Волго-Дон

Всю осень Колян провел в мастерской Донцова. По крайней мере, ничего, кроме своих визитов туда он из тех месяцев не запомнил. Дни проходили, похожие один на другой. В пустом доме Коляну было стыло и неуютно, он допоздна торчал на работе, на выходных ездил на лодке по ближайшим протокам, рыбачил. Но все это почти не оставляло следов в его памяти, мыслями он был в донцовской мастерской. Тот все-таки уговорил его позировать. — Ты здесь часто бываешь, — сказал Донцов, когда они курили, стоя голышом перед запыленными окнами и глядя на моросящий осенний дождь. — Если станешь мне позировать, это будет меньше бросаться в глаза. Колян не придумал, что ему возразить. Юлька в последнюю их встречу спросила, не завел ли он тут в городе себе подругу. Сказала она это без какого-либо осуждения, скорее с надеждой, что Колян займется своей жизнью вместо того, чтобы лезть в ее. Так и повелось, что он стал приезжать в город по субботам. Утром Юлька была в колледже, а Колян трахал Донцова в его «уголке для ебли», как они стали между собой называть темную комнату в мастерской на последнем этаже. К обеду они в каком-то смысле менялись местами: Донцов заставлял его позировать, что оказалось для Коляна занятием тяжелым и даже изнуряющим. Он раньше и не замечал, как часто дотрагивается до лица, крутит головой или меняет позу. Сам себе он казался совсем не вертлявым, а вполне основательным и спокойным, как скала. Но Донцов так не считал. Он усаживал Коляна вроде бы в обычные позы, ловил свет из окон — и бесился, когда выстроенная им композиция рассыпалась. Чаще всего это случалось, когда Колян забывался и менял положение тела или смотрел не туда, куда велел ему Донцов. — Сними на мобилу, нахера так мучиться? — однажды огрызнулся Колян. — Не лезь в то, в чем не разбираешься. Я тебя водить корабли не учу, — сказал ему Донцов, не сводя своего оловянного взгляда с широкой спины Коляна, которую очевидно сейчас рисовал. — Суда. — Что суда? — Я вожу судно, а не корабль. — И в чем разница? — безразлично спросил Донцов, шурша углем по бумаге. — Корабли — это военные машины. Суда — гражданские, — ответил Колян, быстро почесал нос и вернул руку на место. Он сидел к Донцову вполоборота, рассеянно пялился на мелкий колючий снег, который носился за окном. Это зрелище навело его на мысль, что он очень вовремя успел переобуть машину в зимнюю резину. — Тебя бесит, когда говорят чушь про твою работу. А сам ты не стесняешься учить меня делать мою, — вырвал его из задумчивости Донцов. — Тоже мне работа! — брякнул Колян. — Еще раз так скажешь, пойдешь отсюда нахуй, — Донцов вышел из-за мольберта и уставился на него. В этом взгляде не было обиды, но не было и иронии. Он был абсолютно серьезен. Колян понял, что наступил ему на больную мозоль и рискует быть посланным всерьез и надолго. И потому предпочел заткнуться и не продолжать разговор. Тем более, что он всегда не клеился, когда Донцов был за работой. Не то чтобы Колян так уж любил поболтать. Напротив, считал себя неразговорчивым. Но сидеть без дела, не меняя позы, было трудно. И потому хотелось себя чем-то развлечь. И он стал уходить в свои мысли, которые в присутствии Донцова по-прежнему практически никогда не принимали мрачный оттенок. Не то что дома, где Коляна иногда даже телек от них не спасал. И во время этих часов позирования он впадал в состояние, которое было ему хорошо знакомо еще со времен службы на флоте. В том числе поэтому он так любил выходить в плавание и в итоге остался в гражданском флоте. Когда судно медленно плыло по волнам, Коляном овладевало какое-то особое настроение тихой созерцательности. Он мог долгие минуты просто смотреть, как идет дождь, серебрится вода или под силой ветра гнутся