хэ обязательно придвинется ближе, и смысл? — Тебе места мало? — раздраженно шепчет Рыжий, когда мурашки на спине снова обозначают чужую близость. — Упадёшь ведь, — шепчет тихо Хэ Тянь и, перекинув руку через Рыжего, подтягивает его к себе. Рыжий вздрагивает всем телом, пытается спихнуть руку локтем. Налей коту сметаны и прикажи не лизать — вот примерно так же разумно он поступил, осознаёт. Но отступать поздно и глупо. И он просто лежит и бесится, и чувствует, как горят уши. Но бешенство — это хорошо; это лучше, чем внезапный паралич и внутренняя трясучка. Пусть лучше от злости трясёт. Почувствовав, что его не гонят, Хэ Тянь тут же пролезает в чужое пространство, бодается лбом в макушку Рыжего, невесомо целует волосы. От этого — мурашки по всему телу, от этого — неясный ступор и дрожь, осторожный, очень осторожный интерес. Ты можешь прекратить это в любой момент, думает Рыжий. Любимая фраза всех наркоманов. Рыжий крепко зажмуривается и вспоминает одну ночь позапрошлым летом, когда у него на окне порвалась сетка. К нему залетели штук двадцать москитов и постоянно зудели над ухом, он отмахивался, тщетно пытаясь их убить... Потом, уже почти под рассвет, настолько устал, что расслабился и невероятным усилием воли заставил себя забить. Проснулся через несколько часов весь искусанный — но хотя бы поспал в принципе... Может, и здесь так? Потерпеть, пережить эту ночь, потом что-нибудь придумать. Хэ, конечно, хищник поопаснее москита и с радостью откусит руку вместе с суставом, если дать ему хотя бы палец. Так и выходит: тот не успокаивается, а только смелеет. Сердце тревожно колотится в груди — предвкушение, что сейчас накроет, если не вспылить, не дать по рукам. Рыжий стискивает челюсть и пытается представить себя на осмотре у врача. Можно так же дистанцироваться... Вот лежит человек, и его трогает другой человек. Что этот, первый, человек чувствует? Что он чувствует… Хэ Тянь бодается ласково, касается виска губами, разговаривает без слов: ну, что же ты, не страшно ведь совсем, не больно, расслабься. Рыжий почти что задерживает дыхание: в темноте, наедине, он вдруг этот его разговор понимает почти дословно. Пальцы Хэ Тяня, легкие и щекотные, оказываются на предплечье, там, где заканчивается футболка и начинается голая кожа. Водит пальцами по границе, дразнится, сука такая. — Какая-же ты все-таки сволочь, — выдавливает из себя Рыжий и разворачивается, зная, что это ошибка: что Хэ сейчас же заключит его в объятья и не даст ни отстраниться, ни перевернуться обратно. Но ему хочется сказать то, что ему нужно сказать, в лицо. — Ненавижу таких, как ты, — пламенно, с наслаждением человека, избавляющегося от тяжкой ноши, шепчет Гуань Шань. Шепчет в считанных сантиметрах от чужого лица, но сейчас это его почти не смущает. — Таких изворотливых, хитрых тварей, которым закон не писан. Которые говорят «хорошо» и тут же делают наоборот. Чьи слова яйца выеденного не стоят. Они смотрят друг другу в глаза, может быть, впервые в жизни. Лиц почти не различая, но и взгляда не отрывая. Это могло бы быть горячо, возбуждающе, романтично в конце концов, но у них опять — война. На этот раз удивительно тихая. Молчание раскатывается в дурную бесконечность. Наконец Хэ отвечает, тихо и все так же хрипло: — Я никогда не сделаю тебе больно. Рыжий сверкает глазами в темноте. Бей, беги, впадай в ступор... С ним случаются все три опции, зависит от ситуации. С Хэ Тянем чаще было или «бей», или «беги». Ступор — всегда самый болезненный, самый перемалывающий. И самый жалкий: он ненавидел то, как этот контрол-фрик сраный мог проворачивать с ним что угодно независимо от того, нравится ему это или нет. Нравится или нет... Пожалуй, в этой ситуации Рыжего сильнее всего калит, что он не может просто взять и... Гуань Шань вдруг резко, первым подается навстречу, прижимается к чужим губам на несколько долгих секунд. Отстраняется: Хэ сразу тянется следом, и Рыжий хватает его за горло, серьезно так, придушивая хватает. — Нет значит нет, — шипит он. — Пора тебе к этому привыкнуть. С тебя на сегодня хватит. Тронешь еще — ударю. Дай поспать, понял? Отпускает, отпихивает руками и ногами к стене, отворачивается, сжимается в комок. ...