Наказан

Антон сидит на диване, дёргает ногой нервно и изо всех сил старается не брать в руки телефон. Мысли в голове путаются, роятся и носятся галопом, будто бы стараясь из этой самой головы выпрыгнуть. В горле гладким камушком застряло волнение, которое он всё пытается проглотить, но камушек лишь переворачивается, оставаясь на месте. У него нет вообще никаких поводов, чтобы так сильно переживать. Рационально он это прекрасно понимает. Рационально он пытается восстановить дыхание. Рационально он знает, что телефон не поможет отвлечься. Но рациональность сегодня явно проигрывает. Иррационально он считает, что у него ничего не выйдет. Вообще ничего. То есть, совсем. Он обречён на провал. И самое главное, все наконец-то узнают, что он, так-то, не такой уж талантливый, а так… хороший притворщик. Иррационально он давится беспокойством, давится и тонет в потоке беспочвенных переживаний. Иррационально он хватает телефон в попытках отвлечься, желая приглушить тревогу информационным шумом, заставив мозг обрабатывать тонны ненужной информации в надежде, что это отгонит собственные мысли. Но хоть бы раз это у кого-то сработало. Когда Арсений заходит в комнату, Антон отбрасывает телефон прочь, словно его за это могут отругать. И выдыхает медленно через рот. Нечего своими загонами другим людям утро портить и мозг ебать. Арс, вон, помятый со сна. Он минут двадцать назад только из кровати выбрался и сразу же прошлёпал мимо уже давно проснувшегося Антона на кухню, даже доброго утра не пожелавши. За это Антон на него не злится. За годы знакомства уже выучил, что до первой порции кофеина Арсений с миром коммуницировать отказывается напрочь. Да и не нужна ему сейчас коммуникация. Ему успокоиться необходимо, в себя прийти и подготовиться к дню грядущему. Арсений щурится близоруко, зевает сладко и отпивает из кружки, но глаза-то уже поблёскивают живо. Проснулся окончательно. Прислоняется боком к стене, домашний весь, в халате и какой-то донельзя родной. — А ты чего? Собрался уже? — оглядывает он Антона, который действительно хоть сейчас готов к выходу из дома. — Я думал, проснусь, за кофе понаблюдаю, как ты нервно в сборах по квартире носишься… Антон вообще не понимает, чего это Арсений вскочил спозаранку. У него так-то поезд днём. И Антон думал, что уйдёт из дома, пока этот будет досыпать положенные часы, а вернётся уже в пустую квартиру, даже попрощался с ним перед сном. А этот… Этот его прекрасно знает. И наверняка знал, что Антон в одиночестве утра успеет себя накрутить, а потому решил ему компанию составить. От этого вполне закономерного вывода Антону становится стыдно. За себя дурака и за собственную предсказуемость. По-детски хочется доказать Арсению, что с ним всё в порядке, а даже если нет, то не стоит его тут успокаивать, сам как-нибудь успокоится. — Да вот, встал пораньше, — не врёт он. Он, и правда, поднялся с первым будильником, хотя обычно делал это только к пятому-шестому. И то, в лучший день. А тут встал ровнёхонько. Но сборы заняли столько же времени, сколько и обычно, оттого образовался нехилый такой запас. — Тебе выходить-то… — Через час где-то, — перебивает зачем-то Антон. — М, — вновь зевает Арс. И, видимо, допивает кофе. Антон же хватается за собственное бедро лишь бы унять дрожь и вновь косится на телефон. — Мандражируешь? — тянет деланно спокойно и будто бы лениво Арсений. Антон только хмыкает на это «мандражируешь». Арсений… Не «нервничаешь», не «волнуешься», а «мандражируешь». И ведёт как-то странно головой. Мол, в порядке всё. Справлюсь. — Ты же в курсе, что всё пройдёт отлично? Потому что ты это уже делал и не раз. Ещё и кайфанёшь в процессе, ну. Антон кивает. Он знает, Арсений прав. Ничего нового. Чё он, шоу не вёл? Вёл. Вполне себе успешно. В первый раз, правда, чуть не задохнулся от волнения, но дальше-то ничего, справился. И в этот раз справится. Только вот, тревога внутри заливается, что и шоу было другим, и канал, и вообще ему просто повезло, там многого и не требовалось, здесь же другой