деревья. Конечно, с капитанского мостика это выглядело лучше, чем из пыльного окна донцовской мастерской. Но и здесь была своя прелесть. С десятого этажа открывался вид на набережную, кусок старого города и Волгу, текущую широкой стальной лентой на фоне холмов, затянутых голубоватой дымкой. Это простое бесцельное созерцание словно очищало Коляна от всякой житейской мути, тяжелых мыслей и тревог. И в эти моменты он был почти счастлив. И даже когда он возвращался в Речпоселок, ходил на работу или тупо сидел дома перед телевизором, то парадоксальное умиротворение, которое он ощущал рядом с Донцовым, полностью не исчезало. Оно жило в нем в ожидании новой встречи. И оно же помогало не задаваться всерьез неудобными вопросами. Например, как так получилось, что он вот уже несколько месяцев трахается с отцом своей приемной дочери. И не только трахается, но и имеет с ним довольно странные отношения. Донцов по-прежнему держался несколько отстраненно, и в общем не сильно поменялся после того, как они с Коляном «перестали собачиться». Он встречал его в гостиной или сразу в мастерской все с той же своей блядской улыбкой, спокойно принимал подношения в виде речной рыбы, фруктов или овощей. Иногда даже что-то наказывал привезти с собой. Причем всегда что-то неочевидное. Например, патиссоны или калину. Потом изображения этих предметов Колян видел на больших серых листах, на которых Донцов делал наброски, — он складывал их кучей в углу. Среди них Колян иногда выхватывал взглядом и рисунки, которые Донцов делал с него. Это всегда были лишь детали — плечо и запястье, икра и ступня, шея и затылок. В полный рост он Коляна если и рисовал, то не показывал. Донцов вообще не особенно стремился посвятить его в детали своей работы. На вопросы отвечал неохотно, словно не желая вступать в разговоры с профаном. Колян удивлялся, как Донцов, после всего того, что было в начале их знакомства, добровольно и вполне охотно подставлял ему зад, но во всем остальном оставался для него совершенно закрытым. Они никогда не говорили ни о чем серьезном откровенно и никогда не целовались. Раньше Колян бы никогда об этом не задумался. Все его прежние половые связи были чистым сексом. Наташа оказалась практически единственной, с кем у него были постоянные отношения за всю его сознательную жизнь. Да и с ней Колян никогда не открывал душу. Не потому, что Наташа была какой-то не такой, просто у него не было такой потребности. Но сейчас, в этом своем затянувшемся одиночестве, в пустом доме, без жены и дочери, Колян вдруг ощутил потребность в какой-то близости. Причем именно с Донцовым. Словно бы только этот странный, ни на кого не похожий мужик один мог дать то, в чем Колян нуждался. Эти мысли медленно текли в его голове, когда он курил на крыльце собственного дома, глядя в осеннюю хмарь. Колян сам точно не мог себе объяснить, что в этой связи с Донцовым его так цепляет. Не только секс, он довольно быстро это понял. Хотя именно секс был очевидным ответом на этот вопрос. Но иногда Донцов с ним даже не трахался, причем без объяснения причин. «Неохота сейчас» вряд ли за него сойдет. И тогда они просто сидели в тишине, пили крепкий чай и курили. Алкоголь по негласной договоренности никогда в их посиделках не фигурировал. Донцов делал быстрые наброски или ставил на мольберт чистый холст, грунтовал его коричневой краской, а потом тряпкой прорисовывал контуры будущего рисунка. Причем очень точно. Так однажды Колян узнал себя, сидящим спиной к зрителю. Но работать над картиной дальше Донцов при нем отказывался. Натура ему, казалось, была нужна лишь для набросков. Закончив с рисованием, он мог неожиданно повернуться к Коляну и сказать: «Как насчет минета?» или «Пошли поедим». И тот всегда