Волго-Дон

Юлька встретила Коляна взглядом, который заставил его думать, что она все про них с Донцовым поняла. Но потом она бросилась ему на грудь и разрыдалась. У Коляна ком в горле встал. Он гладил ее по голове и плечам, как совсем недавно гладил Донцова и не мог сказать ничего утешительного. Хотя бы потому, что плохо понимал, что сейчас чувствует Юлька. Она несколько раз была в Москве, где теперь жили родители Донцова, но тот их так и не познакомил. Для Коляна вся эта ситуация казалась дикой, потому что со своими родителями он, может, и не жил душа в душу, но и никогда не воевал. Он уважал их просто по факту их старшинства и никогда не пытался им что-то доказывать. Впрочем, они умерли тогда, когда Колян жил вполне по их лекалам. Дом построил, дерево посадил. Только с сыном как-то не задалось. Но зато была жена и приемная дочь. А сейчас, будь жива мать, проедала бы ему плешь по поводу его холостой жизни. И Колян плохо представлял ее реакцию на его отношения с Донцовым. Вероятно, она бы в это просто не поверила, даже если бы он ей об этом прямо сказал. Подумала бы, что пьян, либо с ума сошел, раз такую ересь несет. Реакцию отца Колян даже не хотел воображать. До того, как окончательно спиться, тот отличался суровым нравом. Решал вопросы резким словом, а иногда и кулаком. Мать он никогда не бил, а Коляну в детстве от него доставалось. Ближе к концу жизни отец как-то расклеился, по пьянке, бывало, пускал слезу, жалел себя и упрекал во всех своих бедах жену, сына, страну и правительство. В таком состоянии он всегда порывался уйти из дома и искать родственную душу среди местных алкашей. Развитие этой метаморфозы Колян как-то упустил, и в один из отпусков вдруг обнаружил, что его отец, когда-то уважаемый судовой механик, чья фотокарточка постоянно висела на поселковой доске почета, давно не работает, пьет, не просыхая, и горланит на всех посиделках гимн Советского союза со слезами на глазах. У него он был чем-то вроде молитвы и символа веры. Он бы и вставал при его исполнении, если бы был в состоянии держаться на ногах. Приступы патриотизма его накрывали только при достижении определенной кондиции. Но какими бы ни были коляновы родители, он не мог себе представить ситуацию, в которой между ними была бы такая же ненависть, какую испытывал Донцов к своему отцу. В отличие от него Колян ничего особо не ждал и не требовал от родных. Ни денег, ни особой поддержки, ни даже понимания. Не потому, что в этом совсем не нуждался, а просто не был приучен к тому, что можно это от кого-то получить. Его родители всю жизнь занимались лишь выживанием, а он рос сам по себе, как придорожная трава. В этом не было ничего особенного, большинство поселковых жили так же. И Наташа в том числе. Но она была из тех, кто хотел для своих детей лучшего, копила деньги, собирая их с двух своих мужей разом, занималась учебой и воспитанием дочери, чтобы устроить ей хорошую жизнь в городе. Утешая Юльку, Колян целовал ее в макушку и думал о том, что должен завершить Наташин план хотя бы в плане городской квартиры. Тем более, что на банковском счете, который достался ему в наследство от жены, были и донцовские деньги. Донцов позвонил Коляну через три дня и попросил забрать его в аэропорту. — Куда тебя отвезти? Донцов помолчал и сказал: «В город». Колян и раньше догадывался, что тому будет не до обещанных минетов. Молча вел машину по заснеженной ночной трассе, и, увидев, что Донцов закрыл глаза, убавил радио. — Не надо. Люблю эту песню. На волне «Монте Карло» звучал хит из 90-х на английском. Колян даже вспомнил клип, который часто крутили по местному телевидению в те годы — худенькая стриженная