Цифры перемен

Fischerspooner — Strut

he 19:12 Малыш Мо he 19:12 Поговори со мной he 19:12 Чем занят? he 19:12 Кстати, смотри, что нашел he 19:13 sent you You 19:20 БЛЯЧСЬМЛДЯВМ СУка ты ёбучий сталкер ЧОРТ где это ваще когда he 19:20 Ты куда красивее, когда не хмуришься You 19:21 ты куда ебливее когда всегда he 19:22 Кстати, преждевременные морщины — это плохо, так что перестань так делать Иначе я отправлю тебя к нашему семейному косметологу Она страшная женщина, тебе не понравится You 19:23 кстати сходить нахуй не когда не бываает преждевременно так что молжешь заняться этим прямо сейчаАС!!!!! Рыжий выругивается сквозь зубы и пихает заблоченный телефон в карман. Однажды он получил выговор от менеджера, который спалил его с мобилой во время смены, и это вовсе не пошло на пользу их с Хэ Тянем отношениям. В смысле, не то, чтобы у них были отношения. Они даже не друзья. Просто Хэ Тянь — мажор и заеба. Ему нечем заняться по вечерам, и поэтому он написывает в Лайне. Однажды Рыжему хватило ума написать ему что-то в духе «иди подрочи» и после того, что получил в ответ, он заблочил Хэ дня на два. А почему разблочил, теперь уж и не вспомнить, кажется, чтобы напомнить, какой он феерический долбоеб и изврат в письменной художественной форме. Ну а потом как-то забыл заблочить назад. Забыл. С кем не бывает. Вообще будто у него так дохера времени, чтобы за баном своим следить. Наверное, где-то глубоко в душе Рыжему льстит. В смысле, ну, камон, это же Хэ, мать его, Тянь, его благосклонность на вес золота, за его вниманием очередь расписана на полгода вперед. Всякий раз, когда они вчетвером собираются у Хэ дома, Рыжего не покидает чувство, что Цзяню и Чжаню он просто позволил там находиться, а его, Рыжего, прицельно позвал. И в рот он, Рыжий, ебал весь этот его вонючий флер галантного мажорчика, но чем-то зацепил же. Чувство это обычно появляется в нем мимолетно и сразу аннигилируется, расщепленное токсичной навязчивостью и стойким дискомфортом, которое это внимание приносит. Рыжий как-то даже втихую гордится, что знает такие уебищные вещи про Хэ Тяня, которые точно неизвестны девкам из школы, что пускают на него слюни. Например, что он свинья и криворукий дебил, который даже лапшу себе нормально заварить не способен; что он не знает, как нормально закупаться продуктами в супермаркете и что у него иногда смешно истерически спазмирует мышца на плече. Если подумать, они вряд ли знают даже о небольшом родимом пятне, похожем на облако, у него на под ребрами. Рыжий осекается и едва не обдает себе руку паром из кофемашины — это-то блять откуда?! Определенно, в его мыслях становится слишком много Хэ Тяня. Рыжий резко трясет головой, вытряхивая левые, ненужные мысли, и решает, что больше никакого Хэ Тяня. И будто в насмешку в кармане тут же жужжит телефон. Но Рыжий упрямо (или гордо?) игнорирует его до самого конца смены. he 21:02 Ты закончил? he 21:02 Пошли в баскет поиграем Ты, наверное, издеваешься. Рыжий пялится в телефон так, будто он в чем-то перед ним провинился, и блочит, с силой вжимая кнопку выключения. Ты охуел, ты просто охуел. Лысые деревья, высаженные по обочинам, согласно кивают, качаясь под ветром: конечно, охуел, как же иначе? Темноту Рыжий недолюбливает и потому нервничает еще больше, спешит. Тени стелются по земле, тянут черные лапы, а Рыжий видит в них что-то свое, и ему не нравится это «что-то», он ежится и втягивает голову в плечи, прячет замерзшие руки в карманы ветровки. Телефон бренчит еще раз, другой и как-то подозрительно замолкает — уж лучше бы трезвонил без перерыва, было бы спокойнее. Хэ, мать его, Тянь окончательно его загазлайтил — понимает со злостью Рыжий и отпинывает с дороги камушек. — Привет, — от ебливо-приторной интонации Рыжий вздрагивает и отдирает глаза от дороги под ногами. Хэ Тянь