соглашался. Но даже в дни, когда они не трахались, Колян все равно что-то получал от этих встреч. Когда они спускались в квартиру, обедали или ужинали с Юлькой, Донцов иногда вдруг оживлялся и даже мог начать что-то увлекательно рассказывать, а потом так же резко замолкал. Познакомившись с ним ближе, Колян не перестал считать его ебанутым. Просто раньше это бесило, а теперь даже нравилось. Потому что не было похоже ни на что другое, что когда-либо было в его жизни. Донцов странно одевался, подчас странно себя вел, даже курил не как нормальные мужики, а как-то по-особому выворачивал ладонь и выдувал дым вбок. Только потом Колян понял, что эта привычка у него оттого, что он часто курил и рисовал одновременно. Донцов был тем, кого бы Колян никогда не повстречал на своем жизненном пути, просто потому что они были из совсем разных миров. Но судьба вдруг решила пересечь две параллельные прямые, и это дало такой вот странный результат. Однажды Колян спросил Юльку, как ей живется с Донцовым. — Нормально. Я теперь сама часто готовлю, — ответила она и улыбнулась усталой улыбкой, которая, вероятно, должна была говорить о ее взрослости. — Раньше не готовила, — напомнил Колян. — Ну, ты всегда что-то варил. А он может пару дней не есть, если у него настроения нет. Только деньги на продукты дает. Я готовую еду иногда покупаю, но мне она быстро надоедает. — И что готовишь? — спросил Колян. — Макароны по-флотски, — засмеялась Юлька. Он не понял, пошутила ли она, да это было и неважно. То, что она готовила в квартире Донцова еду, которой прежде Колян кормил ее целый год, само по себе было мило и забавно. Сейчас он вдруг понял, что совсем перестал ревновать Юльку к отцу, хотя и очень скучал без нее в Речпоселке. — Я приеду к тебе на зимние каникулы, — словно услышала она его мысли. — Приезжай. Это твой дом, — кивнул Колян, аккуратно приобнял ее в дверях и вышел. Потом по дороге он вдруг впервые подумал, что зря тогда не послушал Наташу и не купил квартиру в городе. Впрочем, это и сейчас можно было сделать, деньги у него остались. На однушку должно было хватить. В конце декабря Донцов позвонил Коляну и сказал, что на днях уезжает в Питер и вернется через две-три недели. Именно эта неточность навела Коляна на мысль, что тот едет не по делам. Этот короткий разговор, который состоялся в пятницу накануне обычного дня их свиданий, выбил его из колеи. Колян понял, что ехать в субботу в город ему не стоит. Просто чуйка в очередной раз сработала. Он договорился с Юлькой, что заберет ее на каникулы в последний день занятий. Все выходные Колян провел на рыбалке, хотя совершенно не любил подледную ловлю. И вообще зиму не любил, несмотря на то, что провел много лет в северных морях. Но тот холод был каким-то другим. К тому же, там зима не была поводом для прекращения навигации. На Волге зима противная: либо сырая и слякотная, либо сухая и трескучая. Обе эти погоды Колян ненавидел. Редкий день, когда было солнечно и не слишком холодно, он воспринимал как неожиданную радость. Если не работал, то подолгу мог стоять на крыльце, чистил снег вокруг дома, временами останавливался и курил, глядя на искры на нетронутых лопатой сугробах. Юлька приехала на каникулы, и сразу стало ясно, что за полгода она очень повзрослела. Зайдя в дом, она окинула его хозяйским взглядом и почти с порога начала убираться. Колян никогда в ней такого рвения раньше не замечал. То ли Донцов смог так за несколько месяцев ее воспитать, то ли в родном доме в нее вселился дух покойной матери, но Юлька успокоилась только когда привела в порядок все жилые комнаты. — Жениться не надумал? — спросила она, когда они сидели за поздним ужином. — А как бы ты к этому отнеслась? — поинтересовался