Волго-Дон

Донцов и правда свалил через пару недель после того визита. Юлька сказала, что уехал по делам в Москву. Было видно, что она этим отъездом расстроена, хотя виду старается не подавать. Колян решил, что не будет больше обсуждать с ней Донцова, потому что эти обсуждения всегда кончались скандалом, взаимными угрозами и Юлькиными слезами. Ему от досады потом хотелось либо напиться, либо на суку повеситься. Колян вообще плохо переносил «бабские концерты», в том числе потому редко имел дело с женщинами. Наташа быстро просекла эту его слабость, скандалила редко и с исключительной пользой для себя. Так у них появились новый большой дом, летняя кухня и автополив на огороде. А теперь Наташи не стало, и все это будто утратило смысл. Юлька из дома вот-вот выпорхнет, а огородом Колян по понятным причинам никогда не занимался. Только мотоблоком вскапывал после схода снега и осенью. Он и в этом году по привычке вспахал землю, хотя ничего сеять не собирался. Летнюю кухню даже не открывал. По вечерам как старик садился на крыльцо, курил и смотрел на разлившуюся в половодье Волгу. В душе с тем же тихим плеском разливалась тоска. В воздухе пахло волжской сыростью и свежей краской от подновляемых к навигации судов. А Колян чувствовал себя списанным на берег инвалидом, и один взгляд на уходящие с причала сухогрузы вызывал в сердце щемящую боль. Словно с каждым таким отплывающим судном из Речпоселка уходила часть его души, и совсем скоро он и сам исчезнет, схлынет вместе с половодьем и даже памяти о себе не оставит. Его согревала лишь надежда, что Юлька сама скоро поймет, чего стоят обещания ее папаши, и передумает уезжать в город. Ведь иначе все его жертвы и труды окажутся напрасны. После отъезда Донцова жизнь пошла своим чередом. Юлька все чаще сидела дома и зависала в телефоне, из школы больше насчет учебы не звонили, только собрали денег на экзамены и выпускной. Юлька сама забирала у него деньги, сама разруливала все дела со школой, и у Коляна щемило сердце от мысли, что, будь Наташа жива, все было бы по-другому. Юлька бы сидела за учебниками, а она бы организовывала сбор денег, банкет и всю прочую дребедень. Наташа всегда активно участвовала в школьных делах, Колян в них никогда не лез. И, если бы не эти выпускные экзамены, он бы точно не сказал, в каком Юлька сейчас классе. И сколько ей лет. Он и свой-то возраст вспоминал с трудом, когда врач на ежегодном осмотре задавал ему стандартный вопрос, сколько ему полных лет. «Тридцать восемь», — ответил он в последний раз, а врачиха посмотрела на него сквозь сдвинутые на нос очки и сообщила, что с 79 года людей с таким возрастом уже нет. «Нахера тогда спрашивать?», — огрызнулся тогда Колян, но внутри почувствовал неприятный холодок. Сорокалетия он страшился. Для него всегда эта цифра была как репетиция смерти. Рубеж, за которым отсчет пойдет в обратную сторону — не в гору, а под нее. Коляна поставили старшим смены в доке, и сейчас было самое горячее время, он работал каждый день допоздна и даже какое-то время про Донцова совсем не вспоминал, пока к пристани не подошел первый в этом году рейсовый Омик. Колян как почувствовал, что надо его встретить. Вынырнув из дока, он нос к носу столкнулся с Донцовым. — Пришел поздороваться, — сообщил тот и протянул руку. Колян показал ему измазанные мазутом ладони и руки в ответ не подал. Донцов не смутился. — Как Юля? — Как обычно, — упрямо сказал Колян и скользнул взглядом по Донцову. На этот раз джинсовая куртка, а под ней ярко-красная рубашка, заправленная в узкие джинсы. Словно Донцов ограбил музейный уголок в их конторе и сшил из советского знамени себе рубаху. — Хорошо, я думаю, нам надо обменяться телефонами, — предложил тот. — Юля мне ваш номер