Волго-Дон

Две недели Колян пробыл в Речпоселке безвылазно. Не звонил ни Донцову, ни Юльке. И они ему тоже не звонили. Это навело его на мысль, что он им обоим не нужен. Неприятно было это сознавать. В середине февраля Сергеич отправил Коляна в город, надо было завезти какие-то документы в головной офис. Он чисто по инерции подкатил к дому Донцова и понял, что приехал не туда, лишь увидев на сиденье папку для бумаг. Колян опустил голову на руль, тяжело вздохнул и набрал его номер. Тот взял трубку не сразу. — Я тут проездом около твоего дома. Могу зайти. Донцов чуть помолчал, а потом ответил: — Если только быстро. У меня натурщик скоро придет. — Ладно. Колян поднялся в мастерскую, скинул на пороге дубленку и прошел внутрь. Донцов его не встречал. Он стоял за мольбертом и сосредоточенно рисовал. Колян не видел, что именно, да ему и не было интересно. — Дай мне две минуты, — сказал Донцов, не удостоив его взглядом. Колян огляделся, увидел чистую табуретку и сел. Подиум, на который обычно его сажал Донцов, сейчас был накрыт красной тканью, собранной в складки. А поверх стоял то ли стул, то ли трон. Старинный и красивый, обитый зеленым бархатом, с резными ножками. — Ты стул что ли рисуешь? — Не отвлекай меня, пожалуйста, — отрезал Донцов, и Колян почувствовал себя ребенком, который достает взрослых тупыми вопросами. Напрасно приехал, подумал он. Донцов явно был не расположен с ним общаться. Его больше волновало пустое место на стуле, чем Колян. Он поднялся, обернулся к окну и стал бессмысленно пялиться на панораму Волги. В февральском воздухе висел сырой туман, с утра наступила оттепель, но было ясно, что до настоящей весны еще придется натерпеться всех видов зимней непогоды. Уже сейчас было ощущение, что ночью ударит мороз и все размокшие дороги превратятся в каток. Колян тяжело вздохнул, повернулся к Донцову и сказал: — Ну, я тогда пойду. — Нет, стой, — отозвался тот, бросил палитру на заляпанную краской табуретку и вытер руки о тряпку. — Много работы? — спросил Колян, когда он подошел ближе. — Заказ большой. Пошли, — Донцов потянул его в темную комнату, и там Колян прижал его к себе и стал жадно целовать в шею, стаскивать с него одежду и хватать за все места, до которых дотягивался. Он вдруг остро ощутил, что до дрожи соскучился по этому ебанутому. — Давай просто передернем. Времени нет, — предложил Донцов, беря член Коляна в руку. Тот не возражал, но все равно стащил с него одежду и уложил на диван. Едва они закончили, Донцов натянул прямо на голое тело заляпанный краской халат и снова встал к своему месту у мольберта, углубившись в рисование. Коляна задело такое поведение. Он смотрел на лицо Донцова: оно еще не покрылось обычной бледностью и хранило следы румянца, который появлялся на его щеках во время секса. А когда Донцов кончал, из его горла обычно вырывались какие-то сдавленные стоны. Словно бы он сдерживал себя. Хотя Колян был уверен, что этот странный тип вообще ничего не стесняется. То, как он развязно раздвигал ноги, лежа на спине, или похабно оттопыривал зад, когда стоял на четвереньках… А еще этот его фирменный блядский взгляд… Колян такое только в порнухе раньше видел. Причем, не в гейской, которую ему всегда было стремно смотреть. А в самой обычной, с потасканного вида бабами, у которых между ног наверняка население небольшого города побывало. — Ты так подставляешься, когда трахаешься… Я никогда не понимал, тех, кому это нравится. — неожиданно для самого себя вслух сказал Колян, глядя на застывшее лицо Донцова. Быстрой дрочки ему не хватило. И не хватило ставшего привычным совместного курения на диване, неспешного разговора после секса, все кончилось как-то резко, и оттого со дна души поднималась досада. Донцов оторвал взгляд от картины и перевел его на Коляна. Внимательно посмотрел, словно сканировал. — Что «это» мне нравится? — уточнил он. — Член принимать, — ответил Колян. Он хотел сказать «давать в жопу», но опасался нарваться на скандал. Он и так уже чувствовал, что стоит на скользкой дорожке. Донцов помолчал, посмотрел куда-то в сторону и ответил: — Мне вообще нравится секс. И, если