Цифры перемен

Гексаграмма 6: 訟/ sòng/ Сун/ «спор»

Archive — Fuck You

Группа девчонок проходит мимо, перекрывая Хэ Тяню поле видимости: когда они, щебеча, удаляются, Рыжего уже и след простыл. Хэ неосознанно сжимает-разжимает кулаки в карманах и пытается понять, какие чувства у него вызвала картина Шэ Ли, пихающего что-то Рыжему настойчиво, но никак не может. Чтобы анализировать, нужен холодный рассудок, а он сейчас очень зол. Вспоминает: Рыжего не было несколько дней, именно не было, если бы он, как обычно, повадился прятаться, Хэ Тянь бы об этом знал, он же шутки ради высматривал его везде, а сегодня вот он, пожалуйста, только видок какой-то нездоровый. Думает: какие дела могут быть у этих двоих. Грудь жарит изнутри злостью и нездоровым интересом. Выходит, Рыжий избегает его, но при этом водит какие-то шашни с ебаным Змеем? Ты сам напросился, Рыжий. Не глядя Хэ Тянь вытаскивает из кармана телефон, отступая к окну. — Алло? — А Цю, у меня к тебе одна просьба. Вместо ответа выразительное молчание. «Ты не мой хозяин», имеет в виду А Цю. — Брось, это сущая ерунда. А Цю на том конце вздыхает чуть слышно. У его дыхания легкий цифровой шум. — Что нужно сделать? — Проследить кое за кем. — Хэ Тянь? — осторожно, через паузу. Ну да, конечно. От семейки Хэ можно ждать чего угодно. — Господи, А Цю, это мой одноклассник, уймись. А Цю снова молчит. Он вообще парень не словоохотливый — другие у брата и не работают. Хэ Тянь никуда не спешит, но хочется поторопить его с ответом. — Хорошо. Скинь мне его фотку. — Без надобности, — хмыкает Хэ Тянь, провожая взглядом воробья, присевшего на ветку каштана во дворе. — Он рыжий. — В смысле? — В смысле в моей школе учится только один рыжий перец моего возраста. Я верю в тебя, А Цю. Хотя от фотки Рыжего — какой-нибудь откровенно дурацкой — он бы не отказался. Мобильник оживает поздним вечером. Хэ лениво щелкает каналы и прикидывает, какая доставка за последнее время вызывала у него меньшее отвращение. Сообщение оказывается коротким: фото, переброшенное явно с камеры с зум-объективом, и короткая подпись «это твой парень?». Хэ Тянь подвисает с формулировки и невольно прыскает с неиспорченности А Цю, вглядывается в пиксели — узнать Рыжего несложно, и дело не только в цвете шевелюры: слишком уж знакомая линия сутулых плеч и небрежный видок. «Да» — отвечает Хэ Тянь, с трудом удерживаясь от того, чтобы не сморозить какую-нибудь идиотскую шутку про «своего парня». «После школы на автобусе уезжал в спальники к северу, пробыл там до 20:00, потом также на автобусе поехал в центр и оттуда больше не выходил» — приходит немедленно. И следом — две фотки карты с отмеченными точками геолокации. Как же приятно иметь дело с профессионалами. В качестве бонуса — домашний адрес Рыжего. Второе место было Хэ Тяню незнакомо. Там не было ни кафешек, ни магазинов — ничего такого, где мог бы подрабатывать студент. «А что за второе место? Ты знаешь, что там?» «Лав-отель. Шэ через него проституток гоняет». В горле спирает. Хэ Тянь хмурится: пазл не складывается. Не складывается, черт побери, воедино Шэ Ли, бордель его семейки и Рыжий. Не должны складываться. А еще знаешь что, Хэ Тянь? Еще это никаким местом не должно тебя ебать. «Спасибо, это все» — чуть онемевшие руки набирают на автомате и откладывают телефон экраном вниз. Хэ Тянь пялится в панорамное окно: внутри у него буря из злости, тревоги и собственнической ревности. Свои эмоции он