типа приветливо машет ему рукой, щерится белоснежно. В своих черных шмотках он бледный совсем как призрак, стремное создание из кошмаров Рыжего. — Че приперся? — Рыжий хмурится, обходит Хэ по широкой дуге. Просто съеби, молится. Это никогда не срабатывает, но Рыжий упрям как вол. В предплечье ему тычется вдруг что-то теплое и мягкое — Рыжий отскакивает с несдержанным «бля!», который слышала, небось, половина улицы, и выставляет кулаки: просто привычка, еще со средней школы. Он, вообще-то, редко нападал первым. До какого-то момента. — Сэндвич тебе принес, — Хэ Тянь шуршит бумажной упаковкой, ухмыляется, паскуда. — Ты чего-то нервный какой-то. — Ебало твое увидел, — кисло отвечает Рыжий, игнорируя упаковку. Есть хочется жутко, но не может же он… Да и вообще, его просил кто-то? Нет? Вот и гуляй. — Возьми, — настаивает Хэ, пристраиваясь на дорожке рядом. — Твой любимый, с сыром. — Я, блять, ненавижу сыр! — Рыжий взрывается и отталкивает руку. Бумажка обиженно шуршит, летит куда-то в темноту. — Это шутка была, — голос Хэ Тяня как-то неуловимо меняется. Рыжий ненавидит, что он знает его оттенки, но конкретно эти нотки он выучил прекрасно: они называются «ну все, ты огребаешь». — Разумеется, я помню, что ты не любишь сыр. Будь любезен, подними. — Да пошел т… — Рыжий напарывается на совершенно черные глаза и невольно спотыкается. Иногда он в самом деле забывает, что такое Хэ Тянь. Больной ублюдок он, и никто больше. — Я тебя не просил, — шипит он, поднимая чертову булку. И шагает прочь. Не то, чтобы он надеется отвязаться. От Хэ Тяня невозможно отвязаться, он сраная липучка. Клей, мать его, момент. — Я подумал, что ты будешь голоден. — А тебе какая печаль? — Пошли на площадку? Рыжий задыхается негодованием и резко оборачивается. — Ты в норме, нет? Я со смены только, заебался как тварь, какая нахуй площадка?! Порыв ветра сдувает с лица Хэ Тяня челку, делает его совершенным незнакомцем: высоколобым, взрослым. — Баскетбольная, — только и отвечает незнакомец, поправляя волосы. Таким выебистым жестом, ну чисто как в рекламе. Не важно, с челкой или без, Хэ Тянь — это Хэ Тянь. Рыжий собирается разразиться очередной тирадой, содержащей подробные инструкции, кому, как и куда следует пройти с такими предложениями. Но еще прежде, чем открывает рот, Хэ Тянь хватает его за руку и тащит, уверенно и крепко, как ледокол. Ну да, хватает за руку. И Рыжий, разумеется, вопит со всей дури, пытается сцарапать чужую ладонь, но Хэ поебать совершенно, тащит его, и даже не обернется, падла. — Да не хочу я с тобой играть! — разрывается Рыжий. — Холодно же! — выдыхает. — Отпусти, придурок, — шипит уже почти совсем тихо. Тогда, как по мановению волшебной палочки, капканная хватка расцепляется. Сим-сим, откройся. И Рыжий как будто по инерции продолжает идти за Хэ. Это все бесит неимоверно, но у ситуации хотя бы есть один точный плюс: он так злится, что почти перестает чувствовать тревогу от подвижных, текучих теней по обе стороны аллеи. Площадка скудно освещена парой фонарей, и направленный свет рубит на лице Хэ Тяня такие острые скулы, что можно порезаться. Рыжий никогда раньше не замечал, какое у него истощенное лицо. Не запавшее, какое бывает у матери после нескольких кряду смен, а именно что уставшее, острое: треугольный подбородок и почти прямой угол челюсти — что-то больше от изваяния, чем от человека. Но даже так он остается по-сучьи красивым, точеным, чертова модель с обложки. Рыжий не хочет играть, он правда дико устал, голоден как черт и зол на Хэ Тяня, который притащил его против воли. Не по-ноябрьски тепло, но нос и щеки все равно пощипывает стылой влажностью — пару дней назад был сильный дождь. Но почему-то он быстро втягивается — может, потому, что смотреть на скачущего бодро с мячом Хэ невыносимо. Завязывается схватка, и Рыжий