под машинку девушка пронзительно пела о любви, заглядывая в камеру бездонными глазами загнанной лани. — Юлька в городе? — спросил Донцов. — Нет, в Речпоселке пока. — Хорошо, — Донцов кивнул и положил ладонь Коляну на бедро. — Останешься на ночь? — Думаю, это будет выглядеть странно. — Да, ты прав, — ответил Донцов, убрал руку и сунул ее в карман куртки. Доехав до места, он вышел из машины, накинул на плечо свой большой черный рюкзак и закурил. Колян встал рядом и тоже достал сигарету. — Ты как? — Нормально. — А по тебе не скажешь. — Только раз в году бывает май, а отца мы хороним в жизни лишь однажды, — невесело пошутил Донцов и задрал голову на высотку. Колян проследил за его взглядом и уперся в единственное освещенное окно шестого этажа. — Вот там я видел его в последний раз живым. — Ты раньше жил в этом же доме? — удивился Колян. — Да. Пока в Питер не уехал. А потому они с матерью переехали к сестре в Москву… после второго отцовского инфаркта. — И кто сейчас там живет? — Не знаю, кто-то купил. Место-то неплохое. — Ты хотел вернуться сюда? В этот дом? — уточнил Колян, глядя ему в глаза. — Нет. Просто так получилось, — Донцов пожал плечами и улыбнулся, переводя взгляд на него. — Зайдешь? Колян видел, что тому не хочется расставаться, а, может, ночевать одному в доме, где когда-то жил его покойный отец. Лицо Донцова не было печальным, скорее растерянным. И Колян остался с ним на ночь, написав Юльке, что проколол в городе колесо. Было странно зайти в квартиру Донцова ночью. Тот включил лишь один настенный светильник в гостиной, сел на диван и закрыл глаза. Колян растерянно стоял посреди комнаты. Она изменилась за время, пока он тут не бывал. Здесь на окнах появились шторы, на полках — книги, а на стенах — картины. В типичной донцовской манере, которую Колян уже стал узнавать. С двух из них на него смотрела Юлька. Ее взгляд был как живой, хотя портреты можно было назвать реализмом весьма условно. Третьей картиной был портрет Коляна. Не в хламиде, как на саратовской выставке, а в том, в он чем позировал Донцову прошлой осенью. Тот как будто понял, куда Колян смотрит, и, не открывая глаз, сказал: — Юля захотела его здесь повесить. Скучает по тебе в городе. — Она видела твою выставку в Саратове? — сглотнув ком в горле, спросил Колян. — В музее нет, а так видела, конечно. Эту часть своей работы я от нее не скрывал. — А надо бы… — пробормотал Колян и, чтобы унять волнение, пошел на кухню и включил электрочайник. — Считаешь, что я там слишком откровенен? — спросил Донцов, поднялся и посмотрел на Коляна. — Это я там слишком откровенен, — усмехнулся тот и отвернулся. Донцов обнял его сзади и тихо сказал: — Все в глазах смотрящего, Николай. Ты увидел в этих картинах то, что готов был увидеть. И так все зрители. Хотя большинство, конечно, не способны узреть нихуя. В том числе критики. — Меня волнует не они, а Юлька. — Перестань, она вообще о нас не думает. Она вся в своей дурацкой подростковой любви, — отмахнулся Донцов, достал из шкафа два чайных пакетика и чашки. — А мы с тобой нет? — Думаешь, стоит притормозить? — серьезно спросил Донцов, глядя Коляну в глаза. — Не знаю… Я просто боюсь, что она о нас узнает. — Тебе стыдно? Колян неопределенно повел плечами и потер глаза рукой. Донцов не стал продолжать эту тему, заварил чай, открыл холодильник и воззрился туда взглядом сурового критика. — Думаю, тебя вряд ли порадует готовая еда недельной давности. Могу предложить сыр, колбасу и мандарины. — Давай без мандаринов, и вообще я есть не хочу. — А я пожру, мне в Москве в горло ничего не лезло, — сообщил Донцов и стал накрывать на стол. — Оно и понятно, — сказал Колян, глядя