Наказан

Антон выходит из душа, стараясь пригладить распушившиеся от гостиничного фена волосы. Но вряд ли сие действие увенчается успехом. Гостиничные фены - они такие. И сушат паршиво, и на голове после себя оставляют сущее безобразие. В единственной комнате номера он застаёт Арсения, который, судя по позе, решил тут в его отсутствие устроить урок физкультуры для несуществующих школьников. Вот, как раз, растяжку проводит, выставив согнутую в колене ногу вперёд, тянет какие-то там мышцы. Икроножные или… Других Антон, по правде, не знает. Пусть будут икроножные. — Ты чего? — задаёт вполне закономерный вопрос. — Тест-драйв, — бросает Арс, не отвлекаясь от своего занятия, как будто это может что-то объяснить. — М… Потом вскакивает на обе ноги. Одну резко поднимает, аки Вандам на тренировке, затем вторую. И прыгает пару раз на месте, бренча металлически. — Главное… Прыжок. — Чтобы… Прыжок. — Не слетели… Тут до Антона наконец-таки доходит, в чём смысл сего физкультурного порыва. На Арсении новые концертные брюки. Он прикупил их в предыдущем городе, когда старые почили смертью храбрых, порвавшись ровнёхонько по шву. — Да, было бы неловко, конечно. Без штанов на сцене-то, — почти (и это ключевое) не ёрничает Антон. Им до выхода ещё минут сорок, а этот, вон, весь в сборах. А как же полежать? Полежать — это святое, этим пренебрегать нельзя. — Нормальные? — спрашивает Арс не оценки ради и поворачивается задом. Но Антон всё равно окидывает взглядом. Брюки как брюки. Штанцы даже, наверное. Брюки - это ж что-то более официальное. Карманов переизбыток, пуговицы серебром отливают. — Нормальные, только жопа где-то потерялась, — вздыхает, да так скорбно, словно родного хомячка в последний путь провожает. — Я вас не пойму, Антон Андреевич, — усмехается этот невозможный, вновь поворачиваясь лицом, чтобы схватить с тумбочки маникюрные ножнички и, не глядя, приняться этикетку сзади срезать. — То вы жалуетесь, что мне вещи по размеру надо покупать, а то, мол, отвлекает, то жопа потерялась. Вы уж определитесь. — А может, она по жизни потерялась? Ты усыхаешь, Арс… Вон, вещи на тебе болтаются. Скоро и сам пропадёшь. И, игнорируя недовольный взгляд из-под бровей, подходит ближе. — Гляди, футболка тоже болтается, а она старая. Усыхаешь… — Иди ты… Ай! — Что? Жопу ножницАми уколол? — Нет, палец… — Дурила, — тянет Антон, а потом замечает свисающее аккурат около ширинки подобие брелока в виде ленты с каким-то белыми буквами и хватается за неё. — А я тебя поймал… — Ага, — Арсений на действие внимание не обращает, откидывает ножницы туда, где взял, и все ещё воюет с этикеткой. Антон хочет было предложить помощь, но почему-то решает не лезть. Дорогу осилит идущий. К тому же, смотреть, как Арсений бесится на ровном месте, одно из его любимых развлечений. Нельзя себе в таком отказывать. Рядом с лентой оказывается присобачена цепочка. Чёрная, почти неразличимая на фоне такой же черной ткани. Так вот, чем звякал, пока прыгал… — Теперь буду тебя так водить… — Куда? — невпопад спрашивает Арс, а потом шипит довольно. Видно, удалось-таки избавиться от приделанной бумажки. И верно - та падает у него за спиной. — На прогулки два раза в день, блин, — тяжело вздыхает Антон и присаживается на корточки, чтобы хоть здесь оказать какую-никакую, а помощь. — Чё ты мусоришь-то? Тянется рукой между чужих ног. Не глядя, нащупывает поганку и отправляет метким броском в мусорное ведро под столом, даже на ноги не поднявшись. — Антон? — Ась? — На меня посмотри. — Чего? — голову поднимает, готовясь встать в полный рост. Но тут же понимает, что его самым наглым и дурацким образом подловили. Карабин той самой цепочки с брюк защёлкивается на шее, зацепившись за одно из колец собственной цепи. Его в прямом смысле подцепили. Уссаться можно. А Арсению весело, чуть ли не подхихикивает, разгибаясь. — Это я тебя поймал. Антон только глаза закатывает и тут же пытается усесться на колени, ибо корячиться на корточках в районе Арсовой ширинки, не сказать, чтоб удобно. Но тут его поджидает новая напасть. Цепочка на штанах слишком короткая и, как только он пытается усесться на пол жопой между собственных колен, натягивается во всю длину. Родная цепь оказывается у самого подбородка и тянет вверх, заставляя высоко вздёрнуть этот самый подбородок и посмотреть прямо в лицо самодовольному болвану сверху. Ещё и тянет вбок, поэтому голова сама собою вправо наклоняется. Улыбка у Арса становится ещё шире. Посмотрите на него, радуется, что тот сесть нормально не может. Тогда Антон предпринимает попытку встать. Логические цепочки никогда не были его сильной стороной. Потому что встать на колени, разумеется, тоже не выходит. Длина цепи позволяет, максимум, в живот Арсению уткнуться. Выше — никак. А в таком положении находиться уж совсем неудобно. Бёдра у него не железные, нетренированные. Сверху раздаётся самое настоящее хихиканье, злорадное такое. И Антон дёргает башкой назад. Вырваться, конечно, не надеется. Тут, разве что