распознает прекрасно, но прямо сейчас не узнает сам себя. Во что ты ввязался, идиот? Кому вопрос, правда, непонятно. Хэ Тянь хватается за телефон и зачем-то находит свежий контакт в бесконечном списке номеров. Рыжий так и не узнал, откуда он у Хэ — да и вряд ли узнает. Открытое окошко сообщения нетерпеливо мигает курсором, но мыслей в голове — ноль. Остро хочется дать Рыжему в рожу. Остро хочется найти его прямо сейчас. Хэ Тянь заставляет себя выдохнуть и заблочить телефон. Это совсем несложно. Сложно — дождаться завтрашнего дня. Человек такая тварь, что привыкает ко всему: к отсутствию конечности, к боли, к глазам, прошивающим кожу лазером. Рыжий запирает за собой дверь каморки — она клацает за спиной капканом. От неуловимо вонючей духоты внутри немедленно расползается мезренькое недо-головокружение, и это все уже настолько знакомо и привычно, что аж бесит. Нельзя к такому привыкать — да что ты говоришь, отвечает заначка в нижнем ящике стола размером в половину маминой зарплаты. И это — меньше, чем за неделю. Рыжий упихивает совесть куда подальше и складывает ноги на жесткой софе, больше похожей на орудие пыток: наутро от нее болит абсолютно все. За три «смены» Рыжий успел приспособиться: воду и перекус брал с собой, отрыл в вещах пауэрбанк размером с кирпич, заряда в котором хватало, чтобы удерживать жизнь в телефоне до вечера следующего дня, приноровился даже делать уроки. Последнее пришлось кстати: безбожно просыпая занятия, он мог нагонять темы здесь, в конуре три на пять, ловя свет скудной лампочки. Он как раз сидел, подсунув под себя коленку, и пытался вдуплить полусонным мозгом какую-то очередную тригонометрическую теорему, когда истеричный звонок заставил его вскочить, выронив учебник, и рвануть в коридор, выматериться, вернуться, начать рыскать глазами по мониторам. Блять, блять, блять — отдается в голове с аккомпанементом в виде трескучего звонка из непонятного источника. Дальше — отрывками; Рыжий не помнит, как выскочил в коридор и как искал нужную дверь, но помнит четко, до отпечатков на сетчатке, напуганное до смерти лицо некрасивой девчонки выпачканное черным и красным, тушью и кровью, помнит плечистую тушу перед ней на коленях, и что-то в нем переклинивает от того, как неуловимо похож мужик на Шэ Ли из его далеких, утопленных воспоминаний — еще не крашенный, не такой худой. Тогда ему тринадцать, и он не может ничего, кроме как кусать до крови губу, чтобы не хныкать в голос. Сейчас ему семнадцать, и он ни хрена не забыл. Вспыхивает боль в кулаках, и жавкающее месиво под ними брызжет мерзотно-теплой густой жижей, а в голове — пустота. Следующий отрывок стартует со звонкой пощечины шлюхи и сорванного вопля «ты же его убьешь», кулаки горячие и болят. Слайдшоу из локаций, и Рыжий обнаруживает себя на скамейке в каком-то парке, дышит загнанно и руки у него адски, пиздецки болят. Это ж как надо пиздить, думает он, и поднимает ладонь — пальцы дрожат как у алкаша в недельном запое. И так колбасит, что он просто притягивает колени к подбородку, утыкается в них и запрещает себе думать. На улице холодно, и порыжеевшие местами деревья устало шуршат жухлой ополовиненной листвой. Рыжий сидит не шевелясь и слабо надеется не замерзнуть насмерть к утру. Долго, правда, не выдерживает — тело сопротивляется и хочет жить: колени затекли и шея болит от холодного ветра. Дорожки парка заплетаются в хитрый клубок, и Рыжий вспоминает вдруг, как мама всегда