Волго-Дон

Конец июня прошел для Коляна как в тумане. Юлька с Донцовым съездила в город, подала документы в медицинский колледж. Колян больше к ней с этим вопросом не лез, ходил на работу, торчал в доке допоздна и снова развязал. Пиво больше по дороге домой не пил, но пару раз квасил с портовыми мужиками. Те, напоровшись дешевой водки, перекрикивали друг друга, а Колян все больше молчал. Он как будто боялся проболтаться о какой-то тайне, которая у него вдруг появилась. Хотя никакой тайны не было. Донцова теперь избегал как огня и сам себя за это не уважал. В нем поселилось какое-то смутное, тревожное чувство, которое как приступы сухого табачного кашля мучило его по ночам. С Донцовым надо было разобраться, надо было дать в морду и показать, что за свой грязный намек он поплатится по полной. Но даже просто увидеть его для Коляна было бы сейчас чем-то невыносимым. Словно Донцов что-то сделал с ним. Грязное, подлое, запретное, в чем никому нельзя признаваться. А Колян позволил ему это сделать. И поскольку Донцов был единственным свидетелем этого грязного и запретного, его хотелось избегать как огня. Или убить. Колян на самом деле размышлял об этом, когда уставал от того тревожно-давящего чувства без названия, которое его теперь так часто посещало. Он представлял, как подкараулит Донцова, оттащит к реке и утопит, как Муму. Или придушит, сомкнет пальцы на его худой вороньей шее так, чтобы позвонки хрустнули. Ну или просто собьет ночью на машине. Причем случайно. О последнем сценарии Колян даже почти мечтал. Чтобы в темном переулке (а в Речпоселке все улицы и переулки были темные) просто наехать на него, услышать глухой стук, выйти из машины и увидеть его лежащим под капотом. Чтобы даже пальцем его не касаться, и дело сделано. Все это, конечно, было бредом. Колян это прекрасно понимал. Но мечтать о смерти Донцова в последнее время стало его ежедневным занятием. Как бы все тогда быстро наладилось! У Коляна в голове бы сразу прояснилось, а Юлька бы выбросила дурь из башки и осталась в Речпоселке. И никакого столичного папы бы у нее больше не было, а только он, Колян, последняя опора и надежда. На самом деле, он привык, что на него полагаются. На любой работе Коляна уважали и ценили, и он никогда не подводил. Наташа всегда говорила, что он ее каменная стена. Ну и правда, у нее зарплата была — тьфу, а Колян их с Юлькой одевал, обувал, кормил и возил в Сочи каждый год. Хоть сам туда, понятное дело, не ездил. Только деньги давал. А теперь выясняется, что Колян не нужен стал. И ладно бы, Юлькин отец был нормальным мужиком. С таким бы он договорился. А тут Донцов-мразь, который Коляна за хуй схватил. И пиздюлей за это не огреб. На этом моменте размышлений Коляну становилось до того горько и противно, что хотелось удавиться. Но он лишь мрачно вздыхал и лез в пачку за очередной сигаретой. По счастью, Донцов на горизонте больше не появлялся. Как чуял, гад, что Колян мечтает его убить. Юлька говорила, что он скоро уедет в Питер на месяц, но к сентябрю точно вернется. Она, видя мрачный Колянов вид, тоже перестала упоминать о папе и даже не задерживалась по вечерам — всегда приходила домой вовремя — то есть, по установленным Наташей правилам, — до девяти. В июле Коляна понемногу отпустило. Словно одно присутствие Донцова поблизости было отравой. Колян, пока тут был Донцов, даже по Речпоселку почти не ходил — боялся наткнуться и, чего доброго, правда прибить. А как тот уехал, так сразу все наладилось, дышать легче стало. Колян даже решил принять старое предложение Лены из медпункта и заглянул к ней в обед с бутылкой Дербента и коробкой конфет. И все даже неплохо прошло, но повторить Коляну не захотелось. От Лены пахло теми же духами, что и от Наташи — они обе их по какому-то каталогу заказывали вместе с другой косметикой, которой до сих пор было полно в их доме. И от этого запаха его охватила тоска, несмотря на то что стояк был что надо. Лену он отодрал