Цифры перемен

Гексаграмма 21: 噬嗑/ shì kè/ Ши хо/ «стиснутые зубы»

Machine Gun Kelly — why are you here Хэ Тянь — нарцисс и гедонист, и развлечений у него полно, но отсутствие Рыжего бросается в глаза так же резко, как его огненная шевелюра в толпе. Краткий анализ ситуации приводит к единственному разумному выводу: стервец прячется. Хэ Тянь видит его пару раз в коридоре, подозрительно озирающегося по сторонам, и тактично исчезает, чтобы не доводить беднягу до нервного срыва. Тем веселее будет наткнуться на него потом: разумеется, совершенно случайно. В понедельник, когда заканчиваются дожди, Рыжий больше не прячется — Хэ Тянь невольно умиляется: гляньте-ка, солнышко взошло. Грациозно подходит со спины и закидывает руку на ощетинившееся острыми костями плечо. Отмечает: Рыжий такого удобного роста, что как влитой ложится под плечо, но тому не понять, он выворачивается быстро и нервно, отступает, бросает короткий взгляд без узнавания, и ссутулившись еще сильнее, драпает бодро прочь прежде, чем Хэ Тянь успевает что-то сказать. Хэ Тянь чувствует, как рот его против воли растягивается в пластиковой улыбочке, и уголки губ дрожат от ярости: ты смеешь меня игнорировать? Он нагоняет Рыжего в два широких шага, и теперь захват меньше похож на дружеский, больше — на предостерегающий: — А ты чего это такой недружелюбный сегодня? — Отвали, — бросает коротко Рыжий, как плюет, и под рукой Хэ Тяня шевелятся его отвердевшие мышцы: он худой, но жилистый. — Ты должен мне ужин, забыл? — С хуя ли сплясали?! Хэ Тянь смеется открыто, заставляя людей удивленно оборачиваться на них, но руку на шее Рыжего сжимает только сильнее. Со стороны ни дать ни взять парочка друзей, один из которых хорошо пошутил. Только кое-чье недовольное лицо портит все впечатление. — Будешь пререкаться, счетчик будет расти. — Слушай, отъебись по-хорошему, а то… — голос у Рыжего сочится злобой, сочится ненавистью, и выдирается он теперь уже всерьез, больно тычет локтем в ребра. Хэ Тянь терпит — в этот раз, но счетчик в самом деле накручивает косяки. А память у него отменная. — А то? — вкрадчиво интересуется он, чуть наклоняясь к Рыжему. От него пахнет приятно, и раньше, чем Хэ Тянь успевает опознать запах, второй тычок в ребро заставляет его охнуть и отступить. — А то найду тебя ночью в подворотне, вот что, — в сердцах заканчивает Рыжий, но на угрозу это совсем не похоже. — Заебал, блять. Хэ Тянь машет ему рукой, как бы прощаясь, и понимает запоздало: ромашка. Волосы у него пахнут ромашкой. — Проводишь меня до дома? — Хэ Тянь отменно веселится, глядя на то, как Рыжий чуть не подпрыгивает на месте. Упрямо молчит, ускоряя шаг. — Нам не по пути, — шипит сквозь зубы. Лицо у него злое и сосредоточенное, глаза как к асфальту приклеили: Хэ Тянь улыбается, но самолюбие немного задето — на него всегда хотят смотреть, всегда. И чем больше Рыжий отводит взгляд, тем сильнее хочется заставить его смотреть на себя. Это нездорово — Хэ Тянь знает — но и Рыжий ведь не ангел во плоти. — А ты куда-то спешишь? — невинно интересуется Хэ Тянь. — Не твоего ума дело. Если бы Цзянь И лучше смотрел, куда идет, они бы никогда не встретились, но что было — то было, и теперь Хэ Тяня очень даже интересует, куда это так торопится Рыжий. Что же ты за зверушка, думает. Никогда таких не видел. Рыжий молчит так усиленно, что начинает краснеть. Хэ Тянь думает о том, что если бы приделать к нему свисток, был бы один в один кипящий чайник. Додумывать не успевает: в плечо больно ударяют чужие костяшки. — Ты че привязался ко мне? Иди куда шел, придурок, не трогай меня! Съебись вообще! Нахуй, понял?! Нахуй иди! Каждое слово свое припечатывает, больно. Хэ Тянь догадывался, конечно, что его сорвет, но не знал, что так быстро. Запал у Рыжего короткий, а тормозов вообще, кажется, нет — лупит так, будто забыл напрочь, какая у Хэ Тяня рука тяжелая. Плечо горит тупой болью. Хэ напомнит — ему несложно. Перехватить кулак Рыжего и оттолкнуть, выворачивая руку в захват — проще простого: он на эмоциях, не