уже знает, как с ним бороться: пусть придурок и выше, но сам он ловчее, маневреннее. Они быстро взмокают, Хэ Тянь, недолго думая, стаскивает олимпийку вместе с футболкой, будто специально демонстрируя идеально подсушенный пресс. Выебожник хренов. И Рыжий, наверное, соврет, если скажет, что ему не нравится играть с Хэ, потому что площадка — это чуть ли не единственное место, где он его не игнорирует. Где не может забить на него болт и сделать все так, как ему припрет. Где воспринимает все всерьез. Мяч истерично бьется о покрытие и ладони, и кажется, что кроме этого звука, высокого стройного тела и корзины где-то над черноволосой башкой в мире больше ничего нет. Они идут не то чтобы вровень, но около того — стоит отдать должное, играет мажорчик хорошо. Разница в росте давит еще больше, чем обычно. Те крохи сил, которые еще как-то плещутся в нем, тратятся быстро, но запал не дает взять и волевым решением все закончить. Рыжий предпочитает сейчас не думать о том, что изначально он вообще не хотел играть. Хэ Тянь бросается вдруг вперед как-то пригнувшись, финтит и больно сталкивается плечом с не успевшим отскочить Рыжим — того отбрасывает, невольное «ой!» выдает его с потрохами. Хэ Тянь, мать его, очень твердый. — Сильно задел? — он уже как-то оказывается рядом, шпарит жаром, дышит чуть загнанно и — ну, конечно — кладет ладонь поверх сжатой на плече руки Рыжего. Рыжий ненавидит, когда его трогают. — Нормально! — гаркает он, сбрасывая руку и из соображений безопасности отходит на шаг. — Играть нормально надо! — Прости, — Хэ Тянь смахивает со лба пот и выглядит как-то жалко. Почти можно поверить, что ему чего-то там жаль. Или кого-то. — Дай посмотрю. — На жопу свою посмотри! — шипит Рыжий и шагает прочь к брошенной сумке. — Может, нужно перевязать. — Ты меня ударил, а не ножом пырнул. Отвали. Хэ Тянь обходит его, перекрывая выход с площадки и наклоняется, уперев ладони в колени. — Давай поцелую, чтобы зажило быстрее. — Ты сдурел?! Изврат конченный, отойди от меня! — крики тонут, потому что договаривать приходится куда-то в чужие ключицы. Хэ Тянь потный и горячий, и это неприятно. Одновременно Рыжий чувствует прикосновение к плечу и воет громким «блять!!», выворачиваясь из влажных рук. Футболку теперь хоть выкидывай — спасибо, блять, большое. — Ты дурак?! — вопит Рыжий, отряхивая футболку. Теперь на нем запах Хэ Тяня: отвратительно, мерзко, мерзко. — Зато болеть не будет, — гогочет Хэ Тянь. — Конченный, — заключает Рыжий, отпихивая Хэ от выхода с площадки. — Тебя проводить? — Отвали. И, конечно, Хэ Тянь все равно следует за ним. Рыжего хватает ненадолго: — Не ходи за мной! Отвали, ясно! Хэ Тянь склоняет голову к плечу — ну что за уебанский жест — и отвечает, как ни в чем ни бывало: — Ночью одному опасно. — За себя переживай. Хватит уже. Мне тут рядом. — Будь осторожен, — Хэ Тянь машет ему, и это какая-то очередная пошлость. — Съеби уже, — бросает Рыжий и больше не оборачивается. И шагов за спиной больше не слышно. Приятная тяжесть в мышцах становится стылой, гнездится в плечах, и Рыжий заставляет себя потянуться, чтобы хоть чуть-чуть прогнать ее. Скоро придут новые счета, нужно определиться со сменами на новый месяц, да еще экзамены эти… Рыжий вздыхает чуть слышно. Если бы только рядом был отец… Он яростно мотает башкой, прогоняя эти мысли: у него нет времени размазывать нюни. И стоит ему успокоиться, как он замечает длинную тень, скачущую рядом с собственной. — Хэ, мать твою! — Рыжий оборачивается, чтобы высказать чертовому сталкеру все, что он думает, но за спиной не Хэ Тянь. Их двое и они меньше всего похожи на школьников. Уж скорее на бульдогов. — Мистер Ван, уважаемый человек, — начинает один картонным голосом, и Рыжий чувствует, как сердце его резко ухает куда-то в желудок и проваливается, обваренное