уж им заниматься, то целиком. И не важно, в какой роли. В этом смысле я гораздо свободнее тебя. Впрочем, я свободнее тебя во всех смыслах. — Ну, это само собой, — уязвленно отозвался Колян и отвернулся к окну. — Я просто удивляюсь, что тебе нравится быть пассивом. Хотя вроде женат был. Физически ведь это противоестественно. — Вся наша жизнь противоестественна. Ты водишь многотонные махины по воде, я создаю иллюзии объема на плоской поверхности. К тому же, я не пассив. Просто по-другому ты не готов, — спокойно ответил Донцов. — Тебе кажется, что то, как ты занимаешься сексом, что-то в тебе определяет. — А тебе так не кажется? — Колян внимательно на него посмотрел. Но Донцов уже вернулся взглядом к своей работе. — Секс вообще не про определения. Напротив, про выход за пределы тела, — убежденно произнес он. — Хочешь сказать, ты и сверху можешь? — уточнил Колян, подходя ближе. — Колян, ты меня пугаешь, — Донцов скосил на него взгляд и рассмеялся. И хотя этот смех не был злым, он почему-то прозвучал обидно. Колян подхватил с пыльного табурета свою дубленку, неопределенно махнул рукой и пошел на выход. Донцов его не останавливал. В подъезде на первом этаже Колян столкнулся с белобрысым губастым парнем в кипенно-белой куртке и темных очках. Почему-то при взгляде на него появилась уверенность, что он идет к Донцову. Что он именно тот самый натурщик, которого тот ждет. И, вероятно, не только, чтобы его нарисовать. Коляна поразила собственная паранойя и ревность, и он постарался выбросить все из головы, пообещав себе, что на следующей неделе к Донцову не поедет. Но уже в среду стал понимать, что не сможет сдержать данное себе обещание. В пятницу в судоремонтной мастерской отключили свет на весь день. И Колян просто не нашел повода себе отказать, чтобы поехать в город. Звонить Донцову он не хотел, хотя знал, что это глупо. Но почему-то был уверен, что застанет его в мастерской. Подойдя к подъезду, Колян встретил выходивших из него людей и потому не стал звонить в домофон. Он на автомате сел в лифт и проехал до чердачного этажа, вышел и толкнул дверь донцовской мастерской. Колян уже научился ее открывать без ключа. Если хозяин был внутри, он закрывался лишь на хлипкую защелку, которая легко поддавалась, если сильно дернуть. Дверь и в этот раз открылась, Колян прошел внутрь и первое, что бросилось ему в глаза — тот самый губастый парень из подъезда, сидящий на «троне». Абсолютно голый. Но хуже было то, что Донцов тоже был голый, хоть и стоял за мольбертом, держа кисть в руке. — Что ты здесь делаешь?! — раздраженно спросил тот. Колян не ответил. Как будто завис, пялясь на оголенный пах парня, который даже позу не поменял. Вот уж действительно идеальный натурщик, не то что Колян. Тот медленно развернулся и пошел на выход. Сбегая по ступеням вниз, он все еще видел эту мерзкую сцену. Чувствовал себя первостатейным идиотом. — Николай, я хочу, чтобы ты больше не приходил в мою мастерскую, — голос Донцова в трубке звучал нервно, но решительно. Колян пропустил два его звонка. Но на третий взял. К тому времени он уже накатил литр пива, и его досада немного притупилась. Он молча слушал слова Донцова, не вставляя ничего от себя. — Мы больше не будем трахаться, — «для тупых» уточнил Донцов и, не услышав ответа, продолжил: — Ты можешь навещать Юлю в моей квартире, как раньше… Не помню, говорил ли я тебе, что благодарен за все, что ты для нее сделал. Я правда это очень ценю. Но на этом между нами всё. Я знал, что не надо было всё это начинать… нам с тобой. — Почему? — глухо спросил Колян. Не потому, что так уж заинтересовался ответом, а просто чувствовал, что тот сейчас завершит разговор. — Не вижу смысла разъяснять, — помолчав, ответил Донцов. — Ты и сам найдешь причины. В любом случае, так будет лучше для нас обоих. И для Юли. Колян сам нажал отбой, лег на диван и провалялся на нем до утра воскресенья. Его разбудил яркий луч солнца, не остановленный шторами, которые он сам же сорвал и выбросил. Колян тяжело поднялся, пошел в туалет и глянул на себя в зеркало. Смотреть на свое лицо было противно, и потому он даже бриться не