просила его не гулять слишком поздно. Боялась, наверное, что наткнется на какого-нибудь бандюка, и, зная характер сына, боялась даже не за кошелек и мобилу — за жизнь. А он теперь — та самая причина, по которой детям запрещают поздно гулять. Мимо пробегает крупная в черный чепрак псина и даже не рычит, будто принимая Рыжего за своего. И правильно, думает Рыжий, провожая ее во тьму, куда не достают фонари, глазами, у нее свои дела, у тебя свои. Ты не трогаешь меня, я — тебя. Вот бы так было и в жизни, но в реальности всем почему-то что-то от него обязательно нужно. Добирается он в свой район к утру, осознает, что все шмотки и телефон остались в отеле, но пилить пешком через весь город назад не улыбается, да и закрываются они наверняка с рассветом. Так или иначе, Шэ Ли наверняка его теперь сам найдет — мысль скребется канализационной крысой где-то под ребрами, но у Рыжего нет сил, чтобы испытывать сейчас хоть какие-то эмоции по этому поводу. Засыпать в одежде, на неразобранной постели тоже становится новой скверной привычкой. В дверь тихонько и нежно постукивают, но Рыжему спросонья это — что пожарная сирена. Он вскакивает, потный, разбитый дневным сном, и пару секунд не соображает, где находится. В чувство приходит встревоженный голос из-за двери: — Дорогой, все в порядке? Мама никогда не войдет без стука, разве что он орать во сне начнет, но зачем-то Рыжий натягивает до подбородка одеяло, скрывая уличную одежду. — Да, мам, не парься, — голос скрежещет, будто по глотке прошлись наждаком. — Ужинать будешь? — тревогу в ее голосе слышно даже сквозь десятимиллиметровый слой дерева. — Нет. Ты ешь, я потом. Рыжий знает, что мама не любит ужинать одна, и ему становится ужасно стыдно за себя. За то, как он выйдет помятый, с разбитыми в кровь костяшками, и будет вести себя как ни в чем ни бывало. Она ничего ему не скажет, но завтра уйдет на работу с красными глазами. Они вообще мало говорят: после того, как отца посадили, в доме царит неживая тишина. Благословенная поначалу — после всего случившегося — а потом они, оказывается, просто разучились говорить друг с другом, и просто переживают молча, каждый по-своему: Рыжий — злясь, мама — со слезами. Звонок разрывается трелью, она не в сравнение благозвучнее той, что Рыжий слышал утром, но переворачивается от нее все так же: он знает, кто пришел. — Милый, я открою, — мягко говорит мама, касаясь его предплечья. — Отдыхай. — Да нет, это ко мне, походу, — негромко отвечает Рыжий, пряча покрытые бурой корочкой на костяшках кулаки в карманы. Тревога ее ощущается кожей. — Чего тебе, — с порога выдает Рыжий, закрывая за спиной дверь. — Шмотки твои принес, — отвечает Шэ Ли и швыряет сумку ему под ноги. — Даже спасибо не скажешь? — Я бы и сам забрал. Змей усмехается и достает из кармана пачку сигарет. Встряхивает, достает одну неспешно, в движениях его тягучее ожидание. Интриган, блять. — Ну? Что еще? — не выдерживает Рыжий. Затылок саднит плохим предчувствием, растекается мурашками по спине. — Я же как сказал, Рыжий: доходчиво объяснить, — Шэ Ли смотрит на него, как на дурачка, голову склоняет чуть в сторону. Он не улыбается, и это плохо. — А ты что? Башку дяде чуть не разбил и фейс попортил. У него швы на лице теперь. Медленно выдыхает. Дым вьется вверх, исчезает в предсумрачной синеве. Шэ Ли отворачивается, будто высматривает кого-то на той стороне улицы: — Знаешь, кто это был? Серьезный дядька, хороший наш