знатно, раком, как любил. Но перед глазами все равно мелькало лицо Наташи, и становилось не по себе. На следующий день Лена позвала его к себе домой на борщ, но Колян придумал повод не пойти. Два раза Колян ездил в город для дачи показаний по делу о затонувшем Омике. Сергеич давал ему наставления, что сказать, но от Коляновых слов уже мало что зависело. К делу тут же подключились юристы из головной конторы, видимо, занесли кому надо, и все целиком свалили на Копейкина. Коляна за оперативное спасение потерпевших хорошо премировали, но ощущения от всей этой истории у него все равно были такие, будто он в дерьмо наступил. Даже безотносительно Донцова. Следователь вел дело без интереса, спрашивал одно и то же и шил Копейкину срок. И хоть Колян считал, что тот его заслужил, все равно ощущал какую-то несправедливость от произошедшего. Ведь все знали, кто такой Копейкин. И доверили ему вести судно с людьми. А теперь контора как бы ни при чем. Это все равно, что ребенку корабль доверить, или Юльку пустить сейчас в большую жизнь одну, без присмотра, без всякой помощи, а потом наказывать за ошибки. Копейкин, конечно, не Юлька, а пьющий мудак, но его ведь должны были проверить на берегу, в каком он состоянии. Но медосмотр ему нарисовали задним числом. Та же самая Лена, которой после обеда в медпункте никогда не бывает, должна была не дать допуск. Но такого никогда не случалось. Все эти предрейсовые медосмотры всегда были просто фикцией. Если перед дальним рейсом давление померяют, уже хорошо. В город Колян один раз съездил с Юлькой, та сидела в машине, пока он торчал в полиции. Потом они поехали туда, куда она просила — в торговый центр. Поели в Макдоналдсе, сходили в кино, купили ей новой одежды. И все было почти как раньше, если не считать, что Наташи с ними не было. Она бы и Коляна повела в магазин и купила бы ему рубашек и штанов. А теперь без нее он донашивал то, что осталось. В рейс Колян всегда ходил в форме, хоть на гражданке это правило соблюдалось не строго. Но ему по старой привычке так больше нравилось. Опять же, выглядело солиднее. В док он ходил в старых джинсах и рубашке, там переодевался в рабочую робу. Короче, после схода на берег ни разу нормально не выглядел. И, пока Юлька выбирала себе одежду, он пялился в зеркало примерочной и с тоской смотрел на себя. Вид у него при таком ярком освещении был особенно потрепанный, взгляд потухший, на щеках блестела седая щетина. На голове седину бы никто не увидел, потому что он еще со службы на флоте брился под машинку — лысеть со лба начал в юности. Руки и плечи еще смотрелись ничего — от физической работы в доке мышцы было видно, но от тоски и пива уже наметился живот. Печальное зрелище, подумал Колян, прекрасно сознавая, что, пока в рейсы не ходит, пить по-настоящему не бросит. И тоска из глаз никуда не денется. В следующий раз ехать с ним в город Юлька отказалась — пошла на день рождения подружки. Колян поехал один, потом с оказией зашел в городской офис конторы, чтобы отвезти и забрать документы для Сергеича. Там разговорился с секретаршей Светой и даже телефон у нее взял. Она хоть и была по виду старше Коляна лет на пять, выглядела неплохо — стройная, высокая, волосы длинные — все как он любил. По дороге обратно он подумал, что еще не все потеряно, раз бабы на него клюют. Даже как-то взбодрился и купил себе по дороге две новые рубашки в магазине, куда его пару раз для этих целей водила Наташа, строил планы, когда еще можно будет вырваться в город к Свете на свидание. Настроение у него заметно поднялось. На подъезде к Речпоселку на трассе он купил большой арбуз, и они его с Юлькой на ночь съели. Та была в этот вечер веселой, наверное, немного пьяной. Но Колян предпочел этого не замечать. Ему нравилось, что она перестала на него дуться. Казалось, что все вскоре совсем наладится. Встав потом ночью отлить, Колян встал на крыльце, уставился на звезды, рассыпанные над головой, и долго стоял в тишине, вдыхая