Море теплое и ласково шуршит, швыряется кусками пены. Отец жарит на углях мясо. Мать смеется и учит Цзянь И нарезать салат, не отрубая себе пальцы. Чжань Чжэнси куда-то подевался, но логично предположить, что если Цзянь И рядом, то и он где-то недалеко. Хэ Тянь... Хэ Тянь. Сердце начинает биться быстро, почти выскакивает из груди. Хэ Тянь. Отец. Что скажет отец, если заметит? Если узнает? Гуань Шань замечает, что на нём надета какая-то гейская футболка, и торопливо ее стягивает. Но плавки тоже гейские. Он заливается краской. И вдруг видит, что Хэ стоит и о чем-то говорит с отцом. Он вдруг понимает, что они говорят о нем... Гуань Шань разбегается и бросается навстречу волнам. Плывет так долго, как может, выбиваясь из сил. Выплывает на необитаемый остров и обессиленно падает на песок. Отлично, здесь хотя бы можно побыть собой. А мать... что ж, раз отец уже вышел... Но Хэ Тянь, откуда ни возьмись, появляется и на этом острове. Кажется, он каким-то образом приплыл сюда раньше... Рыжий распахивает глаза, и сердце продолжает колотиться. Хэ Тянь непростительно близко — в основном потому, что Рыжий сам закинул на него во сне все доступные конечности. Их ноги переплетены, и своим утренним стояком Гуань Шань почти прижимается к чужому паху. Сердце бьётся так сильно, что пульсирует в ушах. Хэ в этом явно был не виноват, он, кажется, даже сдержал слово — по крайней мере, его руки были покорно раскинуты в стороны. Это Гуань Шань оплел его всеми конечностями, словно паразит: кровать узкая, а он привык обнимать вторую подушку. Да ещё и щекой к голой груди прижался; в этот раз их не разделяла даже простынь. Нравится или нет… Хэ Тянь спит и выглядит совсем безобидным ангелочком. Рыжий осторожно переводит дыхание. Разглядывает его лицо в мутном рассветном сумраке. Безупречная кожа без каких-либо следов прыщей и черных точек. Тонкий, словно из фарфора вылепленный нос. Четкий, будто бы подведенный контур губ — Хэ Тянь выглядит так, словно сошел с обложки журнала для девчонок, сохранив отфотошопленные черты. Рыжий и не знал, что такие люди существуют. Нравится или нет... Рыжий поморщился. Нужно было быть дураком, чтобы продолжать ставить вопрос вот так. Конечно, ему нравится: он понимает, что если дотронется до себя, просто глядя на Хэ Тяня, то кончит за считанные минуты. Вопрос в другом: откуда бралось параллельное чувство страха — липкое, холодное, мерзейшее. И почему он в самом деле не мог расслабиться, разбудить Хэ, зацеловать его, подрочить ему, дать подрочить себе — ему уже несколько раз снилось такое, и это перестало бесить, когда Рыжий понял: во сне было не страшно. А наяву он, скорее всего, проблевался бы в процессе. Не от отвращения, конечно, но если бы пришлось объясняться, это было бы его единственным оправданием. Он боится пошевелиться — вдруг тот проснется и увидит, что Рыжий его почти-что-обнимает — и просто лежит, разглядывая расслабленное во сне лицо. Пока вдруг не начинает отвратительно пищать будильник — сердце снова чуть не выскакивает из груди, Рыжий чертыхается, дёргается, торопливо ищет телефон, скатывается с кровати в процессе, находит его упавшим под кровать, отключает. И остаётся на полу, уронив голову на руки, тяжело дыша. Сердце в груди потихоньку успокаивается, и шевеления сверху вроде не слышно. Рыжий поднимается как может тихо, но пропускает момент, когда лохматый, мятый и какой-то заторможенный Хэ Тянь цапает его за талию и притягивает, прижимаясь теплой щекой к