разговор. И вот этот раз его неминуемо ждёт провал, полный, сокрушительный, а за ним и позор. — Эй, на меня посмотри, — требует Арсений. А Антон только сейчас понимает, что взгляд умудрился в сторону перевести. Возвращая его к существу этому несносному, натыкается на улыбку, знакомую, широкую, лучезарную. Арсений в него верит так, как он никогда не смог бы верить в себя. Иногда Антона это почти пугает, потому что, рано или поздно, Арсений — и Антон не сомневается в этом ни на секунду — точно догадается, что он не такой уж и замечательный. Ничто не вечно, как говорится. Но пока на него смотрят так, что сомневаться в себе становится чуточку сложнее. — Охуенно всё будет, Шаст, ну. Ты по-другому и не умеешь. Это знакомое «Шаст» падает в грудь мягким комочком ностальгии. Как будто бы всех этих лет и не было вовсе, как будто они в клубе на вечеринке для своих выступать собираются, всё ещё стесняясь смотреть друг другу в глаза дольше десяти секунд. Но противные мысли в голове это вообще не затыкает, к сожалению. И он вновь кивает рассеянно. — Так, ладно, — вздыхает Арсений на его кивки, ставит пустую кружку на столик и усаживается рядом, чтобы положить руку на бедро и сжать покрепче. Его сразу трясти перестаёт. — Ты мне скажи: мне тебя одного оставить или остаться? Вместе переживать как-то попроще будет? Помолчать или повторить раз сто, что ты самый лучший, чтобы до тебя, дурилки, это наконец дошло? С этими словами он тыкает его пальцем прямо лоб. — Вот прямо в эту башку втемяшить. Антон улыбается, но пожимает плечами неуверенно. Он не знает. Хочется прогнать, хочется доказать, что не стоит с ним каждый раз возиться по глупостям всяким, но и родная ладонь греет приятно. Вместе-то и правда лучше. — Не знаю, — признаётся честно. — Я понимаю, что это всё чушь… Просто… — Нервничаешь. Это нормально. Но иногда полезно побыть самоуверенным придурком. Антон молча соглашается и прижимается боком сильнее. — Или… — тянет Арсений, голову в бок наклоняя, — как в тот раз?.. Помогло же. Резко отодвинувшись, Антон поворачивается и возмущенно в немом жесте брови приподнимает. А ему лишь улыбаются лукаво. — Да ладно тебе. Я просто предложил. А морда хитрая-хитрая. Очень хочется сказать «нет». Потому что в тот раз всё вышло случайно, вытекло из тупой шутки и обернулось таким же тупым действием. Кто ж знал, что этим можно заниматься не только удовольствия для, но и волнение снимать. Но то, что это сработало один раз, вовсе не означает, что его теперь каждый раз надо… Не надо. Вообще. Глупость всё это. Это Антон и собирается сказать. Но почему-то вместо этого выпаливает: — А мы успеем? — Если трепаться меньше будем, то вполне, — пожимает плечами Арсений. — В памяти оно всегда дольше тянется, чем на самом деле. Антон собирается сказать «нет». Антон набирает воздуха, чтобы выпалить «нет» и согласиться просто посидеть в обнимку, пока его крыть не перестанет. Антон точно уверен, что это сейчас вообще не к месту, а ещё это должно остаться для занятий других, на которых у них сейчас вот совершенно нет времени, а ему сегодня так-то опаздывать совсем-совсем нельзя. Антон кивает. И позволяет поднять себя с дивана, чтобы в каком-то оцепенении двинуться за Арсом в спальню. Потому что где-то в глубине души он точно знает: поможет. И врать самому себе у него не выходит. Однако стоит ему переступить порог спальни, как сомнения возвращаются. Ибо всё уж как-то не так. Арсений как-то слишком буднично скидывает халат, оставаясь в старой футболке, в той самой, что оставил в этой квартире первой (с тех пор она её не покидала), и трусах, как-то совершенно по-домашнему поправляет покрывало, усаживается и берёт в руки телефон, чуть хмурясь. Слишком повседневно, слишком… Словно это какая-то обыденность. — Ты чего делаешь? — спрашивает Антон, чувствуя, как внутри скапливается непонятно откуда взявшееся раздражение. Уж слишком всё безэмоционально. И Арсений выглядит, как какой-нибудь работник года, готовящийся к выполнению очередной задачи. — Таймер ставлю, чтобы ты