ночной воздух. И, если ему в голову лезли воспоминания о плаваниях, где он так же по ночам выходил на палубу и наслаждался ночным покоем, свежим ветром и звездным небом над головой, он гнал их. И сейчас все было неплохо. С этой мыслью он заснул, а на следующий день Юлька объявила, что едет к Донцову в Питер. И показала билет на самолет. — Не поедешь ты никуда, — хрипло сказал Колян и рванул распечатку у нее из рук. — Да можешь порвать, у меня электронный билет! — отмахнулась она. — Я тебя никуда не отпущу! — рявкнул Колян и пошел на нее, размахивая плохо пропечатанной бумажкой. — Ну и что ты сделаешь? Ты мне не отец! — Я твой опекун. — Я уже взрослая! Мне семнадцать будет в январе! — заорала Юлька. — Вот будет восемнадцать, и поедешь! — крикнул Колян уже закрытой двери ее комнаты. В этот раз она уже не плакала, а включила какую-то свою дурацкую музыку на всю громкость. И что ты с ней сделаешь? К батарее привяжешь? Колян смял билет, вышел на воздух и выбросил бумажку в железную бочку, где жег мусор. Там на дне было уже полно картонных упаковок от еды и завернутых в туалетную бумагу Юлькиных прокладок. Колян с досады выматерился, достал из кармана зажигалку, прикурил, а потом поджег содержимое бака. Сделав несколько глубоких затяжек, он тупо пялился в пространство, чтобы успокоиться. Над Волгой собиралась гроза, стрижи носились низко над землей, оглашая округу своим противным скрипучим писком. Колян бросил сигарету в огонь, вернулся в дом и взял со стола телефон. В Юлькиной комнате по-прежнему играла музыка. Какие-то юнцы пели тонкими голосами что-то по-английски и еще на каком-то языке. Колян постоял у двери, потом развернулся и вышел во двор. Дождь так и не начался, но в воздухе висела предгрозовая маета. Колян набрал номер Донцова. Трубку долго не брали, а потом послышался треск, и голос говорящего пошел откуда-то издалека. — Да, слушаю. — Ты совсем охуел? — хрипло поинтересовался Колян. — Можешь уточнить, в чем именно? — невозмутимо отозвался Донцов. Колян ответил не сразу. На том конце что-то гремело и шуршало, словно кто-то возил по полу что-то тяжелое. — Что ты там делаешь? — машинально задал вопрос Колян. Словно сам хотел соскочить с темы. — Выставку монтирую, — раздался голос Донцова совсем уже издалека. — Меня частная галерея выставляет. Я Юлю пригласил на открытие. — Почему я про это ничего не знаю? Ты, бля, реально не понимаешь или прикидываешься идиотом?! — Да мы как-то плохо в прошлый раз поговорили, не находишь? — уже ближе к трубке отозвался Донцов. — И ты решил девчонку напрямую позвать? Без моего ведома?! Ты, блядь, живой еще только потому, что она просила тебя не трогать! — заорал Колян. Донцов какое-то время молчал, а потом ответил. Ровным голосом, но все же немного нервно. — Ты прав. Я не должен был так делать. Но я подумал, она найдет слова. В конце концов, Юля с тобой выросла. Я тебе не нравлюсь, понимаю. Но она моя дочь, и я хочу с ней ближе общаться. В особенности сейчас, когда она взрослеет. Ты посади ее на самолет, пожалуйста, я ее тут встречу. Через неделю так же верну. — Она тебе что, удочка, чтоб ее на неделю брать и возвращать?! — проревел Колян. — Я б тебе трех рублей не доверил, не то что дочь! Ты какого хуя к ней лезешь? Мы без тебя нормально жили… — Юля все лето сидит в Речпоселке. Ты ее никуда не возишь, — перебил Донцов. — Потому что у меня дело есть. Я работаю! Не то что ты! Фигаро тут, Фигаро там! — распалялся Колян, понимая, что зря показывает свою досаду. — Я тоже работаю, Николай, — холодно возразил Донцов. — Просто не так, как ты. Вот прямо сейчас это делаю. Пока ты на меня орешь, я картину метровую в руках держу и жду, пока ты закончишь. Потому что в ней одна рама на двадцатку тянет. И она уже продана. Потому разбить вообще никак нельзя. Но тебе же посрать, ты считаешь, что один трудишься. — Да, мне посрать, — подтвердил Колян. — Я Юльку на ноги поднимал, работал. А ты там где-то болтался… — Я деньги