стал. Отлил, сходил в душ и вышел на реку. Дошел по льду до знакомой тихой заводи, куда редко доходили другие рыбаки, уставился на гладь замерзшей реки, по которой ветер гонял неприкаянный февральский снег. Усевшись на раскладной табурет, Колян закинул спиннинг, ни на что особенно не надеясь в плане добычи. Он подумал, что вот, нырни он сейчас в Волгу или замерзни тут до смерти, и его даже искать будут не сразу. Никому он не нужен. Ни дочери, ни на работе, ни тем более Донцову. Хотя в отношении Донцова это всегда было так. Тот был подлой похотливой сукой, к которой Колян по непонятным для себя причинам прикипел. От одиночества, не иначе. И потому что Юлька выбрала его. Папу своего настоящего выбрала. А ты, Колян, иди, рыбу уди. Кто же тебя заставлял с сухогруза уходить? И с Донцовым трахаться? — Блядь! — впервые за целые сутки открыл рот Колян и с досадой бросил спиннинг на лед. Его накрыло волной отчаяния от понимания, в каком жизненном тупике он оказался. Год назад казалось, что хуже быть не может — жена умерла, дочь-подросток без присмотра осталась. А сейчас он просто в полной жопе. И все из-за этого ебаного Донцова. Колян поднялся на ноги, пошарил глазами по округе, пытаясь успокоиться. День был противный, как почти любой день в конце зимы. Солнце то и дело скрывалось за низкой облачностью, налетала поземка и пронизывала насквозь. Послышался скрежет и плеск. Оставленный без присмотра спиннинг скользнул в прорубь. Видимо, рыба клюнула и утащила его за собой. — Да и хуй с ним, — мрачно сказал Колян, сложил табурет, закинул на плечо сумку и пошел в сторону дома. И больше на рыбалку не ходил. После работы пялился в телек, от надоевших сериалов перешел на каналы про путешествия, приключения, загадки природы, историю и передачи типа «Сделай сам». Смотрел все подряд, лишь бы не думать о том, какая загадка природы приключилась в его голове, раз он оказался главным героем всей этой дурацкой истории. На 8 марта к нему без предупреждения приехала Юлька. Зайдя в дом и увидев Коляна в трусах на диване с банкой пива, она спросила: — Ты из дома-то хоть иногда выходишь? Одичал совсем. Колян не ответил, поднялся, ушел в спальню, натянул на себя домашние трико и майку. Хотел убрать за собой, но Юлька уже это сделала. Она выглядела как-то по-новому. Будто еще больше повзрослела. И прическу сменила, сделав себе какую-то модную стрижку с выбритым затылком. Коляну она не понравилась, так Юлька стала похожа то ли на рокершу, то ли на лесбиянку. — Решил бороду отрастить? — спросила она, глядя на его многодневную щетину. Он почесал щеку и отвернулся. Было стыдно за то, как он себя распустил. — Это сейчас модно. И тебе, кстати, идет, — неожиданно сказала Юлька. — В городе будешь, я тебя в барбер-шоп свожу. — Куда? — не понял Колян. — В салон красоты для мужчин, — засмеялась Юлька. — Тебе все шутки шутить, — отмахнулся он и полез в холодильник, чтобы ее накормить. Она неожиданно перехватила инициативу и пожарила картошку, почти так, как это делала когда-то Наташа. С пеночками. — Я думал, ты в городе на праздники останешься, — сказал Колян, когда они ели за кухонным столом, накрытым цветастой клеенкой. — Решила тебе подарок сделать на 8 марта, — улыбнулась Юлька и посмотрела на него с какой-то незнакомой нежностью. — Я тебе деньги на карту перевел, ты же получила? — спросил он и подумал, что вообще не так надо дочери подарки дарить. Но Колян давно усвоил, что не умеет выбирать то, что нравится женщинам. Наташа его в этом убедила и приучила просто одаривать ее и Юльку деньгами. Та спокойно кивнула и сказала: — Отец мне тоже деньгами подарил. Скучно с вами. Колян хотел было спросить, как там Донцов, но замялся, и она увела тему в сторону, стала спрашивать про поселковых друзей-знакомых, сама что-то рассказывать, а потом помыла посуду и пошла спать. Из этого разговора он запомнил лишь брошенную вскользь фразу, что Донцов сейчас много работает. Колян знал, что это за работа. Узнай он ее подробности прошлым летом, костьми бы лег, но не отпустил бы Юльку в дом к этому извращенцу. А теперь сам скрывал донцовские секреты, как свои