ещё покурить успел и в себя прийти. Это окончательно сбивает настрой. — Арс… — тянет Антон недовольно. — Ась? — поднимают на него взгляд, откладывая телефон. А затем ловят чужой настрой и, чуть сведя брови к переносице, манят руками. — Иди сюда. Антон вздыхает, но на кровать вскарабкивается и усаживается на чужие коленки лицом к лицу. И уже собирается отказаться от столь щедрого предложения, но ему две ладони на плечи укладывают и ведут медленно до самых запястий, а там сжимают крепко, к себе внимание привлекая. — Эй, ты чего? — Я… Антон не договаривает, утыкается лбом в стену, недалеко от чужого уха, глубоко вдыхает чужой запах. От Арсения пахнет сном и кислым кофе. — Я знаю, что это пройдёт. Просто… просто… Всё, в целом, нормально, — ему почему-то очень важно донести до Арса информацию, что он в полном порядке. — Конечно, — держит за запястья по-прежнему крепко, — пройдёт ещё на гриме, между прочим, перетряхнёт, может, перед выходом, но крыть перестанет, как только делом займёшься. А пока у тебя вагон времени, чтобы самого себя накрутить. Больше-то заняться нечем. Игнорируя чужие нравоучения, Антон ухмыляется тихонько. — То есть, ты так отвлечься предложил? Занять себя? — Можно и так сказать. Отпускает запястья и обнимает сразу обеими руками, вынуждая сильнее прижаться. — Хороший мой. Эк, как какого-то с утра на нежности потянуло-то, а. Антон так-то вообще не против. Смущается, правда, немного, когда его аж целых три раза подряд целуют в нос, морщится, но, наконец, сдаётся. В тот раз помогло же. А атмосфера никогда не была про них. Они её из говна и палок умудрялись создать в местах вообще несозданных ни для какой атмосферы. Поэтому отстраняется и выпаливает: — Можно?.. — Да давай уже, сам ведь переживал, что времени не хватит. Антон только язык в ответ показывает и ложится. В тот раз он не ложился. Тот раз вообще произошёл в обстоятельствах, максимально неподходящих их… так скажем… времяпрепровождению. Он стоял в чудовищно маленькой комнатке, прижимаясь к деревянной дверце руками и скрывая горящее лицо в темноте. Было жарко, душно, захватывающе и страшно. Просто до безумия. Тогда он пытался отключить слух силой воли, но всё равно слышал, как за этой самой дверцей громыхала музыка и ходили другие. Тогда им вообще не стоило подобным заниматься. Он до сих пор помнит, как музыка умолкла внезапно, и он отчётливо расслышал голос Матвиенко, который достаточно громко и возмущённо вопрошал: «а куда эти двое опять делись? Где длинные, я не понял?». Помнит, что сердце тогда сжалось до столь микроскопических размеров, что перестало справляться со своей первоочередной задачей, ибо кислород в мозг поступать явно перестал. И мыслей не осталось. Только паника, которая почти смогла убедить его в том, что дверь-то на самом деле вовсе не деревянная, а стеклянная, а потому Матвиенко — храни его Бог — всё видит. А даже если нет, то он просто возьмёт и откроет её. Да-да, прямо сейчас. И щеколда… Да что щеколда? Она здесь просто красоты ради. И сквозь эту панику каким-то образом сумел пробраться шёпот: — Не слушай его. Его здесь нет. А я тут, слышишь? И рука сжалась сильнее. Внезапный прилив воспоминания обдал чем-то по-прежнему горячим, но уже далеко не обжигающим, приглушённым прошедшим временем. Да, может, тут, в спальне, атмосферы и не хватало, зато никакого Матвиенко рядом не было, да и вытянуться можно было в полный рост. Что Антон и делает, устраиваясь поперёк чужих коленей поудобнее, задом кверху. Замирает, чувствуя, как живот будто бы сам собою поджимается, как когда пытаешься влезть в любимые, купленные лет так шесть назад джинсы. Руками сжимает стараниями Арсения расправленное покрывало и, прикрыв веки, погружается в темноту. Так проще. Вообще, тот раз с надоедливым, мелким обладателем дурацкой причёски за дверью кое-что смог прояснить. Ведь до того и после того Антона пороли только до секса или во время, потому процесс этот шёл в неразрывной сцепке со скорым оргазмом. И удовольствие в процессе обещало ещё большее