Mon amour nommé Jeanne

      Со временем проживания в стенах гостиницы «Ann», ставшей штаб-квартирой юных шаманов на период Цветка Маиса, команда Хао, пусть и не сразу, но более-менее сплотилась. Происходил процесс сближения и укрепления отношений незаметно, и никто не прикладывал особенных усилий к этому. Просто в ежедневных взаимодействиях ребята учились терпеть и принимать недостатки или особенности друг друга. Через месяц совместной жизни они даже уже перешли к совместным ужинам каждый день, хоть Мэн и верещал возмущённо, что «не станет делить трапезу с этими представителями низких классов», но Алюми со свойственными ей прямотой и резкостью сделала Мэну внушение, доходчиво и наглядно донеся, что, раз уж Бог их всех собрал в одну команду, придётся терпеть друг друга, но, если вдруг Мэну что-то принципиально не нравится, он может запихнуть своё царственное недовольство куда-нибудь подальше и молча покинуть команду. Святой отрок сомкнул свои величественные уста и продолжил ужин молча, надув щёки и уткнув очи в тарелку. Совсем скоро стараниями Рю и Тамао об этом небольшом происшествии забыли, и за стол вернулась атмосфера дружеской расслабленности и оживлённости. Зашёл разговор о награде в случае победы в Цветке Маиса. Каждый начал высказываться, какое чудо попросит у Бога. Только Мэн угрюмо молчал, но объяснять кому-либо причину мрачного расположения духа потомка великих шаманов не было нужды. Все и каждый понимал, что Мэн желал, чтобы в его жизнь вновь вернулась мама. Мама, которую он едва помнил, но любил нежно и печально. Мама, которую у него отняли так просто и так нечестно и бессмысленно из-за извечной человеческой ненависти, от которой Жанна и Рен всей душой хотели избавить этот мир.       После ужина Мэн предпочёл не сидеть в доме, и вышел в мягкую прохладу летнего вечера и уселся прямо на траву, не боясь испачкать свои серебряные шорты до колен, устремив взгляд в упорно-немое небо к холодным равнодушно-безмолвным звёздам, но внезапно дёрнулся, ощутив чужое, но знакомое фурёку, приближавшееся к нему из дома.       — Я тебя не звал, Асакура Хана. Уходи к остальным, — холодно и отстранённо, не отрывая взгляд от неба и даже не оборачиваясь на незваного посетителя, проронил Мэн.       — А меня не надо звать, я сам прихожу. Сейчас я хотел поговорить с тобой, и мне плевать, если ты имеешь что-то против. Я не собираюсь потакать капризам такого избалованного ребёнка, как ты, — равнодушно хмыкнул Хана, заранее давая понять, что на нём высокомерие Мэна не пройдёт.       — И почему я должен слушать тебя? Хоть одна причина. Ты меня раздражаешь, Асакура Хана, — едко ответил юный Тао, по-прежнему не оборачиваясь.       — Ты меня тоже, — не остался в долгу Асакура, — а по поводу причины, — я тоже хочу, чтобы в мою жизнь вернулись родители…       — Не смей сравнивать наши судьбы, ублюдок… Твои родители живы, — прорычал Мэн.       — Вот именно. У них даже нет серьёзной причины, чтобы не участвовать в моей жизни, — жёстко-печально проговорил Хана.       — Если хочешь поплакать в жилетку, иди к своей невесте или к Гакко, потому что мне нет до тебя дела, — равнодушно ответил Мэн.       — Нет. Я пришёл поговорить о тебе, но разговор будет не из приятных для тебя, предупреждаю сразу. Готов? — проговорил Хана.       — Меня учили, что только сердце без сомнений достойно называться сильным. Если хочешь поговорить — говори, не размусоливай, — твёрдо ответил Тао.       — Мэн, я хочу, чтобы ты понял, что среди присутствующих в этой гостинице нет тех, кто желает тебе зла, поэтому скажи мне одну вещь: какого хрена ты такой трудный? Необязательно вести себя, как избалованный золотой мальчик или ребёнок-сибарит, чтобы показать свою слабость. Я говорю это тебе как друг, — задумчиво проговорил Хана.       — Да… да что ты вообще знаешь? Какую ещё «слабость» и о какой вообще дружбе между нами ты ведёшь речь? Забыл, как я отделал тебя?! — вмиг вышел из себя мальчик.       — Я говорю не про уровень фурёку и не про способности шамана, нет, в этом ты меня превосходишь. Я говорю о другом. Твою маму убили. Да, это случилось, но это не значит, что надо запирать своё сердце и срываться на любом, кто напомнит о происшедшем… Понимаю, что мне легко говорить. Моих родителей я и не знаю, поэтому, не уверен, что вообще люблю кого-то из них. Что труева матушка, что отец — чужие и не знакомые мне люди, на судьбу которых мне глубоко наплевать, равно как и наплевать, какие у них были причины, чтобы спихнуть меня Тамао и Рю и укатить колесить по миру. Но не об этом речь. Мэн, ты задрал уже ходить унылым неблагодарным дерьмом и портить всем настроение своим лицом, на котором вечно написано бесконечное отчаяние и глубокая печаль, так что, сделай уже что-нибудь с этим, чтобы мы тут с тобой не совершили групповое массовое самоубийство, как какие-нибудь чёртовы киты. На этом всё, но, если захочешь поговорить ещё когда-нибудь, разрешаю стучаться в мою комнату… Только потому, что ты мой друг.       — Тц… Ты себя слышишь вообще? Какой ещё друг? Я с низкосортными и обделёнными умом слабаками дружить не подписывался… — с лицом, искажённым омерзением, ответил Мэн.       — Значит так, мелкий ублюдок с охренеть каким раздутым самомнением, я старался разговаривать с тобой по-хорошему, но ты, видимо, по-хорошему не понимаешь или не хочешь понимать. Поэтому объясняю на языке Алюми: неприятно это признавать, но моя плоскогрудая невеста очень правильно отметила, что, пока мы все зависим друг от друга как товарищи по команде, нам придётся засунуть своё недовольство в задницу и молча терпеть друг друга. Я готов терпеть такого мелкого самодовольного ублюдка, как ты и не собираюсь сюсюкаться с тобой, как все люди в твоей жизни, и поэтому ты станешь моим другом, хочешь этого или нет. Доступно твоему царственному понимаю, или мне изъясняться более пафосно и высокопарно? — сказал Хана, сверля Мэна пристальным ледяным немигающим взглядом золотых насмешливых и равнодушных глаз, уже угрожающе нависая над Тао так, что в какой-то момент Мэн резко дёрнулся назад, вынуждая Хану удивлённо выдохнуть и опасно качнуться вперёд.       — Ах ты засранец!.. И это вместо благодарности! — разозлился Асакура такому подлому манёвру.       — Не вместо. Считай, что это и есть благодарность, потому что к нам идёт твоя очаровательная невестушка. Я избавил тебя от необходимости объясняться перед ней.       — Чё? Каким это образом ты?.. — начал Хана, но недоговорил, потому как из дома, действительно, вылетела Алюми в самом строгом расположении духа и сразу накинулась на Хану и Мэна:       — ЯОЙ?! Да ещё в гостинице при мне и Тамао-сан?! Да вы совсем совесть потеряли?! Только ужин закончился, — вы двое под звёздами захотели пообжиматься?! Ну уж не при мне! Живо разбежались на два метра друг от друга! — прогремела итако, быстрым шагом стремительно сокращая расстояние до Ханы и Мэна.       — Успокойтесь, пожалуйста, Алюми-сан… Они же не обнимаются… Может, Вам показалось?.. — пытался утихомирить грозную девочку-патча Йоханэ, пытаясь догнать Ниумбёртч.       — Не помню, чтобы спрашивала тебя, четырёхглазый-кун… — раздражённо-разъярённо прорычала Алюми, метая молнии взглядом, в мирной до того синеве которого уже взрывались грозовые разряды молний.       — Чё ты припёрлась? Поорать не на кого? — устало простонал Хана.       — Соскучилась по своему жениху, — прошипела Алюми, делая особенный упор на слове «своему», видимо, специально для Мэна.       — Да мы просто вышли поговорить, а ты уже из нас выдумала не пойми что… Тебе, что, двенадцать лет, раз мерещится везде яой? — раздражённо выдохнул Хана.       — Быстро в дом. Там поговорим с тобой, любимый… — елейным голосом то ли проговорила, то ли пропела Алюми. Хане совсем не понравился нехороший тон, с которым невеста назвала его «любимым», и он смело, но скорее безумно, ответил:       — Слушай, а не пошла бы ты к чёрту? Меня уже заколебали твои цепляния! Я тебя не выбирал себе в невесты и терпеть это мне уже надоело!       — Ты не выбирал, да… Достаточно того, что выбрала твоя мать, так что закройся и молчи в тряпочку, пока не отправила на тот свет, — вкрадчивым ледяным тоном проронила девочка, — марш в дом.