клиент. Счета нам выставил. А мы что? Вина твоя, ты и отвечай. Что-то внутри Рыжего осыпается старой трухлявой штукатуркой, оставляя открытым обнаженное нутро. Нет, нет, нет. Нет-нет-нет... — Я тебя из чистого благородства предупредил, — серьезно добавляет Шэ Ли, возвращая ему свой профиль. «Из благородства», оборжаться. — Когда за тобой придут серьёзные дяди, лучше бы у тебя были деньги. — Слышь, — голос предательски надламывается и хрипит. — Иди ты в жопу, Змей. Но тот плечами только пожимает и не рисуется привычно: этого серьезного парня с жесткими бесцветными глазами Рыжему бы еще сто лет не видеть: — Я-то уйду, но ты теперь сам по себе. Деньги можешь оставить себе. И никаких ужимок, никаких улыбочек на прощание. Рыжий понимает, что проебался. Находит в себе какие-то силы продолжать стоять, сложив руки на груди и подпирая спиной дверь, но ровно до момента, пока Шэ Ли не исчезает за поворотом, а потом — медленно стекает вниз по косяку, не моргая даже, но не видя ничего перед собой из-за пелены с выкрученным на максимум гауссовым размытием. Мама вскакивает, едва увидев его, сжимает в руке край стола, пряча тревогу. — Все в порядке, Гуань Шань? — Да мам, — отвечает, пряча опущенное лицо, ероша торчащие волосы. — Все нормально. Наверное, все дело в уязвленном самолюбии. Да, решает Хэ Тянь, обегая глазами макушки старшеклассников, так и есть. Откровенно бесит, что у Рыжего какие-то там свои дела, в то время, когда Хэ хочется до него докопаться. Неужели так сложно просто прийти в школу? Вспышкой мелькает рыжая шевелюра в толпе, и Хэ Тянь реагирует самонаводящейся торпедой: ловко лавирует по насыщенному форменными рубашками коридору, выныривает во двор. Нагоняет Рыжего и пристраивается рядом, совершенно казалось бы ненавязчиво: — Как жизнь? И не ждет, конечно, чего-то из разряда «о, знаешь, неплохо, спасибо, что спросил», но уж точно не того, что Рыжий встрепенется напуганной кошкой и будет пялиться на него, как на привидение. Словно бы его силком из мыслей вытащили. Лицо у него бледное, веснушки горят яркими точками, а под светло-карими, золотисто-прозрачными на просвет глазами — сизые тени. Красивые глаза, Хэ Тянь таких никогда не встречал. — Ты в порядке? — уточняет он, мягко касаясь предплечья Рыжего. Рубашка на нем не застегнута и опять сидит кое-как. Оправить-оправить-оправить — Хэ Тянь раньше никогда не замечал за собой симптомов ОКР. — Я же просил отъебаться от меня, — Рыжий отдергивает руку, отступает на шаг. Смотрит зло и исподлобья: свет в чайного цвета глазах затмевает, и теперь они сочно-карие. Но это лишь на секунду: потом Рыжий стреляет ими в противоположные стороны, ища спасения. Выбирает, судя по всему, обратный путь, бросает напоследок предостерегающий усеченный взгляд на Хэ Тяня и убегает. Опять. Вот ведь дворняжка, думает Хэ Тянь, и держать себя в руках оказывается очень сложно. Злоба Рыжего, кажется, очень заразительна — потому что сейчас он очень, очень зол. Сосредоточенно и концентрированно зол, как человек, который не получает то, что, казалось, взять так же просто, как ключи с ключницы перед тем, как выйти из дома. Что ж. Хэ Тянь вытягивает сигарету, скрывается за углом корпуса, где нет людей и не спалят учителя. Похоже, если тебе что-то мешает посмотреть на меня, придется тебе помочь. Развлечений у Хэ Тяня масса, а вот дел — никаких. Дым обжигает легкие как-то по-особенному горько. Найти Шэ Ли на самом деле не сложно — он и не прячется, ему незачем. Но вот подловить его без своры прихлебателей — чуть сложнее. Это, правда, Хэ Тяня тревожит чуть: шавки лают, да не кусают. — Эй, — зовет он Шэ Ли. Вокруг вдруг становится тихо, и только тусклые глазенки все вдруг разом обращаются к нему. Тихий перешепот похож на змеиный. Игнорировать его Шэ Ли не станет — знает прекрасно его и его семейку, но оборачивается неохотно, лениво. Кривится недовольно, но приближаться не спешит. Хэ Тянь подходит сам — он не гордый, и с порога бросает: — Что за дела у тебя с Рыжим? — со Змеем играть в социальные танцы нет ни желания, ни смысла. Узкое лисье лицо щурится: — С кем? — Не придуривайся. — О, и не думал, — Шэ Ли нервно облизывается, оглядывается по сторонам. Прихвостни, запрудившие задний двор, дают ему ощущение ложной безопасности. Ложной. Оба это понимают, и это — в их позах, во взглядах. От кое-какого семейного наследия просто так не отмахнуться. — Никаких. Уже, — со смешком заканчивает Змей. — А у тебя? — Что-то мне кажется, — голос у Хэ тяня почти ласковый, но в нем — сталь. — Что ты не слишком-то стремишься откровенничать. Или, может, адресок одного заведения освежит тебе память? Демонстрирует Змею фотку с алой точкой геолокации и почти с удовольствием наблюдает, как длинное бледное лицо вытягивается. — Слышь, — шипит Шэ Ли совершенно по-змеиному. — Это не ваша территория. — Спору нет. Но руки ведь длинные. «Блять» — шипит Шэ Ли беззвучно. В глазах у него: светлых, неопределенного цвета, плещется холодная ярость, отвращение. Хэ Тянь знает этот взгляд, как знает и то, что в кармане у Змея обязательно найдется что-то небольшое и острое. А еще знает, что Змей левша, и поэтому выпад блокирует не задумываясь, на автомате — но как-то неудачно, и нож сначала взрезает ладонь, и только потом удается перехватить Шэ Ли за запястье. Спиной, позвоночником чувствует, как прихвостни Шэ Ли присобираются, ждут команды. — Так что, мне повторить вопрос? — Хэ Тянь позволяет себе чуть-чуть улыбнуться, и губы даже не дрожат, хотя правую ладонь жжет огнем, и тонкая липкая струйка быстро стекает вниз к локтю. Шэ Ли снова облизывается, оборачивается быстро, но Хэ Тянь сжимает рассеченную руку на его запястье сильнее, от крови захват скользит, но силы ему хватает — нож падает на траву, чуть слышно звякнув. — Даже не думай, — советует он Змею, чуть склоняясь над его ухом. — парочке успею ребра поломать, остальные зассут. А мне ничего не будет, сам знаешь. Тебе того же гарантировать не могу. Шэ Ли знает. Напрягается всем телом, запястье пытается выкрутить — держать его тяжело, так что Хэ Тяню приходится прикусить язык, чтобы не выдать, насколько ему больно. — Денег он должен кое-кому, — отзывается, наконец, глухо Змей. — Даже так? Ну ты же решишь вопрос? — интонация во фразе вопросительная, но никакого вопроса на самом деле нет. — Как я тебе… Блять, — Шэ Ли выдергивает руку и отходит, презрительно отряхивая запястье от чужой крови. — Так дела не делаются, Хэ. — Ты его втянул, ты и разбирайся, — пожимает плечами Хэ Тянь. — С чего ты… — Шэ Ли задыхается негодованием, но тут же сдается, фыркает негромко, так и держа руку чуть в стороне — боится испачкаться, гад. — Ладно. Но передай, чтобы оглядывался почаще: долг мы, может, и закроем, но там, знаешь, вопрос чести. Скалится. Типа последнее слово все равно за ним. Уебище. — Надеюсь на тебя, дружище, — хмыкает Хэ Тянь и крепко хлопает Змея по плечу. Кровавая