удовольствие. А там, в каморке, что была вообще не за актовым залом, наслаждение от процесса заиграло какими-то новыми красками. Антон и до этого подозревал, что после встречи с Арсением ебанулся на радостях, а после этого убедился в данном факте окончательно и бесповоротно. Это всё он, да. Если бы не он, хрен бы ему по оголённой пятой точке ладошкой бы когда-нибудь в жизни и прилетело. Но, может, даже если бы и прилетело, то вряд ли бы перекрыло, да. И плевать ему, что в тот момент, когда Арсений вообще не подозревал, что что-то там в ком-то там ломает к чертям раз и навсегда, в голове будто бы пазл сложился. Это всегда было. Просто Арс этим ебучим шлепком много лет назад всё по местам расставил. И вот теперь, он, тридцатидвухлетний, успешный, богатый (чего уж скрывать-то, да) лежит на собственной постели жопой к потолку, чтобы его натуральным образом выпороли. Да ещё и ради того, чтобы нервничать, блядь, перестал. А? Каково? Как жизнь-то повернулась. И это всё этот, невозможный, виноват. Это всё он, да. Арсений, вновь не имеющий ни малейшего понятия о том, что он что-то ломает, портит и вообще во всём виновным является, ведёт ладонью вдоль позвоночника, собирая за своим движением футболку складками. И только у ворота касается пальцами оголённой кожи, чтобы сжать немного, соскользнуть левее и помассировать плечо. — Давай уже, — нетерпеливо выдыхает Антон. Ишь ты, массажный салон устроить решил. У них так-то времени хуй да нихуя. — Помолчи. С этим «помолчи» тремя пальцами утыкает Антона ещё сильнее лбом в матрас. А ладонь так и оставляет на затылке. И это заставляет подобраться, а ещё приподнять зад, словно… Блядь. Стыдно, жарко, темно и охуенно. Всё, как тогда. Всё, в целом, как и всегда. — Тс, — шипит себе под нос, хоть Антон так-то молчит, и большим пальцем у линии роста волос надавливает, гладит, пока вторая рука медленно двигается вдоль ноги от самой икры, выше, вдоль шва, иногда чуть сбиваясь с курса. Например, чтобы сжать над коленом или огладить широким жестом бедро. Всё это вынуждает пропитаться нетерпеливым предвкушением, обращающимся желанием начать подгонять. Мол, давай-давай, быстрее, ну. И, когда ладонь оказывается между ног, пальцами походя коснувшись где-то в районе яиц, чтобы по шву двинуться выше, Антон почти готов заскулить. Это всё, конечно, прекрасно. Чувствовать на себе его руки, ощущать прикосновения через одежду, пока он гладит, даже не сжимает, водит пальцами, очерчивая карманы, иногда забираясь выше, чтобы мимолетно коснуться кожи над поясом. Но не для этого они все здесь сегодня собрались. «Давай уже», — думает Антон почти зло, когда тот мягко проводит подушечкой пальца вдоль границы кожи и ткани брюк, пуская волну мурашек до самых лопаток. — Арс… — М? — почти лениво. А рука, между тем, мягко ложится — но по-прежнему просто ложится — на правую ягодицу, прожигая теплом до кожи. — Я уж думал, ты не попросишь… — Чего? — бухтит глухо, елозя в странном намёке на продолжение. — Ты же сам предложил. — Агась… Но всё же, мог бы и попросить. Чай не помрёшь. «Ебать», — думает Антон. А ещё он думает о том, что когда-нибудь его придушит. Но тут же перестаёт, потому что рука, что на голове, путается в волосах, сжимает, чуть натягивая волосы. Скорее, по привычке. Арсений до сих пор по кудрям скучает. А Антон вовсе не жалеет, что их отрезал, но вот в такие моменты немножечко жалеет о том, что не может их отращивать в моменте, чтобы потом тут же состригать обратно. — Так что? — Да давай уже, а. Антон сегодня не в духе, не в настроении и вообще не в себе. Да и нет у него времени, чтобы привычные игрища по упрашиванию Арсения устраивать, теша чужую потребность в просьбах вежливых. К чёрту всё это. Но всё же получается чуть грубее, чем он рассчитывал. На секунду даже кажется, что Арсений его пошлёт, разобидится на ровном месте, как он умеет, и с колен сгонит. И вместо порки они посрутся с утреца пораньше прямо перед отъездом Арса из Московии. Но тот только руку на башке расслабляет, отвешивает лёгкий, почти