понимает ни черта, продолжает вопить, но теперь уже от боли. — Блять! Пусти! Пусти, говорю! — Ну и помойка… рот твой — помойка, — говорит Хэ Тянь, морщась. — Давай начнем с начала: готовить умеешь? — Наху… Блять! Умею! Сука! — Приготовишь мне ужин сегодня. — Я не… Стой! Блять! Я! Не! Могу! — Почему? — Хэ Тянь чуть ослабляет захват. У Рыжего уже трясутся колени. Садисткая радость разливается внутри жидким раскаленным металлом. Как приятно, когда он не орет и не сопротивляется. Как приятно, когда дрожит. Мысли немного уводит в сторону, и Хэ Тянь быстро оправляется, деловито интересуясь: — Почему? — Не тв… работаю. — Хм-м-м, — тянет Хэ Тянь и медленно отпускает Рыжего. Тот шипит и на ногах удерживается с трудом. Растирает руку и смотреть на Хэ Тяня избегает. — Когда сможешь? — Не знаю, — роняет негромко, наконец, после паузы, и лицо у него темнеет, хмурится. Рыжий молчит. Не оправляет сбившуюся рубашку, не приглаживает торчащие волосы, и это так бесит, что Хэ Тянь хочет сделать это сам. Он смотрит на Рыжего, и впервые именно ему становится неловко от висящей тишины: — Ладно уж. Только не думай, что я забуду. Рыжий бросает на него лишенный эмоций взгляд. И что-то копошится внутри у Хэ Тяня от этого взгляда: мне же должно быть весело, почему мне не весело? Пока эта шпала в брендовом шмоте зависла, Рыжий быстро съебывает прочь. Рука болит неимоверно, тупой и тянущей болью — такая еще долго будет давать о себе знать. Неизвестно, на такой ли эффект рассчитывал придурочный Хэ Тянь, но вне зависимости от мотивов, захотелось только еще сильнее проклясть его. Спешно набивая рот холодным рисом, стоя у холодильника, Рыжий фоново недоумевает: какого хера он? Отомстили же уже, разобрались, хватит уже. Прошло две недели, а Хэ Тянь и не думает забыть о нем. «Умеешь готовить?» Рис застревает где-то в глотке. Рыжий кашляет, стучит себя по груди и решает: Хэ Тянь просто долбанутый. И никаких причин доебаться именно до Рыжего у него нет. Рано или поздно надоест. Ехать далеко, поэтому времени у Рыжего, считай, в обрез: поесть и бежать на автобус, пялиться всю ночь на шлюх через мониторы. От осознания, куда и зачем он едет, спину прошибает неприятными мурашками, но Рыжий дышит поглубже и уговаривает себя, представляя пачку купюр, равноценную сумме на экране мобильника Шэ Ли. Вдох-выдох; умножает пачку на десять. Вдох-выдох; представляет, как дает в рожу Шэ Ли. Вдох-выдох. Чудом не пропускает свою остановку. Девушка на ресепшн сегодня другая, но неуловимо похожая на первую: те же воспаленно-красные губы, те же сиськи, подпирающие стойку. Эта не улыбается, молча провожает его крашенными глазищами: под ними неуютно, они как рентген. Рыжий скрывается в каморке, поводит плечами, будто сбрасывая с себя внимательный взгляд. Мониторы работают: он быстро обводит их без особого интереса. Комнат не очень много и все пустуют — пока — отчего-то ему становится легче от этого. Запоздало Рыжий понимает, что он дебил: не взял с собой ни зарядки для телефона, ни ноута, а куковать ему тут до утра. Чертыхаясь, проверяет заряд — хватит, наверное, если не играть всю ночь. На самом деле, можно просто завалиться спать: Шэ Ли упомянул, что «тревожная кнопка» отзывается в каморке звуковым сигналом, но дрыхнуть в первую же смену ссыкотно. Здесь тесно и воздух спертый, неприятно-теплый, пахнет чем-то неуловимо затхлым, и Рыжему почти наяву видятся грязные салфетки под большим столом. Он не брезгливый, но тут ему мерзко, хочется пить, но для этого нужно преодолеть рентгенообразные глазищи бабы на ресепшн. Софа жесткая, жестче, чем он представлял; тихо жужжат компы под столом. Рыжий смотрит на часы, быстро высчитывает: осталось семь часов и сорок две минуты. Нет-нет, глаза сами заглядывают в мониторы, и однажды напарываются на людей: Рыжий тут же отводит взгляд, листает что-то в телефоне, не вчитываясь. Откуда здесь камеры, зачем здесь камеры, если лав-отели только и нужны, что для анонимности. Взгляд: толстый мужик в костюме лапает девку, ее за ним почти не