за движениями Донцова. Тот будто ожил от необходимости совершать какие-то бытовые действия — резать еду, раскладывать ее на тарелки, открывать банки с оливками и солеными огурцами. Наташиными, между прочим. Колян узнал ее закатки, которые он отвез вместе с Юлькой сюда в позапрошлом году. Донцов мог, наверное, быть неплохим поваром или официантом. Он делал все красиво и аккуратно, явно получая удовольствие от процесса. Колян поймал себя на том, что любуется его движениями. Это было непохоже на то, как Донцов рисовал. Сейчас его взгляд и лицо не были застывшими, он даже улыбался, хотя несколько минут назад был в полном раздрае. Эти его перепады настроения, как и манера делать хорошую мину при плохой игре тревожили Коляна, заставляли сомневаться в его искренности. Донцов все время как будто ускользал от его понимания, прятался в тени, не зря же он так любил полумрак. И сейчас они сидели почти в темноте. — Что? — спросил Донцов, поймав его взгляд. Колян лишь мотнул головой и криво усмехнулся. Он сел за стол и подпер щеку рукой. Донцов подвинул свой стул поближе к нему и мягко тронул его плечо. — Спасибо, что остался. Мне с тобой всегда как-то спокойнее. — А мне с тобой нет. Донцов рассмеялся и засунул себе в рот соленый огурец. Спальня Донцова была самой маленькой комнатой, зато выходила окном на Волгу, вид которой не загораживали ни дома, ни высокие деревья. Кроме полуторной кровати и встроенного шкафа здесь почти ничего не было. Стены были пустые и белые, шторы черные. Когда Колян снял свитер и сел на кровать, на него залез уже голый Донцов и растянул губы в своей блядской улыбке. Действительно ли он так хотел трахаться в эту ночь или просто провоцировал Коляна себя отодрать, чтобы забыться, тот так и не понял. Донцов еще пару раз приехал в Речпоселок во второй половине января, когда Юлька уже вернулась к учебе. Колян предложил ему пожить у себя, но тот резко отказался. — Я просто не смогу там долго находиться, — покачал он головой, сидя рядом в машине. — Мой дом такой уродский, по-твоему? — Не обижайся, — Донцов сжал руку Коляна на руле. — Просто там слишком много Наташи. До сих пор. Колян пожал плечами. Значит, есть Наташины огурцы ему почему-то было нормально, а спать в ее доме нет. Он задумался, что вообще там напоминало о ней, и понял, что все. Обои в цветочек, комнатные растения, которые еще как-то выживали, благодаря стараниям Юльки, шкафы с посудой, которую почти ежегодно дарили родственники на праздники и которую едва ли оттуда когда доставали. И в общем это все Коляну было не нужно. Просто выбросить или раздать это рука не поднималась. Наташа этот дом создавала почти в одиночку, Колян только деньги давал. Он просто привык ко всему, что она туда принесла. Даже, если ему что-то из этого не нравилось, он терпел, потому что она жила там круглый год, а он лишь перерыв в навигации. — Чо деньги-то зря тратить? — с досадой спросил он, но уговаривать не стал. На турбазе они много трахались, пили коньяк и рисовали. Рисовал, понятно, Донцов, а Колян позировал. Наброски охапками лежали на полу, руки Донцова были почти по локоть в угле, как у кочегара. Говорили мало, словно все важное было сказано еще тогда — после Юлькиного дня рождения. И сейчас хотелось просто быть, ничего не обсуждая и не строя планов на будущее. Тем более, что это будущее Коляну сейчас представлялось весьма туманным. А Донцов вообще жил, по-видимому, без четких планов. Он говорил о них всегда как-то обтекаемо, будто плыл по течению и хватался за то, что видит по пути. Иногда ему кто-то звонил, и они обсуждали какие-то малопонятные Коляну дела — биеннале, выставкомы, каталоги и файловые