неощутимый подзатыльник и смеётся тихо, но от души. — Ты чего?.. — хочет было приподняться Антон, чтобы посмотреть в глаза этому бестолковому. Но его вновь утыкают головой в кровать. — Эй, тихо там. А затем сильно так, от души и без предупреждения бьет по правой ягодице, выбивая тем самым все возражения и замечания, скопившиеся глупыми словами на чужом языке. И Антон выдаёт только тихое и какое-то почти обиженное: — Ай! Не от боли, конечно. Больше от неожиданности. И это заставляет Арсения рассмеяться ещё сильнее. «Дурак», — думает Антон, растекаясь по кровати. — Какая же ты, — доносится сверху. Зад сжимают крепко, а потом вновь проводят рукой по бедру, — невыносимая вредина сегодня. Просто ужасно… Несносная и невоспитанная, я бы сказал. Антону плевать. У него в голове мячиком по стенкам черепа чеканит одна единственная мысль «ещё, ещё, ещё». Как и всегда. И от этого так легко становится и почему-то весело, хотя ещё мгновение назад чужое веселье почти вывело его из себя. От второго удара вздрагивает всем телом, руки в кулаки сжимает и стонет чуть слышно, благодарно. — Всё равно ведь попросишь, — говорит, опуская руку в третий раз. Антон не слушает. Его вновь по голове гладят, за ухом пальцем ласково проводят и шею мнут. Это на контрасте с происходящим ниже даёт какой-то умопомрачительный эффект. Хочется подставиться, попросить сильнее, а ещё свернуться калачиком и прижаться, чтобы почувствовать его всем телом. Да, в каморке было неудобно. Но там к нему время от времени жались горячо, целовали невпопад, в шею и уши, а ещё шептали всякие глупости, повторяя раз за разом, какой он замечательный. Это раздражало и отзывалось щемящим чувством невыраженной благодарности в сердце. Но было хорошо. Потрясающе хорошо. А сейчас, как бы странно это ни звучало, Арсений слишком далеко. И, чёрт возьми, недостаточно его касается. Вот. Но каждый шлепок отзывается во всём теле чувством какого-то глубокого удовлетворения и томным, но почти несущественным возбуждением в паху. Когда рука с головы пропадает, он шипит недовольно. Его так-то всё устраивало. — Ты как кот, — треплют его за ухо прежде, чем провести этой самой рукой по спине, вынуждая прогнуться вслед за ней. Воспользовавшись тем, что он приподнялся, Арсений обхватывает одной рукой его за член, а второй, той самой, что недавно путалась в волосах, бьёт со всей силы, выбивая тем самым громкий, продолжительный стон. — Нравится? — спрашивает, лаская привставший член через одежду, второй рукой поглаживая мягко под футболкой, чтобы будто бы не нарочно проскользнуть под резинку трусов, дотронуться мимоходом и вновь вернуться к спине. У Антона шея и щёки горят румянцем, а перед глазами какое-то марево из ярких пятен. Он их так и не открыл. Не желая больше опускаться, он привстаёт на локтях, оказываясь в какой-то недопланке. И хочет уж было ответить, но ему не позволяют. — Э нет, так не пойдёт, — давит Арсений рукой между лопаток, вынуждая вновь лечь, прогнувшись в пояснице. — Так, во-первых, удобнее, а во-вторых, глазу приятнее. И ты не ответил… Антон собирается огрызнуться в ответ, но вовремя осознаёт, что ему это просто так с рук не спустят. Просто потому что у Арса появился нехилый такой рычаг давления. — Ну, так что? — спрашивает, сжимая уже обеими руками зад. — Нравится? — Да-да, нравится, — сбиваясь после, кажется, каждого слога, кое-как выдыхает Антон, вновь утыкаясь лицом в кровать. — Ещё, пожалуйста… — А я говорил… «Невыносимая скотина», — думает Антон, вскрикивая, потому что в этот раз из-за позы прилетело уж слишком близко к яйцам. Дальше думать совсем не получается. Череда коротких, частых и сильных шлепков выметает из головы всё, что там находилось до этого напрочь. Он больше не думает. И волнение, злость, раздражение, бессмысленная в своей беспочвенности тревога — всё это уходит, будто бы этого и не было никогда. Он только стонет, скулит и почти хнычет, то вздрагивая всем телом, то предпринимая попытки потереться пахом о чужой стояк. Сколько всё это длится, он