Наташе регулярно присылал, — с нажимом возразил Донцов. — Ничего об этом не знаю, и мне плевать. Я ее опекун. И ты можешь катиться в свой Питер со своими выставками нахуй, — выплюнул Колян и нажал отбой. Он тяжело выдохнул и развернулся к крыльцу. Там стояла Юлька и смотрела на него с откровенной ненавистью. На Коляна еще никто так не глядел. Даже когда во флоте дрался едва ли не насмерть. Даже когда по молодости баб бросал. Никогда. — Он всегда привозил маме деньги. Она просто от тебя скрывала и на книжку клала. А мне говорила, что он урод. Но урод ты, а не он! — выкрикнула она и бросилась вон из калитки в сгущающуюся вечернюю предгрозовую мглу. — Куда пошла? — гаркнул Колян и рванул за ней. Где-то вдали громыхнуло, потом еще раз. Юлька скрылась в кустах акации, которая густо росла на пустыре прямо за их домом. Оттуда козьей тропой можно было дойти до реки через давно заброшенный колхозный сад. Там часто гуляли подростки, и сейчас под ноги Коляна то и дело попадались пивные бутылки и банки. Он шарил по кустам, несколько раз позвал Юльку, но она уже скрылась во тьме, и от оглушающего свиста стрижей не было слышно ничьих шагов. На Коляна упали первые тяжелые капли, где-то опять громыхнуло. Он продолжил носиться по саду, раздвигая кусты, спотыкаясь о пни и всякий мусор. Оставлять Юльку в ненастье здесь было нельзя. Пройдя сад с кривыми, одичавшими яблонями, он шагнул на дорожку, ведущую к обрыву. Там берег Волги резко поднимался из-за того, что когда-то в этом месте вели добычу глины. Теперь обрыв был весь в гнездах стрижей, которые продолжали носиться и оглушительно орать. Оттуда вниз вела тропинка, после дождя размокающая настолько, что, поскользнувшись, можно было съехать по сырой глине на жопе до самой воды. Дно там было плохое, купаться сюда не ходили. Зато в этих водах водились сомы, и за ними местные сюда часто наведывались. А еще тут на поваленном дереве в кустах было место свиданий у молодняка. Снова сильно громыхнуло, и полил настоящий ливень. Колян бросился к обрыву и не сразу заметил Юльку. Она была в темно-синем джинсовом платье, ее было плохо видно на фоне сгущающихся сумерек. Юлька стояла у края дорожки, ее ноги увязли в грязи, одна нога была босая, другая — в домашнем сланце. Второй она, видимо, потеряла во время бегства. — Не подходи! — выкрикнула она, пытаясь переорать шум ливня. Мокрые волосы облепили ее лицо, она обняла себя за плечи и смотрела вниз на вспухшую от дождя реку. — Домой пошли! — Не пойду! Лучше тут сдохнуть, чем с тобой жить! — Ты тут не сдохнешь, а ангину подхватишь! — сказал Колян и стащил с себя брезентовую походную куртку, которую всегда держал летом на крыльце. Он подошел к Юльке и накрыл ее. Она дернулась и едва не упала вниз с обрыва. Колян ее удержал и потянул подальше оттуда. — Отстань! Но Колян больше не слушал, схватил ее в охапку и понес, смиренно терпя пинки под ребра. Оттащив подальше от обрыва, он поставил ее на землю и сказал: — Если ты хочешь в Питер, я тебя туда отвезу. — Правда? — не поверила Юлька. — Правда, — мрачно ответил Колян и потянул ее в сторону дома. Дождь лил как из ведра, где-то мелькнула молния. В ее свете Колян заметил потерянный Юлькой сланец, увязший в грязи. Он поднял его и принес ей. Вместе они кое-как добежали до дома, насквозь мокрые. Ноги у обоих были по колено в грязи. Встав на пороге ванной, Юлька развернулась и снова спросила: — Ты хочешь поехать со мной в Питер? — Не хочу. Но поеду, — ответил Колян, не глядя на нее. И тут она шагнула и повисла у него на шее. Он аккуратно ее обнял, ему стало не по себе. В их семье не было принято такое обращение. Колян погладил Юльку по мокрым волосам, понимая, что без него она боится лететь в Питер. Что он ей нужен там, в чужом городе, куда ее позвал этот сумасшедший, который по ошибке зовется ее отцом. И у него отлегло от сердца. Там, в Ленинграде, как его иногда по старой памяти называл Колян, Юлька поймет, что он ей роднее Донцова.