уже дала. Я вам сейчас позвоню. Донцов деловито набрал номер, пропустив пару гудков, дал отбой и кивнул на прощанье. Колян долго смотрел ему вслед и чувствовал, что теперь этот странный тип в его жизни застрянет надолго. У него вообще была хорошая чуйка на неприятности. Благодаря ей Колян умел вовремя заметить малейшую проблему в работе двигателя или какой-то детали, которая в долгом рейсе могла бы обернуться бедой. С Донцовым чуйка Коляна сработала сразу — не зря же он обратил на него внимание на пристани, когда еще ничего о нем не знал. Только люди — это не корабельный винт, их нельзя починить и даже заменить редко получается. Вот Наташа умерла, и сколько баб Колян ни встречал потом — ни одна ему не глянулась. Словно все отрезало. Он даже дрочил сейчас редко и вообще без фантазий. Типа как нужду справлял, и от осознания этого самому было тошно. На время работы Колян оставлял телефон в раздевалке, в доке он ему был без надобности. В вечер прибытия Донцова он, увидев пропущенный с неизвестного номера, даже не сразу вспомнил, что это был звонок от него. Словно что-то внутри стремилось забыть о нем, стереть из памяти, как досадную ошибку. Если бы Колян не встретил этого хмыря на пристани, он бы все равно догадался, что Юлькин папаша уже в поселке. Вечером у девчонки с лица не сходила улыбка, а в глазах появилась какая-то мечтательность. Чем Донцов дурил ей голову? Может и вправду извращенец, думал Колян и ощущал словно занозу в сердце. Он ревновал. Едва ли не впервые в жизни. Эта мысль его поразила, когда он увидел, как Юлька, рассеянно прихлебывая чай, листала на телефоне фотки. И там были она и Донцов на фоне кустов зацветающей черемухи. С Коляном Юлька никогда не фоткалась. Вскоре Юлька запросилась в город за нарядом для выпускного. Колян обещал отвезти после майских праздников — раньше по-хорошему он бы из дока не вырвался, но она хотела поехать сейчас и упрашивала отпустить ее с Донцовым. Тот и сам ему позвонил накануне первого мая, но Колян отказал как отрезал. И, чтобы не слушать Юлькиных жалоб со скандалом, взял день за свой счет и отвез ее в город. Но она все равно злилась и выглядела в Коляновой машине как птица в силках. Колян не любил бывать в городе. Ему не нравились города — больше по сердцу были портовые поселки, к которым он привык на Севере. Там не было мегаполисов, и каменные глыбы не давили на Коляна своей мощью и тяжестью. Он вообще любил простор — плыть в тишине моря или большой реки, там, где нет больших поселений, а только вода, камни и кусты. Заходя в крупные города типа Казани или Нижнего, Колян никуда дальше причала старался не уходить. Ему не нравилась суета, обилие машин и толпы праздно шатающегося народа. И в своем областном центре он бывал только с оказией. Наташа как-то заикнулась, что неплохо бы купить там квартиру Юльке на будущее, но Колян тогда не хотел об этом думать. Он как будто не верил, что день, когда она вырастет и будет жить отдельно, когда-нибудь наступит. В городе Колян купил ей самое дорогое платье, какое было в магазине — золотое с подолом в пол и открытыми плечами. Юлька смотрелась в нем странно: ключицы выпирали, голые руки казались слишком тонкими на фоне пышной юбки. Коляну даже показалось, что выбрала она этот наряд лишь затем, чтобы наказать его рублем. Лицо Юльки на обратном пути все равно было недовольное. Даже радио не разряжало обстановку, и Колян чувствовал, что зря отпросился, зря съездили. Накануне последнего звонка Юлька вдруг вспомнила, что у нее нет к этому платью обуви. Колян ничего не смог сделать, когда она ультимативно сказала, что едет в город с Донцовым. Из дока бы его в тот день точно не отпустили — нужно было готовить к рейсу сразу несколько судов, а удерживать