видно, только туфлю на тонкой шпильке. Лента не прогружается, зависает, но Рыжий упрямо пялится в чью-то смазанную фотку: если будет нужно, кнопка прозвонит, шумно выдыхает носом и закрывает глаза, потом находит цифры часов в углу экрана: это шесть часов и пять минут. Взгляд: жопа голого мужика и длинная нога в черном чулке. Блять. Рыжий вспоминает, что хочет пить: сейчас это кажется спасением. На негнущихся ногах выходит в коридор и понимает, почему так тяжело было дышать: свежий, кондиционированный воздух врезается в легкие, отрезвляет. — Где воды взять? — хмуро интересуется у одинокой девки на ресепшн, та молча тычет длиннющим ногтем куда-то ему за спину. Рыжий оборачивается рефлекторно, видит автомат. Мелочи — ровно на бутылку воды без газа, он осушает ее в глоток и возвращается назад, вдыхая напоследок поглубже нормального, прохладного воздуха: глаза, обведенные густой чернотой, провожают его, и от взгляда их шевелятся волосы на затылке. Он так и не может уснуть всю ночь: камеры все в движении, в каждой комнате что-то происходит, месиво оттенков кожи и цветов одежды — Рыжий не смотрит, только сверяется молниеносными взглядами, чтобы убедиться. В чем, правда, непонятно, он ведь и не успевает ничего различить. И уж тем более не собирается смотреть, боже упаси. Телефон доживает до утра на опасно-тонкой алой полоске. Утром девушка глаза-рентгены уже почти привычно провожает его немигающим взглядом — все так же молча, и все, на что способен Рыжий — это доехать до дома, распахнуть окно настежь и упасть в постель, не раздеваясь. Снится ему что-то муторное. По-хорошему после восьмичасового серого ада в конуре величиной в три на пять ему нужно ехать в школу и хотя бы делать вид, что он нормальный школьник: за прогулы начнут названивать маме, и тогда от ненужных расспросов точно не отмахаться. Для мамы «нам нужны деньги» — не аргумент, он ведь должен хорошо учиться и поступить на вышку, да-да, этой песне сто лет в обед, и не то, чтобы она была неправа, просто ему уже не семь лет и кое-какие мозги в голове есть. Споры на тему его подработок всегда заканчиваются одинаково: Рыжий ненавидит мамины слезы, но он реалист. Он знает прекрасно, что она боится, что в погоне за деньгами он ввяжется во что-то, но ведь — еще раз — есть башня на плечах. Ехидный голосок подсказывает: была бы, не стал бы связываться с Шэ Ли, и — блять — апеллировать нечем. Рыжий говорит себе: соберись, блять, тряпка, и в следующий раз иди в школу. Хотя бы попытайся. Получается только с третьего раза: рубит неимоверно — он снова не смог глаз сомкнуть, но Рыжий держится как может. Знает прекрасно, что семнадцатилетки и не такое вывозить могут. Школа никогда не виделась ему местом позитивным, а вид машущего ему Шэ Ли сразу роняет день на отметку «полный пиздец». Рыжий хочет спать, хочет в душ, а видеть Шэ Ли — не хочет. Но подходит все равно, зная, что у Змея к нему — к счастью — только дела. — Я в тебе не сомневался, дружище, — скалится Змей и пихает ему в олимпийку белый, плотнячком набитый конверт. — Только зря убегаешь так быстро, бедняжка Фэй-Фэй даже не успела отплатить тебе за труды. — Руку убрал, блять, — Рыжий сводит брови и отступает на шаг, запихивая конверт поглубже. Из поганого рта Шэ Ли любая фраза, даже самая безобидная, звучит как отборная похабщина. И он, кажется, прекрасно это понимает, щурится и облизывает губы. — Хорошо проводишь время, надеюсь? — Пшел нах, — огрызается Рыжий, сворачивая к выходу из корпуса. Чтобы наткнуться глазами на Хэ Тяня в отдалении. Тот не улыбается мерзенько, как он любит, не стартует в его направлении, и запросто можно представить, что он, наконец, соскочил, оставил его в покое, но… ...блять. И Рыжий разворачивается еще раз, сбивая плечом какую-то девчонку, и уматывает куда глаза глядят. Волосы на затылке у него шевелятся и это чувство — пиздец какое знакомое.

I'm not myself I'm not myself when you're around, no Can't be helped We are insane, that's just the way it goes Machine Gun Kelly — why are you here