желудочным соком, ниже. — Ты его оскорбил, — добавляет второй, и голоса у них, блять, почти что идентичные. Рыжий поворачивается и собирается драпать со всех ног, но его резко и грубо хватают за плечи. — Раны на лице плохо заживают, — задумчиво говорит один из бульдогов, заворачивая ему руки. — Шрамы остаются. — Какой мистер Ван? Я не понимаю, о чем вы, — Рыжий пытается выдрать руки, но хватка у бульдога стальная. — Стойте! Я не… Он не может закончить фразу, потому что давится собственной кровью. Сначала ослепляет боль, а потом… кажется, последнее, что запечатлевает его мозг — это подошва с крупным, ребристым протектором. Цзянь И — дурачок и трепло, но он же кладезь совершенно любой информации. Именно он обычно растаскивает по школе все сплетни, именно он обычно знает, где творится самое интересное. И когда он с белым как мрамор, лицом, влетает в класс Хэ, у того сразу же нехорошо начинает сосать под ложечкой. — Рыжий в больнице, — выдыхает он так, будто не дышал все то время, что бежал по коридору. Оглушительно и противно скрежещет по полу стул. Хэ Тянь — прямой как палка и почти такой же белый, как Цзянь И. Почему они едут все втроем — непонятно, но одного взгляда на тревожно вытянувшиеся лица Цзяня и Чжэнси хватает, чтобы понять, что едут не ради того, чтобы прогулять пару уроков. Впору смеяться: как бы Рыжий ни отталкивал их, как бы ни орал, что они, дебилы, доставали его хуже горькой редьки, они все равно были его друзьями. По-своему заботились, переживали. Впору смеяться, но смеяться совсем не хочется. Вежливая медсестра объясняет, что сейчас больной отдыхает, и увидеть его нельзя — Хэ Тянь едва сдерживается, чтобы не исполнить что-нибудь ненормальное в ответ. Но вместо этого находит сил заткнуться, находит в просторном холле ряд жестких пустых сидений и роняет в них тело, сцепляя руки в замок. — Наш Рыжий опять с кем-то подрался? — Цзянь И пристраивается рядом, тревожно мнет пальцы. Вчера он настоял, что провожать его не нужно. А сегодня оказался в больнице... Хэ Тянь сжимает сцепленные пальцы до белых костяшек, и даже Цзянь И, будто почуяв неладное, умолкает, не получив ответа. — Пойдем, — говорит вдруг Чжань Чжэнси. — Купим воды и фруктов там каких-нибудь. Не идти же с пустыми руками. Цзянь спешно кивает, и парочка исчезает за широкими дверями холла. Спасибо, Чжань, думает Хэ Тянь, продолжая раз за разом прокручивать в голове вчерашний вечер. Только вот в голову идут вовсе не последние минуты их молчаливой прогулки. Вместо этого он видит как наяву сосредоточенное, выбеленное старым фонарем лицо, длинные пальцы с мячом, вытянутую, всю в бисеринках влаги, шею. И удивительную легкость чужого тела в своих руках. Хэ Тянь опускает голову и зарывается пальцами в волосы. Больной придурок. Медсестра подходит, кажется, совершенно бесшумно — или это он слишком глубоко погряз в своих мыслях — и говорит, что пациент Мо проснулся, но пока слаб. Что она может пустить его, но только на десять минут. Хэ Тянь вскакивает с места и благодарит ее так горячо, что она теряется, смущенно улыбаясь и даже не пытаясь выдернуть маленькую ладошку из его руки. Как он летит по коридору, Хэ Тянь не помнит, но страшно ему становится только когда он берется за ручку двери. Счет до десяти, которому в далеком детстве научил Чен, не помогает впервые в жизни — Хэ срывается на семи. Палата слепит белизной, душит острым запахом лекарств. Хэ Тянь редко бывает в больницах, но все вокруг кажется смутно знакомым. Одна только рыжая макушка выбивается из декораций, кажется чужой и неуместной. Лица Рыжего почти не видно под бинтами и пластырями. Хэ Тянь проглатывает вставшую комом слюну и подходит к койке. — Как ты? Рыжий морщится и тихо стонет, матерится под нос. Хэ Тянь мимолетно улыбается, узнавая в севшем голосе знакомые интонации. Рыжий не