разрешения. Он не понимал, как можно так жить, не будучи привязанным к месту работы. Колян всю жизнь работал официально — служил на флоте, потом поступил в судоходную компанию и там перемещался из одного подразделения в другое. Даже если в новую навигацию ему не дадут места помощника капитана, он сможет работать судовым механиком или в палубной команде. У него будет какая-то зарплата. Жизнь Донцова с этой точки зрения представлялась ему очень зыбкой и неустроенной. Но, очевидно, это его вполне устраивало. — Ты бываешь летом в Казани? — спросил он после очередного такого звонка, когда он вышел и долго говорил на крыльце, скурив несколько сигарет кряду. Колян наблюдал за ним из окна гостиной. Его до сих пор завораживала донцовская манера курить, но пялиться на него в открытую он стеснялся. — Постоянно, — ответил Колян. — Отлично. Значит, будем там видеться. У меня большой проект будет, — сообщил Донцов и бросил телефон на диван. — Опять про Савла? — Нет. Выставочный центр будем открывать. Деньги частные и федеральные. Распилят, все, конечно. Но нам на еду хватит. Колян не стал ничего уточнять, потому что видел, что лицо Донцова застыло, как у него обычно бывало во время рисования. Это значило, что лучше с ним сейчас не разговаривать. Он и сам за собой знал такие моменты и всегда бесился, когда кто-то пытался к нему лезть с вопросами. Донцов, кстати, никогда его из такой задумчивости не выводил. И поэтому они часто молчали, не напрягая этим друг друга. В феврале Коляну позвонили из областного офиса и сказали, что ставят его в команду «Волго-Дона» вторым помощником под капитанством Федора Михайловича. Старпом пошел на повышение, и на его место поставили того, кого заменял Колян. Но для полного комплекта ему не хватает каких-то инструктажей, которые можно пройти только в головном офисе компании в Нижнем Новгороде. Это была какая-то мулька нового руководства, на которую жаловались многие, с кем Колян проходил обучение. Тот воспринял это спокойно и купил билет на поезд. Была мысль позвонить Свете и узнать, можно ли как-то это сделать задним числом во время навигации, она обычно была в курсе таких тонкостей, но звонить ей совсем не хотелось. Они с того самого дня рождения Юльки не общались. Только рождественскими открытками по вайберу обменялись. Колян больше не хотел с ней видеться, но прямо об этом говорить не стал. Чувствовал себя мудаком. Донцову он сказал, что уезжает в Нижний, и когда вернется, не знает. Тот повелел привезти ему оттуда магнитик. Колян понял, что он прикалывается. Но, когда ждал такси на вокзале, увидел белый магнит с черной надписью «Нижний лучше всех» и решил, что Донцов оценит. Инструктажи, как он и ожидал, оказались проформой, но на них пришлось потратить два дня. Получив на руки все бумажки, Колян сел в поезд и отправился домой. В душе разливалась тихая радость от того, что его мечта о постоянном месте на судне осуществилась, и что разлука с Донцовым оказалась короче, чем он думал. Мысли о том, как они будут встречаться во время навигации, он от себя гнал. Ему впервые за очень большой промежуток времени было по-настоящему хорошо внутри, и портить это ощущение мрачными ожиданиями было просто глупо. С вокзала он позвонил Донцову. Тот долго не брал трубку, потом ответил и сказал, что ждет его в мастерской с коньяком и магнитиком. Раньше они никогда там алкоголь не пили. Колян заехал в «Ашан» и купил то, что обычно пил Донцов. Тот предпочитал настоящий французский коньяк, пил его медленно и со вкусом. Поднявшись на десятый этаж, Колян толкнул дверь мастерской. Она была закрыта, в ней был врезан новый замок. Послышались шаги, и на пороге возник