не знает. Он потерялся, провалился в марево перед глазами, стал единым целым с этим невыносимым чувством почти сверхъестественного кайфа и впитался в кровать. В штанах невыносимо тесно, неудобно. Хочется больше и сильнее, чтобы обжигало до саднящего чувства, чтобы чувствовать каждое прикосновение кожей. Он не знает, сколько прошло времени или сколько шлепков прилетело ему на зад перед тем, как они внезапно и слишком рано прекращаются, а Арсений начинает поглаживать ягодицы, приговаривая: — Тихо-тихо, всё хорошо… Антону вовсе не хочется сейчас быть тихим. В конце концов, здесь-то можно дать себе волю. Здесь — он смеет надеяться — за дверью никто не поджидает. Его бьют ещё раз, но уже слабее и это заставляет недовольно замычать. — Ну, чего ты? — Арсений вновь гладит по голове, мнёт шею. — Сними их, — бурчит в ответ хрипло. — Нет. Давя в себе дикое желание забить руками по кровати, Антон только упрямо повторяет: — Сними, пожалуйста. — Нет. Сука… — Посмотри на меня. Кое-как повернувшись, смотрит замыленным взором через плечо. Там на него в ответ глядят, спокойно так, уверенно. — Мне тоже хочется, — Арс проводит пальцами по лбу, поправляя ему волосы. — Но если я сейчас сниму с тебя штаны, ты точно опоздаешь, а сегодня этого делать никак нельзя, ну… Антон знает. Окончательно мозги ему ещё не отбили. Но всё равно хмурится упрямо. А когда Арсений кладёт ладонь на плечо, чтобы чуть сжать, изворачивается и обхватывает губами один из пальцев. В рот взять полностью, конечно же, не выходит, поэтому он только облизывает. — Я всё равно не сниму с тебя штаны, — заявляет уверенно Арсений, но руку не убирает. Наоборот двумя пальцами нижнюю губу оттягивает и тут же толкается внутрь. Обхватив их губами, Антон смотрит упрямо перед собой, берёт глубже и стонет тихо, потому что в этот момент ему вновь прилетает по заднице. — Я тоже хочу нормально, — продолжает говорить Арсений, наблюдая пристально. — Чтобы… — прикрывает глаза, а затем улыбается, — нет, не скажу. Приеду, тогда и разберёмся. Антон вновь хмурится недовольно. Ведёт тазом, но неожиданно даже для самого себя не в попытках потереться, а просто чтобы улечься поудобнее. Одной рукой его гладят, мнут, иногда, конечно, шлёпают, но редко и почти неощутимо. А он, наконец, расслабляется. Одной рукой отыскивает подушку, чтобы обнять её обеими руками. Для этого приходится, правда, выпустить обслюнявленные пальцы изо рта, но устроившись поудобнее, тут же вновь берёт в рот. Но не сосет, облизывает изредка, чувствуя, как в ответ его мягко касаются подушечками пальцев языка, щёк изнутри. Смысла в этом занятии никакого, но ему нравится так лежать. С занятым ртом, так сказать. А Арсений, кажется, не возражает. — Ты в курсе, что ты замечательный? — спрашивает его, сжимая в очередной раз сильно-сильно. И Антон кивает, улыбаясь слегка уголками рта. — Самый лучший даже. Кивает и нарочито горделиво вздёргивает в подбородок, отчего чужие пальцы выскальзывают изо рта и влажно касаются кожи этого самого подбородка. Не рассмеяться просто не выходит. И Арсений смеётся вместе с ним. — Иди сюда. Пора. Антон хочет сказать, что таймер ещё не зазвенел. Но тут до него доходит. Арс его и не ставил. Он сказал так только, чтобы ему, дурню, было спокойнее. — У тебя есть время на покурить… — шепчет, когда на него усаживаются восемьюдесятью килограммами довольства и целуют. — Там покурю. — Тогда машину… — Я на такси сегодня. Она на паркинге… — Иди уже. — Ты меня гонишь? — Да, я тут вообще-то подрочить собираюсь. Если начну при тебе, ты никуда не уедешь, а Стас мне голову откусит. А я её люблю. Она у меня бедовая, но своя. Антон смеётся прямо в ухо. — Серьёзно? — Вполне. Буду представлять, что я с тобой сделаю, когда вернусь. — Только на подушку мне не кончай. — Фу, как пошло… Он провожает его до двери. В этом халате дурацком. Всё ещё нечёсаный, но слишком уж бодрый для такой рани. Там целует на прощание и спрашивает: — Полегчало хоть? И Антон кивает в ответ. Ещё как полегчало. — Тогда… Ни пуха, ни… — Иди ты.