ее силой он уже не мог. С момента смерти матери Юлька как-то резко повзрослела, но, как казалось Коляну, не мозгами, а только гонором. Стала копировать в поведении с ним Наташу. И Колян чисто рефлекторно подчинялся. Он сам отвез ее к причалу Омика, где уже ждал Донцов. Худой, загорелый, одетый в пижонское поло с маленьким крокодилом на груди и светлые джинсы. Он напомнил Коляну какого-то актера из старого итальянского сериала «Спрут». Было в нем что-то дурное, опасное, как в каком-то киношном мафиози. Из города Юлька приехала с новыми нарядами и несколькими парами обуви. Золотое платье, купленное Коляном, конечно, было забыто. Он испытал ставшее уже привычным чувство досады, но ничего не сказал. Донцов одел ее, понятно, по своему вкусу, и теперь Юлька тоже выглядела как-то совсем не по-здешнему. Колян отпросился с работы, чтобы пойти на торжественную линейку, хотя она его об этом не просила. Она вообще теперь с ним мало разговаривала, была мыслями где-то не здесь, строила планы, в которых Коляна точно не было. Глядя на нее в то утро, он понял, что Юлька пошла в отца гораздо больше, чем в Наташу, от которой у нее были только веснушки и карие глаза. Всем остальным она была похожа на Донцова, включая какую-то птичью худобу и вертлявость. Только Юлька была похожа на тонкую цаплю, которые водились в тех местах, где Колян ходил на судах, а Донцов у него в памяти так и остался побитой вороной. Пусть даже на лето он переоделся во что посветлее. Сейчас его несходство с окружающей средой даже больше бросалось в глаза. На последний звонок Донцов не пришел. И Колян видел, что Юлька из-за этого расстроена. Мудак, в очередной раз обозвал его Колян. Купил дочери не пойми чего — она теперь одна среди выпускниц, одетых в бальные платья, была в брючном костюме, — и не пришел. Колян поймал себя на мысли, что тоже ждал его появления на школьной линейке и разделял Юлькину досаду. Вернувшись из школы, она запросилась на кладбище. Колян там бывать не любил, но отказать не мог. Поехали. Юлька смотрела в окно, а Колян косился на нее. Она ярко накрасилась и в своем новом костюме теперь была вообще как взрослая. Словно Колян вез в машине какую-то совсем незнакомую женщину. В памяти всплыли холостые деньки, когда он вот так же катался с разными девчонками на природу, поил их дешевым вином и трахал на заднем сиденье. Юлька была похожа на них — такая же молодая и глупая, готовая на все не из природного блядства, а от жажды новых впечатлений. У него от этих воспоминаний даже в штанах стало тесно, и испарина на лбу выступила. Со дня смерти Наташи он ни с кем не спал, и теперь этот недоебит вот так о себе напомнил. Всю оставшуюся дорогу он на Юльку больше не смотрел. У ворот кладбища притормозил, она выпорхнула, схватила с заднего сиденья большой букет, который притащила накануне домой и предназначенный для одаривания учителей. Судя по тому, как он выглядел, его собирал Донцов, причем лично. — У этих клуш и так цветов полные ведра. Я лучше маме подарю, — бросила Юлька через плечо и быстро направилась к Наташиной могиле. Он отметил про себя ее практичность — еще одну черту, доставшуюся ей от матери. Колян не стал догонять и остался у ворот. Жесткий вкус Мальборо не смог перебить вновь подкатывающую тоску. Над Волгой стоял туман, пахло скорым весенним дождем и дымом. К экзаменам Юлька стала серьезно готовиться, Колян ее давно уже не видел за книгами. А тут она засела за биологию, чтобы иметь проходной балл в медицинский колледж. Эта серьезность его и радовала, и огорчала одновременно. Наташины труды даром не пропали — Юлька умела браться за ум и делать над собой усилие. Но эти усилия были направлены на то, чтобы сбежать из родного дома. Колян иногда вспоминал