Донцов в своем рабочем халате, надетом поверх черной водолазки и джинсов. Колян шагнул внутрь, поставил на пол сумку, обнял его и ощутил в воздухе запах незнакомого одеколона. — Ты тут трахался что ли? — Да. Но ты бы хоть предупредил, что сегодня приедешь, — спокойно сказал Донцов и вернулся к своему рабочему месту. — Я думал, ты в Нижнем надолго застрял. — Да какая разница, где я застрял?! — взорвался Колян. — Неделю без ебли прожить не можешь? Что ж ты за блядь такая, Донцов?! — Прекрати истерику. Ты опять хочешь разбежаться? — Донцов посмотрел на него через мольберт тяжелым взглядом. — Я хочу, чтобы ты трахался только со мной, — прямо сказал Колян и шагнул к нему ближе. — Я никогда не трахался только с тобой. И не собираюсь. Это вообще не про меня, — каким-то деревянным голосом отозвался Донцов, переведя взгляд на свою картину. Колян увидел там голого чернявого парня, лежащего на животе в томной позе. — Потому тебя Наташа и выгнала, — с досадой выплюнул Колян и отвернулся к окну. — Не приплетай сюда Наташу! И потом, я тебе не жена. И не говори мне, что ты ей сам не изменял. — Это другое, — возразил Колян, вставляя в рот сигарету. — Да ладно?! Когда дело касается тебя, это другое. А от меня ты хочешь, чтобы я только с тобой спал. Ты себя слышишь вообще?! — Донцов подошел, дернул его за рукав куртки и заставил на себя посмотреть. — Я дома никогда не блядствовал. — А дома ты был три месяца в году. — Четыре, — поправил Колян. — Ты прав, разница колоссальная, — процедил Донцов, стащил с себя халат, с размаху бросил его на стул и схватил с подоконника сигареты. Колян достал из внутреннего кармана куртки бутылку коньяка и магнитик, положил их на заляпанную краской табуретку и развернулся на выход. Но дойти до двери не успел, Донцов догнал, обхватил его сзади и притянул к себе. — Коля, подожди, послушай, — голос Донцова дрогнул. — Я не умею быть верным. И не хочу. Я же говорил, что предлагаю тебе открытые отношения. После развода я понял, что брак вообще не для меня. Не только потому, что я гей. А потому что не могу быть скованным никакими ограничениями в отношениях. Иначе я задыхаюсь. — А как же твой бойфренд из Америки? — Это тоже были открытые отношения. Даже слишком открытые, — ответил Донцов, уткнувшись лбом в спину Коляна. Тот развернулся и уставился на него: — Оргии устраивали? — Бывало. И я не любил Микки. Это была скорее дружба. — С оргиями? — С оргиями, да, — Донцов усмехнулся. — Одно другому не мешает, если это всех устраивает. — Меня не устраивает. — Это я как раз понял довольно быстро, — Донцов нервно убрал волосы за уши и отвернулся. — Ты тоже меня ревновал, — напомнил Колян. — Да. Сам от себя не ожидал. — Ты говорил, что любишь меня. — Да, люблю, — Донцов посмотрел ему прямо в глаза. — И если ты сейчас уйдешь, мне будет очень плохо. Мне сложно сказать, почему ты мне так нужен. Наверное, в этом загадка любви. — Издеваешься? — Нет. Не уходи, пожалуйста, — Донцов схватил Коляна за полы куртки и потянул их вниз, чтобы снять. — Ты сегодня уже ебался. Что толку мне с тобой оставаться? — А ты только ради ебли ко мне приходишь? — Нет. Но мне противно, — Колян поморщился. — Ну раз так, то уходи, — руки Донцова повисли, и он отвернулся. Колян постоял, тупо пялясь перед собой, потом воткнул в рот сигарету, которую так и не успел поджечь, подошел к подоконнику, чиркнул зажигалкой и затянулся. Потом снял куртку и бросил на чистый стул, все так же не глядя на Донцова. Тот прошел к своему рабочему месту, но не рисовал, а сидел и пялился на какую-то мрачную картину, висящую на стене. Колян проследил за его взглядом. Там были нарисованы двое нищих на фоне моря.