говорит даже, давится, и Хэ Тяню на секунду изнутри сжимает когтистой лапой — неужели травмировали трахею? Но после форсированного кашля голос звучит вполне здоровым: — Че приперся? — Проведать тебя пришел. — Ну, проведал? Все, катись… Неловкость его чувствуется в воздухе, почти такая же острая, как запах антисептика. «Не смотри, какой я слабый, не смотри, когда я не могу держать лицо». Будь Хэ Тянь хоть чуточку лучшей версией себя, то он бы сказал что-то вроде: «Я рад, что ты жив», и ушел бы, не мозолил бы глаза. Не заставлял бы Рыжего чувствовать стыд и неловкость. Ведь Хэ Тянь понимает его как никто другой. Но нет, Хэ не уходит, для этого он слишком много думает о себе и слишком мало — о других: вместо этого садится на койку рядом и молчит, рассматривая бинты. Если присмотреться, то меж белых лент можно увидеть алые всполохи. Но это, конечно, ему только видится. — Нужно было проводить тебя вчера, — признается Хэ Тянь, и это дается с трудом. Всегда трудно признавать свое несовершенство. — Отвали. — Теперь всегда буду провожать тебя до дома, — и от слов этих разливается по телу какая-то правильность. Да. Пусть так будет всегда. —Ты… — Рыжий задыхается, поворачивает к нему мумифицированное лицо. И долго не может найтись, так долго, что дверь снова тихонько скрипит, запуская в палату новых посетителей. — Рыжик! — Цзянь И просачивается ужом, плюхается в ноги Гуань Шаню. На всякий случай он кричит шепотом — боится, что строгая медсестра выпрет их за шум. — Боже, мы так переживали! Что стряслось? — Свали нахрен! — Рыжий шипит, Рыжему неуютно, Рыжий не любит яблоки, которые притащил в бумажном пакете Чжань Чжэнси. Строгая медсестра их все-таки выпирает, нелюбимые яблоки остаются у Рыжего на тумбочке, а белые бинты — на лице. А Хэ Тянь на обратном пути загадочно молчит, игнорируя расспросы Цзянь И. И думает о том, как будет ходить с Рыжим вечером до его дома. Так долго, что тот позабудет, что ему это не нравится. А помимо этого Хэ Тянь дисциплинированно посещает больницу почти каждый день. Медсестры уже запомнили его в лицо и встречают с улыбкой, один только Рыжий не улыбается его визитам, все так же избегая смотреть в глаза. Через неделю с его лица снимают бинты, и у Хэ появляется новое извращенное искушение: потрогать его подживающие шрамы. Останавливает его только очень здравая мысль, что навредить этим он может разом всем, и потому держится, трогает только глазами — в таким моменты даже хорошо, что Рыжий смотрит куда-то в окно. И это, конечно, безумно странные визиты. Хэ Тянь иногда берется зачитывать лекции из учебников — не потому, что его так уж беспокоят оценки Рыжего, а чтобы была причина остаться в палате подольше — но быстро бросает, потому что так не может сосредоточиться на собеседнике. — Хватит приходить, — просит Рыжий негромко, и по одной только громкости, с которой он об этом говорит, Хэ Тяню ясно, что он серьезен. — Почему? — Это я должен спросить, — Рыжий кривит лицо: тонко сбегающий с губы шрам, обрамленный пятном зеленки, ломко искажается. — Че ты таскаешься? Тебе заняться нечем? — У меня впервые друг в больницу попадает. — Мы с тобой не друзья! — отрезает резко Рыжий. На последнем слове голос у него вздрагивает. «А кто?» — вертится на языке. Честно говоря, Хэ Тянь и сам бы хотел знать. Его социальный эксперимент и в самом деле как-то затянулся, но думать об этом он наотрез отказывался. От одной только мысли остаться без ежедневной порции бодрящих матюков и острых взглядов, становилось муторно и пусто. — Конечно, друзья, кто же еще, — Хэ Тянь растягивает рот в улыбке убийственно-дружелюбного калибра. Мы друзья, и это дает мне право от тебя не отказываться.

When perception shifts Expectations give way I don't know exactly what to call it But I wouldn't call it pain Fischerspooner — Strut