тот случай в машине и решил, что бабу себе найти все-таки придется. Но, как назло, никто из Речпоселка ему не нравился — не потому, что он был так привередлив, а просто в него с юности был вбит принцип «не еби там, где живешь». Колян, как вернулся домой после Мурманска, сразу стал встречаться с Наташей и через три месяца женился. А во время службы на флоте было вообще не до баб. Он их по полгода порой не видел, потому и отношения не заводил. В отпусках только в загул пускался, не помня ни лиц, ни имен. И все нынешние его случайные любовницы обитали в портах, куда заходили сухогрузы. Колян так и писал в своей записной книжке — «Катя Волгоград», хотя редко по этим номерам звонил по приезде. Теперь эти сведения ему были без надобности, книжка лежала на дне ящика в портовой раздевалке как привет из прошлой жизни. В конторе Коляну давно подмигивала Наташина сменщица Лена, уже лет пять она зазывала его подлечиться в лазарете от недостатка «витамина ebc». Но Колян брезговал. Она ведь не ему одному такое предлагала. В бухгалтерии еще была незамужняя Оля, но уж больно была толста. А с замужними Колян связываться не хотел, в поселке такое не утаишь, к тому же, почти всех местных мужиков он знал поименно. Поселковские разведенки, кто побойчее, набивались к Коляну в гости или зазывали к себе, но смотреть на них ему было тошно. У них у всех был какой-то злой, обиженный взгляд, который они пытались скрыть за веселым смехом или томным выражением лица. Но Колян не мог отделаться от мысли, что на него смотрит его мичман Капустин, под началом которого он служил срочную. Тот тоже елейно улыбался и шутил, а потом делал такое, что до сих пор вспоминать было противно. Короче, всюду был клин. Колян поймал себя на том, что стал чаще пить. Алкашей он всегда презирал, и потому решил завязать совсем. До Юлькиного выпускного он продержался, но характер у него от этой завязки лучше не стал. С ней он больше не ссорился, с Донцовым тоже не пересекался, но в доке механикам раздавал пиздюли направо и налево. Мужики ему в сердцах тоже посоветовали найти себе бабу. Колян в ответ нахуй послал. Юлька сдала все профильные экзамены на отлично, и стало ясно, что в колледж она, скорее всего, по конкурсу пройдет. Документы из школы она забрала, и в понедельник собиралась ехать в город. Донцов снова появился в поселке и должен был ехать с ней. Юлька сама это решила и лишь в качестве примирительного жеста позвала Коляна на выпускной. Пароходная контора, которая являлась главным и едва ли не единственным местным предприятием, всегда выделяла местной школе прогулочный Омик для таких случаев. Выпускные отмечались тут с размахом, гудели всем поселком. Но Колян не пошел. Во-первых, был в завязке, во-вторых, понимал, что Юлька его просто жалеет. Колян вышел из дока, когда Омик с выпускниками отправлялся от причала. Радостные подростки оживленно толпились на палубе, многие из них, как Юлька, покидали школу навсегда и думали, что все самое трудное, наконец, позади. Но все только начиналось. Колян скользил взглядом по этим молодым и глупым лицам, и не понимал, как их вообще можно выпустить в мир. Вот таких желторотых, восторженных. Он приметил среди выпускников Юльку. Она была в коротком платье какого-то модного салатового цвета. И оно бы ей даже шло, подчеркивало ее смуглую матовую кожу, если бы не эти глупые розовые волосы, которые она сейчас стригла и укладывала под каре. Как у тех китайцев, с плакатов в ее комнате. Будь Наташа жива, она бы никогда ей не дала такое с собой сотворить. А как ее не стало, Юлька обкорнала свою толстую черную косу и покрасилась. Колян ее первое время даже не узнавал издалека. Он, конечно, понимал, что эта дурь пройдет, как проходит любая другая