собственные. Да и что бы он ей сказал? Твой папа рисует порнографию с пидорами и ебется с ними в очко? А Юлька бы сразу спросила, откуда у него такие сведения. И чего он этим добьется, кроме собственного разоблачения? У современной молодежи сейчас свободные взгляды, Юлька бы нашла, как оправдать папу, а Колян бы предстал дремучим гомофобом. Хотя никогда он им не был, и даже плакаты с накрашенными китайскими геями в собственном доме терпел и не сорвал их, вместе с Наташиными шторами. Они до сих пор висели в Юлькиной комнате, напоминая ему о ней. И на флоте приходилось за пидоров и прочих чмошников впрягаться. Но только разве ей это объяснишь? Колян перебирал эти дурацкие мысли, лежа без сна в своей одинокой кровати, и понял, что не уснет, пока не передернет. Перед глазами в этот момент был, конечно, Донцов. Жопа его ебливая, руки жилистые, худые, глаза вороньи. Впору было сказать, что этот мудак его приворожил, если бы Колян хоть во что-то подобное верил. Но он не верил ни в бога, ни в черта, по крайней мере, в тех, в которых предлагала верить церковь. Он с детства плохо переносил церковные службы, попов, запах ладана и лампадного масла. Все это ассоциировалось у него со старостью и смертью. Мать Коляна, чем старее становилась, тем истовее верила. И умерла от прободения язвы прямо на Пасху. Не хотела ложиться в больницу накануне святого праздника. Ее так и похоронили с крашеным яйцом в гробу. С тех пор Колян их никогда не ел. И вообще от вареных яиц вскоре совсем отказался. Они у него в горле застревали, он давился, кашлял до слез и представлял, что вот так глупо помрет и его закопают рядом с матерью и тем дурацким пасхальным яйцом. Мать верила в Бога, оттого ей было легче жить на свете, чем Коляну. Потому что в его мире не было никакой сверхъестественной силы, которая могла бы ему помочь справиться с тем пиздецом, в котором он оказался. Приходилось справляться самому. Но он все никак не мог взять себя в руки, плыл в море своей тоски и отвлекался от нее, лишь когда на горизонте появлялась дочь. Дочь, которую у него вместе с его покоем и сном украл Донцов. Юлька на самом деле не шутила, когда предлагала ему сходить в салон красоты для мужчин. Собираясь на следующий день в город, она его предупредила, чтобы он не брился. Колян подчинился, почувствовав, что ей до него есть дело. И эта мысль согревала. Он нагрузил ей с собой Наташиных солений-варений, которые сам почти не ел, купил по дороге еще какой-то провизии, а в самом городе остановился возле цветочного салона и купил охапку роз. Юлька, приняв ее, рассмеялась, но была довольна. Они поели в каком-то кафе, которое выбрала она, а потом пошли в тот самый барбер-шоп. Это было недалеко от ее колледжа. Их встретил стильно стриженый парень лет двадцати по имени Данил, и по тому, как Юлька с ним разговаривала, Колян понял, что они знакомы. Но показывать это она не хотела. Он наблюдал за этими двумя, пока они обсуждали, как его побрить и постричь. Будто Колян был их совместным ребенком. Когда ему надоело, он вмешался в разговор, отверг самые идиотские предложения, и в итоге получил модно постриженную щетину и бесценное мнение профессионала о том, что его лысина на лбу — не повод стричься под машинку. Посмотрев на себя в зеркало, Колян, как ни странно, воспрянул духом. Его оплывшая от тоски и пива физиономия под модно выбритыми бакенбардами уже не казалась такой уж унылой. И провожая Юльку до дома, он уже знал, что позвонит той самой Свете из правления пароходства. Света как будто совсем не удивилась его звонку, хотя с момента их знакомства прошло уже несколько месяцев. Согласилась встретиться вечером после работы при условии, что Колян за ней заедет. Он и так отпросился на весь день, в доке все равно дел никаких не было, и потому спокойно ее подождал. Света встретила его улыбкой, в которой читалась легкая усмешка. Колян подумал, что выглядит глупо со своими бакенбардами, которые парикмахер еще и немного подкрасил, чтобы скрыть седину. Он нервно сжимал кулаки в карманах, пытаясь вспомнить все проверенные приемы обращения с женщинами. Но оказалось, что заводить однодневную