пятерня отпечатывается четкой кляксой. И от переменившегося выражения его лица ловит извращенный кайф. Хэ Тянь уходит, и никто его не останавливает, хотя в спину утыкается добрый десяток взглядов: никто и не думал, что можно прийти и вот так просто вмазать Шэ Ли еблищем в грязь. Злой и громкий, голос Шэ Ли ударяется в спину: — С какого ляду он тебе сдался? Вместо ответа Хэ Тянь машет ему на прощание, даже не оборачиваясь. Но это всяко лучше, чем признаться: я не знаю, чувак. Он пересекает безлюдный посеревший двор, ощущая, как нутро наполняет усталость пополам с сытым довольством. Руку жжет не острой уже, тупой болью, и надо бы сходить в медпункт, промыть рану, потому что черт его знает, что за пакость могла быть у Змея на лезвии, но он не спешит, огибает корпус, выходя к спортивным площадкам — почему-то его часто тянет именно туда, если вдруг резко хочется отрешиться от мира, но на этот раз не выходит, на скамейках около баскетбольной площадки сидит Рыжий, сгорбившись, катая меж колен рыжий пыльный мяч. Хэ Тянь негромко смеется — он оценил иронию судьбы, о, да, в полной мере. И чувствует себя рыцарем-защитником, вернувшимся с войны за родину, забавное чувство, щекотное, а подсвеченные солнцем патлы Рыжего по цвету напоминают шерсть золотистого щенка из далеких, похороненных воспоминаний: как занятно иногда полузабытые гештальты дают о себе знать. Его смех привлекает внимание Рыжего, и тот вскакивает, окидывает его тревожно-напуганным взглядом, а Хэ Тянь машет ему, забывшись, раненной рукой, и морщится от боли. И почти видит встревоженное «блять» на его лице. А потом — о, чудо — Рыжий не бежит: в смысле, бежит, но не прочь, а к нему, и Хэ Тянь снова смеется беззвучно от того, как же все было просто. — На меня тоже рубашки не пожалеешь? — шутит он, но Рыжий, конечно, отсылки не ловит, да и кровь ведь почти не идет уже, вся засохла красно-бурыми хлопьями. Взгляд у Рыжего становится серьезным, забывшись, он перехватывает Хэ Тяня за запястье, и теперь это ощущение кажется совсем другим: только ладонь у него все такая же жесткая. — Тебе в медпункт надо, — говорит. — Помоги закурить, — невпопад просит Хэ Тянь. — Сигареты в правом кармане. — Ты дурак, что ли? — хмуро интересуется Рыжий, выпуская его руку. На языке у него вертится что-то еще, и Хэ Тянь поднимает вопросительно брови, но Рыжий молчит. Да, солнышко, ты все правильно понял, хмыкает Хэ Тянь про себя, исхитряясь подцепить полупустую пачку левой рукой. Все, что в любом другом случае было бы проявлением крайней мнительности — правда. — Шэ Ли тебя больше не тронет, — припечатывает слова уверенным чирком зажигалки. И Хэ Тянь не думает, конечно, что Рыжий упадет перед ним на колени, что бросится благодарить и целовать руки, но уж точно не ждет, что тот просто промолчит. Не ждет, что спустя минуту лицо у него пойдет красными пятнами и глаза вспыхнут искристыми мокрыми огнями, что он толкнет его больно в плечо и прокричит кусаче, зло: — Я тебя просил? Ты мне кто? Отвали от меня, понял, нет? Отъебись по-хорошему, а не то… Блять, да иди ты нахуй просто! Что развернется порывисто и сбежит. Опять. Хэ Тянь втягивает дым во все легкие. Сигареты сегодня какие-то особенно горькие.

There's a space kept in hell with your name on the seat With a spike in the chair just to make it complete When you look at yourself do you see what I see? If you do why the fuck are you lookin' at me? ARCHIVE — Fuck You