подростковая мода. Но то, что Юлька ей поддалась, лишь подтверждало, что она еще сопливая девчонка и не знает, что творит. Колян проводил взглядом пароход. Юлька увидела его на причале и махнула рукой. Он тоже поднял вверх руку, а потом отвернулся и быстро пошел обратно в док. С работой управились к шести вечера. Колян думал дождаться Юльку на причале, но зная, что эти покатушки обычно раньше десяти не заканчивались, побрел домой. Они договорились, что она позвонит ему, как они будут подходить к берегу, чтобы он подъехал за ней на машине. И это обстоятельство удержало Коляна от вновь нахлынувшего желания накатить. В девять вечера она ему позвонила и трясущимся голосом прокричала: — Мы тонем, дядь Коль! Колян подпрыгнул на диване, где лежал при выключенном свете, и едва ли не в одних семейках рванул на улицу. Уже в машине ему позвонил начальник порта и сказал, что Омик сел на мель в районе Песков. Колян смачно выругался. Понятно, что плыли на косу, там постоянно устраивали пикники, но кем надо быть, чтобы идти туда на этой тяжелой советской посудине? Да еще и при явном перевесе, который всегда случался в таких случаях? Туда ведь нахаляву полпоселка набилось. У причала уже была толпа народа, среди которого Донцов был заметен как фасолина в куче гороха. — Колян, я тебе «Ракету» нашу дам, ты вывези оттуда всех. Омик на боку, считай, лежит, я МЧС пока не вызывал, но по-любому мы все тут опиздюлимся, — без приветствия сказал ему начальник порта. Колян лишь кивнул и рванул к причалу. Оттуда то и дело отходили частные катера, народ волновался, кто-то матерился, кто-то плакал. Забежав на старую «Ракету», он краем глаза увидел, как туда же, ругаясь с кем-то из причальной команды, ворвался Донцов. — Ты какого хуя тут забыл? — заорал на него Колян. — Там моя дочь, — ответил Донцов и вцепился в поручни так, что было понятно — отдирать придется долго. Колян плюнул — не до него. В мутных июньских сумерках они подошли к месту аварии. Тут уже было несколько катеров. Омик завалился на левый борт, вокруг него по пояс в воде бродили пьяные люди, кто-то даже пел песни, а кто-то истошно выкрикивал чьи-то имена. Колян заглушил мотор и вышел на палубу. — Я вижу ее! — радостно сообщил Донцов. Колян впервые наблюдал на его лице что-то вроде улыбки. Но с ней он даже гаже показался. Юльку он наметанным взглядом заметил гораздо раньше. Она стояла на отмели подальше от потерпевшего крушение судна и при виде подплывающей «Ракеты» махала зажатым в руке телефоном с включенным фонариком. «Дочь моряка», — промелькнула у Коляна в голове гордая мысль и тут же погасла при виде Донцова, сигающего за борт. Колян быстро сориентировался в обстановке и понял, что Копейкин, которому доверили вести Омик, напился еще в порту и поддался уговорам тех, кто хотел тусить на Песках. Его и на рейсы-то потому не ставили, что пьет. Затащив Юльку и тех, кто был рядом с ней, на «Ракету», Колян начал отдавать команды в мегафон. В надвигающейся темноте, суматохе и панике было трудно понять, кто потерялся, а кого забрали те, кто приплывал на частных катерах. Но Колян всю жизнь был тем, кто в рейсе разруливал за других разное дерьмо. Он был в своей стихии. Довольно быстро он пришел к выводу, что без МЧС и полиции все равно не обойтись. Что перевернутый Омик со выпускниками на борту — это слишком заметное происшествие, чтобы его можно было замести под ковер. Кто-нибудь из разгневанных родителей обязательно донесет. И для конторы будет лучше, если сразу все будет по закону. Колян организовал сбор пьяных пострадавших и устроил перекличку. Некоторых пришлось вылавливать на песчаной косе в кустах и отвлекать от довольно приятных занятий. «Школота совсем, а туда же», — думал Колян, наблюдая