интрижку в порту и пригласить на свидание серьезную женщину из головной конторы — не одно и то же. Света с ним не кокетничала так, как это делали буфетчицы и диспетчерши, с которыми он обычно дежурно заигрывал во время стоянки в портах. Он немного стушевался, она это поняла и взяла инициативу на себя. Сказала, в какой ресторан ехать, вела себя уверенно и даже иногда прямолинейно. Он к такому не привык. Впрочем, к середине вечера, когда они уже съели шашлык в дорогом и довольно шумном грузинском ресторане, Колян пообвык и понял, что Свете он все-таки понравился. О себе говорил мало, сказал лишь самое основное — вдовец, дочь учится в городе, живет один. Света, услышав это, заметно расслабилась, и остаток вечера они проболтали обо всякой ерунде, Колян бы не вспомнил, о чем. Расплатившись по счету, он довез ее до дома, не получил приглашения зайти и почему-то не расстроился. Впрочем, Света дала понять, что не против встретиться еще. Колян приехал домой уже к полуночи, лег спать, и на следующее утро чувствовал приятную пустоту в голове. Он не думал о Свете, но, самое важное, — он почти перестал вспоминать про Донцова. И этот эффект от вчерашнего свидания он посчитал большим успехом, который нужно было закрепить. На втором свидании Колян подарил Свете розы и вел себя увереннее. Даже предложил ей навестить его в Речпоселке. Она рассмеялась и сказала, что разве что летом. Коляна неприятно кольнуло ее отношение к месту его жительства. Тоже мне, столичная жительница, с досадой подумал он, но решил не обижаться. К тому же, его намек она поняла правильно и пригласила его к себе, но не в тот же вечер, а в выходной день. Ребенок будет у бабушки с дедушкой, объяснила она. Светиному сыну было лет двенадцать. Поздний ребенок, подумал Колян, глядя на нее. Света, конечно, молодилась, как все бабы, но он видел, что ей не меньше сорока пяти, а может, и больше. Ее возраст его не отталкивал. Он не собирался заново жениться и заводить детей. Но ему нравилось, что она ведет себя с достоинством, может поддержать разговор, не лезет к нему в трусы, как Лена, и от нее приятно пахнет дорогими духами, а не потом и табаком, в отличии от большинства его прежних случайных любовниц. Интим с ней Коляна не впечатлил. Света была слишком правильная. Переспала с ним после третьего свидания, пригласила к себе, приготовила ужин. Даже свечи на стол поставила. Колян почувствовал себя героем какой-то мелодрамы с телеканала «Россия». Особенно, когда она стала показывать ему фотки своего сына. В ее небольшой квартирке был целый иконостас из фото разных лет, где Артур бегает на лыжах, прыгает на батуте, участвует в олимпиаде и тому подобное. Колян так и не понял, где и кто отец этого чернявого, совсем не похожего на мать мальчика. Света сказала, что дважды была замужем, но все это давно в прошлом. И Колян в это прошлое не лез, со своим бы разобраться. Он курил на ее балконе поздним вечером, глядя на непривычный городской пейзаж — ряды одинаковых серых панелек вдоль шумного, никогда не спящего шоссе, и понял, что не уснет в Светиной кровати. Сказав ей, что едет ночевать к себе, Колян увидел в ее глазах облегчение. И это его почему-то совсем не огорчило. Проведя неделю в Речпоселке, Колян понял, что снова начинает думать о Донцове почти беспрерывно. Сначала приходила какая-то незначительная мысль, например, кто-то из мужиков бросал на стол сигареты, и Колян, глядя на пачку, вспоминал, что Донцов курил такие же. А может, и не такие, но у него всегда они были с «раком». Эти агитационные картинки со страшными фотографиями о вреде курения однажды всплыли в их разговоре после очередных поебушек на продавленном диване в донцовской мастерской. — Рак — самое понятное и предсказуемое. Это как контракт, — сказал Донцов, отказавшись брать сигарету из Коляновой пачки со «слепотой». — И если ты куришь, то ты его как бы подписываешь. А слепота — это лотерея «один на миллион». — И что в этом плохого? От рака больше шансов сдохнуть, — возразил Колян. — Вот именно. К тому же, слепота — это конец для художника. Смерть от рака честнее, — убежденно заявил Донцов. — Можно