животу. — Доброе утро, — говорит. Даже не говорит — скрежещет, и слова больше похожи на наждачку, чем на человеческий голос. — Ты какого хера делаешь? Отвали от меня!!! — лицо Рыжего привычно искажается, он отпихивает Хэ руками и ногами, чтобы не дай бог не прижаться к его ключице своим каменным стояком. — Мальчики, завтракать? — слышится голос матери. Услышала шум, не иначе. — Сейчас! — гаркает Рыжий, пятится изо всех сил — Хэ Тянь теряет равновесие, и у него удается выскользнуть из чужих цепких рук. Он торопливо сбегает в ванную, очень стараясь не хлопать дверьми. Значит, мать всё-таки проснулась первой. И увидела, что они спали вместе. Сердце пропускает удар, у сердца сегодня серьезный марафон. Мысленно прося прощение у матери и обещая себе отработать, Рыжий открывает кран, переключает на душ, чтобы вода шумела громче и не пропускала другие звуки, перепроверяет закрытую щеколду на двери и торопливо стягивает шорты. Когда он возвращается, то обнаруживает какую-то херову идиллию, вызывающую у него стойкое ощущение полуденного кошмара: так и не продравший со сна глаза Хэ Тянь с кружкой кофе, лохматый как черт; напевающая под нос мама, благостная как никогда; и яркий, наполняющий кухоньку аромат конджи. Он торопливо чмокает мать в щеку, садится со своей чашкой с надписью Have a nice day как можно дальше от Хэ Тяня, утыкается в ленту, чтобы не видеть всего этого стрёмного пиздеца. Но мама оперативно забирает у него телефон. — Да ну мам! — Договаривались, что ты ешь спокойно, без электроники, — беспрекословно комментирует мать. Рыжий заливается краской и склоняется над тарелкой, чтобы не педалировать конфликт перед Хэ. И попробуй только, блять, пиздани что-нибудь, думает Рыжий, но Хэ Тянь тактично молчит, попивает себе свой кофе. И безгранично бесит. Рыжий быстро собирается, напяливает форменную рубашку поверх футболки. Взгляд спотыкается о худую спортивную сумку Хэ, брошенную в углу, прильнувшую оползшим боком к брошенным в угол старым кроссам: ну чисто Леди и Бродяга — и Рыжий следом спотыкается об это зрелище, стоит, как дурак, не может отвести глаза. Чертыхается и спешно прячет кроссы в шкаф. Хэ Тянь нагоняет его в коридоре. — Я останусь? — Чего еще? — Рыжий наклоняется, чтобы перевязать шнурки на кедах. Вообще-то он нарочно не развязывает их, когда разувается, но сейчас просто не хочется смотреть Хэ в глаза. — Чен сказал, чтобы я не показывался пока. Он вряд ли бы стал говорить такое без серьезной причины. До Рыжего медленно доходит смысл сказанного. Он оставляет второй шнурок неперевязанным, вырастает напротив Хэ. В голове мысли хаотично крутятся, прямо как вещи в стиральной машине: у матери же выходной сегодня, вдруг она разболтает чего; вещи раскиданы, мало ли что он может отрыть, если начнет лазить; нельзя оставлять его дома, никак нельзя... — Мне похую совершенно, веришь? Если ты всерьез думаешь, что я позволю тебе остаться в моем доме… — Гуань Шань, пожалуйста, — звук собственного имени ударяет пощечиной, и внутри сладко ноет на не в меру креативная часть мозга, которая зачем-то представляет, как Хэ Тянь шепчет это имя в… несколько других декорациях. Уши жарит, будто кто-то их подпалили. Рыжий отворачивается и бросает через плечо: — Хер с тобой… делай чё хочешь. Он и так влез по самое горлышко. И что-то все-таки не позволяет ему в самом деле наплевать, вытолкать взашей, избавиться от постоянного третирования своей личной жизни. Белый флаг на высоком флагштоке хлопает на легком ветру, извиваясь, будто змея-альбинос.

We are not your kind of people Don't want to be like you ever in our lives We are not your kind of people We find when you start talking There's nothing but white noise Running around tryin' to fit in and wanting to be loved It doesn't take much For someone to shut you down Garbage — Not Your Kind of People