за тем, как прыщавые подростки торопливо одевались под его тяжелым взглядом. К моменту, когда прибыли катера МЧС, стало ясно, что никто серьезно не пострадал, если не считать Копейкина, которого кто-то из рассерженных отцов знатно отпиздил. Уже к трем часам ночи после предварительного допроса и составления протокола они вернулись в порт. С «Ракеты» все быстро разошлись, Колян вышел на пассажирскую палубу и увидел, что Юлька спит у Донцова на плече. Тот сидел в одних плавках, укутав дочь своей рубашкой, джинсы мокрой грудой лежали рядом. Колян скользнул по нему взглядом — худой, бледный и жилистый. Если на лицо не глядеть — пацан пацаном. Да еще в татуировках. Не таких, какие делали себе мужики на флоте, и не таких, как у городских бородачей, приезжающих на местную турбазу. Татуировки были какие-то странные и противные, как он сам. Увидев Коляна, Донцов аккуратно вынырнул из-под спящей Юльки, встал и протянул ему руку. — Спасибо. — Да пошел ты нахер, — отмахнулся Колян. — А тебе обязательно быть таким мудаком? — вдруг вскинулся Донцов и колко посмотрел Коляну в глаза. — Ты и так уже герой дня. Не порть картину. — Ты бы штаны лучше надел. — В штанах я тебе понравлюсь больше? — саркастично спросил Донцов и тут же сам ответил: — Думаю, нет. Он отвернулся от него, поднял с пола мокрые джинсы и стал их выворачивать. Колян смотрел ему в спину, на которой был виден каждый позвонок. Задница при этом округло торчала в узких в облипку плавках. Вдруг к горлу Коляна подкатил ком, как тогда в машине с Юлькой. Вид почти голого Донцова, стоящего к нему задом и демонстративно показывающего этим свое пренебрежение, вызвал вдруг какой-то внезапный порыв подойти и пнуть его. Колян так и сделал. — Ты, блядь, совсем охуел? — выкрикнул Донцов, свалившись ему под ноги. — Наконец ты по-нормальному стал разговаривать. А то все выебывался! — прорычал Колян, схватил его за плечи и поднял с пола. — Значит, для тебя по-нормальному — это вот так? — выплюнул Донцов в лицо Коляну. Тот крепко его держал и не собирался отпускать. Они сверлили друг друга глазами в полутьме салона старой «Ракеты» долго, яростно, молча. Словно заранее сговорились Юльку не будить. — Чего ты хочешь, Колян? Тот не ответил. — Чего ты на самом деле хочешь? — снова спросил Донцов и посмотрел на него так, что у Коляна во рту пересохло. Было в этом взгляде что-то дьявольское, порочное, насмешливое. Колян с силой оттолкнул его от себя, сделал пару шагов в сторону выхода, а потом вернулся, снова схватил Донцова за плечи и протащил пару метров, чтобы впечатать в стену. Тот не сопротивлялся. Даже напротив — смотрел на Коляна так, словно сам сейчас командовал. Без страха, возмущения, а с каким-то сочувственным пониманием. Будто узнал сейчас что-то такое, чего Колян сам про себя не знал. — Я хочу, чтобы ты съебался отсюда и больше не появлялся, — хрипло сообщил тот. — Тебе от этого легче станет? — Станет. — Я так не думаю, — возразил Донцов и улыбнулся одними губами. Колян ощутил его руку у себя в паху, и у него перехватило дыхание. Он дернулся и отпрянул. — Ты пидор что ли?! — А ты нет? — вдруг заржал Донцов и, воспользовавшись его замешательством, с неожиданной силой оттолкнул Коляна, поднырнул под его рукой и оказался у него за спиной. Он прошел к спящей Юльке, сел на соседнее сиденье и натянул мокрые джинсы. Делал он это не торопливо, а напротив, медленно и спокойно. Будто ничего не случилось. Будто он вовсе Коляна не опасался. Потом Донцов мягко тронул Юльку и убрал за ухо прядь ее розоватых волос. — Не буди. Я ее сам до машины донесу, — хрипло сказал Колян. Донцов бросил на него быстрый взгляд и молча ушел с палубы. Его легкие шаги по мосткам в ночной тишине звучали тревожным набатом.