Колян. — Нормально. Тебе вредно жить одному, ты дичаешь, — выдала Юлька. — А ты себе парня не завела? — Нет, — отрезала Юлька и отвернулась. Коляну показалось, что сделала она это слишком резко. Словно бы что-то скрывала. Впрочем, он и не ждал, что она будет изливать ему душу и делиться подробностями своей личной жизни. Отпуская ее жить в город, он смирился с тем, что теперь она взрослая и, вполне возможно, с кем-то уже встречается. Думать об этом было неприятно, Колян и так весь год ощущал собственное бессилие от осознания, что Юлька выросла и все меньше с ним считается. Все каникулы она проводила с подругами, которые тоже большей частью разъехались и вернулись в Речпоселок на праздники погостить у родни. Колян ходил на работу, на рыбалку, смотрел телек и скучал. Он написал Донцову в вайбер и поздравил его с Рождеством, тот не ответил. Колян весь день пялился на картинку с ангелом, которую ему переслал. Одну из тех, что слали ему сослуживцы и дальние родственники. Колян подумал, что это было сентиментально, глупо, даже смешно, и удалил ее вместе с сообщением. Донцов приехал в город в середине января, когда Юлька уже вернулась к учебе. Колян отвез ее в пустую квартиру, зашел туда, — и с порога на него накатила тоска, которую вскоре сменила злость. По дороге домой он позвонил Донцову, тот не брал трубку, и тогда он оставил голосовое сообщение, где высказал все, что накипело. Ответа не было два дня, а на третий Донцов позвонил и со свойственным ему нарочитым спокойствием сказал: — Юле семнадцать лет. Она вполне может пожить неделю одна. Деньги у нее на карте есть. Ты ей тоже наверняка опять дал. — Ты обещал за ней следить, а сам уехал хер знает куда! — крикнул в трубку Колян. Донцов сделал паузу и потом сказал: — Мы с ней каждый день созваниваемся. С ней все нормально. Я приеду скоро. — Когда?! — Ты соскучился? — вдруг совсем другим тоном спросил Донцов. Колян психанул и нажал отбой. Через пару минут на вайбер пришло сообщение: «Я тоже соскучился». Колян выматерился, но на душе полегчало. Спустя пару дней Донцов вернулся в город, о чем ему тут же сообщил. Колян еле дожил до субботы, ни о чем думать не мог. По дороге в город чуть в аварию не попал — гнал на предельной скорости, на повороте занесло, и он едва не вылетел в кювет. В лифте Колян постарался выровнять дыхание и не выглядеть так, словно несся сюда сломя голову. Донцов встретил его, широко раскрыв дверь. — Сразу наверх пойдем, или, может, чаю? — с усмешкой спросил он. Колян понял, что тот издевается, застыл в паре шагов от двери и оглядел его с ног до головы. — Ты уже обуться успел. Так что не выделывайся. Пошли. — Разуться недолго. — Раздеться тоже, — сказал Колян и выразительно посмотрел на Донцова. Тот не возражал. Молча закрыл квартиру и направился в мастерскую. Там было холодно — центральное отопление не протапливало помещение с панорамным остеклением и высоким потолком. Но Колян стал раздеваться с порога. Сбросил дубленку, свитер, а джинсы ему расстегнул Донцов. Он просунул руку Коляну в трусы, вынул уже на все готовый член и взял его в рот. Бесстыдство, с которым он это проделал, заводило не меньше самого минета. Колян смотрел вниз, встречался взглядом с черными глазами Донцова и тяжело дышал. Но кончать в метре от двери со спущенным штанами не хотелось. И продолжили они уже на диване. Раздевались по дороге. — Что ты там делал в Питере? — спросил Колян позже, глядя в потолок. Донцов лежал рядом, нашарил на табуретке сигареты, одну протянул ему, вторую прикурил сам. — А что тебе даст ответ на этот вопрос? — Просто ответить нельзя? — Колян сжал челюсти, едва не перекусив сигарету. — Встречался с людьми, взял несколько заказов, отвез в галереи готовые работы, ходил на