выбрать «мертворождение», — заметил Колян, выдыхая дым изо рта. — Ты бы еще «импотенцию» мне предложил, — мрачно отозвался Донцов, поднялся и вышел в мастерскую, оставив Коляна лежать на диване. Тот не понял, что в мертворождении его так задело. Он лично знал несколько мужиков, которые просили им в магазине только с такой картинкой пачки давать. Рожать они, ясное дело, не собирались, и потому вид мертвого эмбриона их не пугал и не казался таким же мерзким, как рак горла. Не говоря уже про импотенцию, пачки с которой Колян сам избегал брать. Подобные дурацкие разговоры с Донцовым периодически всплывали у него в памяти, а следом в бой вступала «тяжелая артиллерия» — сцены в питерской квартире, грязный секс в мастерской и фирменный блядский взгляд. Последний преследовал его даже во сне. Понятно, что упражнения в миссионерской позе в Светиной кровати не могли это воспоминание перебить. Но само общение с ней помогало Коляну не заводить эту карусель воспоминаний, не видеть в чем угодно повод подумать о Донцове. И это было самое главное. К Донцову домой он заходить перестал. Перехватывал Юльку у колледжа после занятий, возил ее в торговый центр. На ее вопросы о том, из-за чего они опять перестали общаться, Колян лишь вяло что-то мычал. Ответа у него для нее не было. Впрочем, она и не настаивала. Было видно, что ее гораздо больше волнует ее собственная жизнь — и личная, и общественная. Юлька стала участвовать в студенческой самодеятельности, показывала ему фотки с каких-то репетиций. Колян видел, что она своей новой жизнью довольна, и не лез. Хотя тоска от ее отсутствия в Речпоселке никуда не делась. Коляну ее не хватало. Но и заменять ее какими-то чужими людьми, например, сходиться со Светой и знакомиться с ее Артурчиком, ему в голову не приходило. Возможно, это бы и произошло само собой, если бы не началась пандемия. Поскольку Колян никогда не смотрел новости, о новой модной болезни он узнал от Светы. Потом посмотрел Первый канал и понял лишь то, что всегда понимал после просмотра телепередач — нам все врут и никто ничего толком не знает. А если знает, то молчит. Своей собственной смерти он не особенно боялся, как будто до конца не веря в ее реальность. А вот за Юльку переживал. Позвонил ей и выяснил, что им отменили занятия. Вроде как на неделю. Он позвал ее к себе в Речпоселок, но она сказала, что хочет остаться в городе. На работе у Коляна тоже объявили нерабочую неделю, мужики радостно потирали руки и закупались алкашкой. Неделя перетекла в две, а потом в месяц. Для Коляна эти дни слиплись в один какой-то бесконечный день, наполненный мрачными мыслями и воспоминаниями под бормотание телевизора. Он и не пытался разобраться в том, что за болезнь этот ковид, потому что был совершенно темным в медицине, роликам на ютьюбе он доверял примерно так же, как и новостям по телевизору. Ему снова казалось, что все врут или сами не понимают, о чем говорят. Колян же ощущал себя героем какого-то плохого скучного кино, которое почему-то никак нельзя выключить. Каждым звонком Юльке он пытался добиться того, чтобы она вернулась в Речпоселок. И чем больше она ссылалась на то, что в городе ей удобнее учиться на удаленке, тем больше Колян убеждался, что и она ему врет. И дело было не в Донцове, о котором она практически не упоминала. У нее появился в городе парень, говорить о котором с Коляном она не хотела. Думать о том, что какой-то мужик трахает его Юльку, было невыносимо. Но ей уже исполнилось семнадцать лет, и она не давала никаких поводов считать, что не справляется со своей жизнью — нормально училась, всегда отвечала на звонки, научилась готовить и обслуживать себя. В этом смысле жизнь с Донцовым пошла ей на пользу, Колян был вынужден это признать. Родной папаша давал ей кров, но совсем не опекал и так приучил к самостоятельности. Теперь уже она сама пыталась взять Коляна под опеку, приезжая к нему, наводила порядок, готовила еду и даже позволяла себе давать советы по устройству личной жизни. Говорила, что нельзя жить прошлым и оставаться однолюбом. Колян молча слушал, как делал это раньше с Наташей, у которой тоже случались моменты, когда ей казалось, что он нуждается в ее советах. Он давал ей возможность выговориться, но поступал всегда по-своему. И сейчас глядел на Юльку и не слушал ее слов, а подмечал, как она меняется раз от разу, как он ее видит. Как из девочки она становится женщиной, как пытается рассуждать о жизни и невольно красуется перед ним. Но больше пары дней она у Коляна не оставалась, рвалась в город, а он тосковал. По ней, по своей прежней жизни и по Донцову. Колян порывался съездить в гости к Свете, но она оказалась из тех, кто всерьез воспринял антиковидные меры, сидела на самоизоляции и больше всего боялась за своего Артура, у которого была астма. Они переписывались с Коляном в вайбере, и именно от нее он узнавал все последние новости о ковиде, а также о планах конторы на новую навигацию. И эти новости вводили Коляна в еще большую тоску. Потому что было ясно, что из-за пандемии начало навигации откладывается, и на воду спустят далеко не все суда. А это значило, что его мечта вернуться на борт в этом году накрывалась медным тазом. Эти переживания имели только один позитивный эффект — Колян меньше вспоминал о Донцове, а чтобы окончательно не спиться, сидя на диване перед телевизором, он решил реанимировать свой долгострой — баню. Ее он хотел построить как подарок к своему сорокалетию. Наташа этот проект не одобряла, считала, что душевой кабины в доме вполне достаточно. И денег ей было жалко. В то время она уже думала о покупке квартиры для Юльки в городе, и строительные планы Коляна ей были не в кассу. Но он все равно решил строиться: огородил место под баню за домом на границе с соседним участком, выкорчевал там все пни и закупил шлакоблок. Потом началась навигация, и было не до бани, а потом Наташа умерла. И полтора года этот замотанный в пленку шлакоблок стоял на палетах, мозоля ему глаза. Прошлым летом он по Волге не ходил и вполне бы мог построиться, но после смерти Наташи возвращаться к стройке, которую она не одобряла, у Коляна рука не поднималась. Тогда у него была надежда удержать Юльку дома, и он еще не знал, что стремный мудак в желтом плаще, однажды появившийся на причале, оставит в его душе такую занозу. Да и сейчас он понимал, что ему одному эта баня не нужна. Но чем сидеть и киснуть, переключаясь между новостями про ковид, криминальными сериалами, дурацкими роликами на ютьюбе, тревогами о Юльке, печалями о своем досрочном списании на берег и мыслями о Донцове, лучше чем-то заняться. Так он рассудил и нанял знакомого мужика, который тоже шарахался без дела из-за ковидных ограничений. Вместе они вырыли яму под фундамент и залили раствор. Остальное Колян решил делать сам. Спешить ему было некуда. В конце апреля док и мастерскую все-таки открыли, он вместе с бригадой подготовил несколько судов к навигации, спустил их на воду, и на этом опять все встало на несколько недель. Судоходная компания зависела от заказов на перевозки, а их из-за пандемии почти не было. Только к середине лета все стало приходить к относительной норме, если не считать того, что в поселке от ковида умерло пять человек. Колян знал их всех и считал, что сгубил их не модный вирус, а водка. Он все больше убеждался в том, что ковид не стоит истерик, которые вокруг него устраивают. И даже когда Юлька, наконец приехав на каникулы, наградила его им, мнения своего не поменял. Провалявшись неделю с температурой и кашлем, он вернулся к своей стройке, хотя мучился слабостью и злился оттого, что перестал чувствовать запахи. Даже курить бросил, о чем раньше всерьез не мечтал — думал, не сможет. А оказалось, что он гораздо больше нуждался во вкусе табака, чем в никотине. Юлька сказала, что Донцов тоже бесится от антиковидных мер, поскольку закрылись все галереи, которые продавали его картины. Колян испытал что-то вроде злорадства от мысли, что похабные картины с голыми пидорами теперь где-то пылятся, на них никто не смотрит и не покупает. Когда его накрывало мыслями о Донцове, он в красках представлял, сколько мужиков прошло через его мастерскую за минувшие с их разрыва месяцы и со сколькими из них он трахался. И в каких позах. И