вечеринки, трахался, — наконец ответил Донцов и выпустил пару затяжек клубами дыма. — Красиво жить не запретишь, — попытался съязвить Колян. Радость от встречи как-то сразу померкла. — У тебя есть замечания к моему образу жизни? Может, совет мне хочешь дать? — Не бросай Юльку здесь одну. Она мелкая девчонка еще. Ее мать опекала, потом я за ней как мог следил. А ты, если пустишь на самотек… — Колян не стал договаривать, поднялся, загасил сигарету в пепельнице и сел на диван спиной к Донцову. Повисла пауза. Колян больше ревновал, чем злился, но не хотел этого показывать. Понятно, он сам виноват, что сидел сычом в своем одиноком доме, ходил на рыбалку, пялился в телек, как старый дед, и ни с кем не встречался. Да ему и не хотелось. А то, что Донцов — та еще блядь, сразу было понятно. Тот просто не мог быть никем другим, учитывая, с чего у них все началось. Донцов поднялся, открыл дверь, впустил в комнату свет и уставился на Коляна своим оловянным взглядом, который у него всегда появлялся, когда он рисовал. — Давай, я с тебя обнаженку порисую. — Нет, — мрачно отозвался Колян и инстинктивно прикрыл голый пах рукой. — Не хочу, чтоб потом меня Юлька на твоих рисунках узнала. — Мы ей не покажем, — усмехнулся Донцов, схватил его за ладонь и потянул за собой. — Садись на подиум! Я обогреватель включу. Он прошел в мастерскую и включил тепловую пушку, которую направил на место натурщика. Сам он оставался голым, словно ему холод был не страшен. Притащил на подиум низкую скамейку и усадил на нее Коляна. Тот машинально подчинился, но, когда Донцов заставил его расставить ноги и откинуться назад, запротестовал: — Нахер! Не хочу голым. По частям рисуй, а вместе не надо. — Почему? — поинтересовался Донцов. — Ты меня нарисуешь так, чтоб я на тебя был похож. — Хочешь сказать, что я рисовать не умею? — Донцов прищурился. — Умеешь. Но не по-нормальному, — Колян мотнул головой, встал, поднял свои трусы с пола и стал одеваться. — Ты из всего, что рисуешь, делаешь себя. Донцов, казалось, такого ответа не ожидал. — А это плохо? — уточнил он. — Ты и так меня совратил. Тебе мало? — мрачно усмехнулся Колян. — Я тебя совратил?! Тебе пять лет, что ли, чтоб тебя совращать? — взвился Донцов и перехватил его руку, чтобы остановить на пути к очередной брошенной на полу вещи. — Ну, ты меня понял, — попытался отмахнуться тот, но Донцов не дал: — Нет, я не понял. Объясни. — А кто меня за член хватал, на пол мыло ронял? Кто на слабо меня брал?! — разозлился Колян, схватил Донцова за плечи и уставился в его блядские глаза. — Серьезно? На слабо?! Ты в ту ночь в Питере на мою жопу пялился так, что чуть вторую дыру в ней не прожёг! — Донцов вырвался и оттолкнул его от себя. — Я просто отлить вставал! А ты там в душе меня поджидал, всякие позы принимал, — Колян поднял с пола майку, с досады махнул ей и едва не заехал Донцову по лицу. Тот схватился за нее и дернул его на себя. Они посмотрели друг другу в глаза и оба почти сразу отвернулись. — Колян, ты же не серьезно? В той квартире было три сортира. И ты пошел в тот, где я пьяный под душем еле стоял. Хотел в себя прийти. А ты, блядь, припёрся, и я подумал, ну все, пиздец мне настал. Я потому и предложил тебе секс, чтоб понять, ты и вправду меня прибить собрался или все-таки сам по теме. — Лучше бы прибил! — в сердцах выкрикнул Колян. — Тебе виднее. Не хочешь позировать, иди тогда отсюда. Мне работать надо, — холодно сказал Донцов, выключил обогреватель и направился в туалет, где демонстративно закрылся. Колян понял намек, оделся и вышел вон. Время было десять утра, Юлька возвращалась к двум, и не было смысла тут торчать. Он спустился по лестнице, позабыв про лифт, сел в машину и, едва она отогрелась, рванул обратно в Речпоселок.