вместе с досадой к нему приходило возбуждение. Теперь он часто смотрел гейское порно на телефоне, особенно его заводило то, в котором одного мужика пускали по кругу, представлял на месте пассива Донцова и дрочил так, как будто ему снова было восемнадцать. Но искать себе какого-то для подобных утех Колян даже не пытался. Он бы сам себе не смог внятно ответить, почему. В августе деньги на стройку у Коляна кончились. Зарплату в конторе сейчас платили по минимуму, мужики роптали, ходили злые, рвались в рейсы, которые были нарасхват. Колян в этой гонке не участвовал. Не потому, что и вправду не мог отодвинуть кого-то, пусть не с управленческой должности, а с рядовой, но ему не хотелось выслуживаться перед начальством. А без этого было сейчас никак. Сергеич теперь по порту ходил как местный бай, мужики перед ним лебезили, набивались в друзья. Смотреть на это было противно. Колян расчехлил свою заначку, закупил материалов и продолжил стройку. После работы успевал класть ряд шлакоблоков, потом сидел в саду и слушал корейскую музыку, которая разносилась из открытого окна в комнате Юльки, когда она бывала дома. Сам он любил зарубежный рок, Высоцкого и все старые песни Аллы Пугачевой. У его матери были все ее пластинки, которые перешли Коляну по наследству вместе с проигрывателем. Наташа порывалась все это выбросить, поскольку вообще не терпела никакого хлама. Но Колян не дал, отговорившись памятью о матери. Почему-то стеснялся признаваться в том, что просто любит включать на виниле «Паромщика», «Озеро надежды» и «Миллион алых роз». Проигрыватель он слушал редко, только по праздникам, а когда Наташа умерла, почему-то совсем его забросил. Юлька уехала обратно в город уже в начале августа. Он ее не удерживал — понимал, что бесполезно. Тем более, что и сидя дома, она то и дело болтала по видеосвязи со своим парнем. Говорила тихо, чтобы Колян не слышал. Он ей однажды сказал, что хочет с ним познакомиться. — Ты его испугаешь! — отмахнулась Юлька, тем самым признавая, что парень все-таки есть. — Ну ты постриги меня, как в прошлый раз, может, не испугаю, — предложил он и хитро прищурился. Она засмеялась и обещала постричь. Но в этот раз, когда они поехали в город, в барбер-шопе был уже другой мастер, с которым Юлька так не разговаривала, как с прежним. Было понятно, что это не ее парень. А Коляну хотелось к нему присмотреться, понять, хороший ли он человек. Но вместо знакомства с «зятьком» он снова получил стильно выбритый подбородок и стрижку, которая и вправду ему шла больше, чем лысина. В августе Колян встретился со Светой, которая как будто немного располнела за время карантина. Но это ее не особенно испортило. Они долго разговаривали, было видно, что она ковид воспринимает очень серьезно и переживает. Спокойствие Коляна, особенно на фоне его недавней болезни, приободрило ее. К концу свидания она заметно повеселела, а он почувствовал себя нужным. Это было даже приятнее, чем секс. Он пригласил Свету покататься с ним на лодке на выходных, и та с радостью согласилась. Они провели погожий солнечный день на Песках, жарили шашлыки, потом заехали к нему домой, чем дали всему Речпоселку повод для сплетен. Коляну нравилось проводить время со Светой, она его не особенно утомляла, и, несмотря на весьма пресный секс, он решил, что будет и дальше с ней встречаться. В конце концов, было глупо ждать от возрастной секретарши пароходства тех же страстных минетов, которыми награждал его Донцов. Надо было признать тот банальный факт, что этот пидор просто любил сосать хуи и подставлять под них свою блядскую задницу, а Колян был всего лишь обладателем одного из них. И раз Донцов мог в один день трахаться и с ним, и с тем крашеным губошлепом, то стоило ли считать их разрыв большой потерей? Стоило ли ожидать, что добропорядочная Света, которая так тряслась за своего Артурчика, верила во всемирный заговор большой фармы и заклеивала пластырем фронтальную камеру на смартфоне, сможет ему заменить такую ебливую суку, как Донцов? Колян знал ответ и потому не искал в осиновой роще спелых оранжевых плодов. Хотя вкус их, конечно, забыть не мог.