штаны кое-кому портить. Но тест-драйв так тест-драйв, сам хотел. Будем проверять на прочность петли. Арсений, связанный с ним буквально одной цепью, двигается вслед за рывком, а когда Антон замирает, продолжает двигаться по инерции и врезается прямо пахом в чей-то недовольной ебальник, переходя на уже полноценный ржач. — Смешно тебе, да? — бурчит Антон, кое-как всё же усаживаясь с задранным подбородком и прижатой к щеке цепью. — Очень, — честно отвечают ему, всё ещё улыбаясь во всю мощь. И не улыбнуться ему в ответ ну никак не получается. — На концерт так пойдём? — Народу понравится, — пожимает плечами Арсений и проводит ладонью по пушистой макушке. Отчего у Антона голос становится чуть выше: — Ехать будет неудобно. — Тебе. В очередной раз закатив глаза, Антон скрещивает руки на груди и вопрошает: — Может, отпустишь уже? Неудобно, так-то. Арсений - оттуда, сверху, - в очередной раз улыбается, но как-то уж совсем издевательски. Проводит пальцем по цепочке, той самой, что врезается в кожу, а затем и вовсе кладёт руку на эту самую щёку и чуть наклоняется. Отчего Антону рефлекторно хочется отодвинуться назад, но ни черта не выходит. Эта штука слишком, блядь, короткая. Он так и остается где-то на уровне паха, только теперь лица чужого не видит. Зато отлично слышит глухой, но кажущийся оглушительным в тишине номера, шёпот: — Солнце, руки подними. Антон губы поджимает. Арсений каким-то образом смог навсегда извратить для него обращения «солнце» и «родной», ибо за редким исключением произносил их только с нескрываемой насмешкой. Но подчиняется отчего-то, руки, аки преступник перед полицейской тачкой в каком-нибудь боевике, поднимает. Арсений вновь выпрямляется. Видно, тоже понял, что шептать томно на ухо не выйдет: просто не изогнуться. — И? — несмотря на и так вздёрнутый подбородок, хочется его ещё сильнее вздёрнуть. Арс с ответом не спешит. Смотрит сверху-вниз. То ли любуется, то ли размышляет о чём-то, щетину на кадыке почесывая. Но, выдержав паузу, тянет, еле сдерживая смех: — Смотри-ка, у тебя две руки, обе рабочие… И ничем не ограничены. Ты же в курсе, что можешь сам себя отстегнуть? И приподнимает, зараза такая, брови в насмешке. Антон же, чувствуя, как шея из-за неудобного положения начинает потихоньку затекать, почти давится воздухом, опускает руки, губы обиженно поджав. Признаться честно, ему сейчас Арсению очень хочется втащить, от всей души так, прям по морде этой глумливой. Ограничены. Тут, может, кто-то в развитии ограничен. Над убогими и сирыми смеяться грешно. А Антону действительно это просто в голову не пришло, хотя, казалось бы, очевидно. Но он даже не подумал о том, что может отстегнуться сам. Вернее, что… Щёки моментально обдаёт жаром и дышать становится трудно вовсе не из-за импровизированного ошейника на шее. Он не подумал, позволено ли ему это сделать. Как говорится, есть нюанс. Эта мысль печёт изнутри, заставляя заёрзать на месте, а ладошки в мгновение взмокнуть. — Иди ты… Ты меня пристегнул, ты и отстёгивай, — бурчит недовольно, старательно игнорируя внезапно участившийся пульс, живущий сейчас где-то на кончиках пальцев. — Да не, меня-то как раз всё устраивает, — хмыкает радостно и замирает, глядя вниз. Антон же, хмурясь упрямо, смотрит в ответ в ожидании дальнейших действий. А тот, как будто ничего делать и не собирается, стоит себе с выражением лица полной безмятежности, разве что с пятки на носок не перекатывается. Это - и то, что Арс сразу понял, что Антон не отстегнётся сам, - почему-то бесит до усрачки. Эта скотина его слишком хорошо знает, даже пугающе хорошо, до каких-то самых тайных и, казалось бы, неизведанных уголков душонки. Он слишком много знает, его нужно убрать. Измельчить в пыль, а потом втереть под кожу. Очень хочется послать на хуй, очень хочется сделать что-то, чего тот вообще не ожидает. Но вот беда, по этому лицу вообще не понять, чего тот ожидает или не ожидает. А цепь продолжает впиваться, тянет, подлюка, не даёт отвлечься. И натяжение это во всём теле отзывается дурацким возбуждением. Дурацким, потому что ещё минутой ранее, оказавшись на привязи, Антон вообще не связал одно с другим, а потому не ожидал, что так перекроет. — Что? Хочешь, чтобы я тебе отсосал по-быстрому? — спрашивает с вызовом. Не то наигранным, не то нет, сам, если честно, до конца не разобрался. Арс медленно качает головой, но Антон ему ни хрена не верит. Сложно разыгрывать безучастие, когда твой член буквально перед носом у того, кому ты собрался пиздеть. Ясно вам, Арсений Сергеевич? — Нет, это ты хочешь мне отсосать. И это молнией изнутри пробивает. До витиеватых ожогов и мурашек где-то на загривке. Хочется завыть, потому что, вообще-то, не хотел. Вот до этого, блядь, самого момента вообще не хотел. А сейчас мысль, что гребаная, декоративная цепочка наверняка не даст в определенном положении ртом с члена слезть, заставляет как-то глупо покраснеть и переместить одну из рук на собственный пах. Чтобы скрыть взявшееся как будто из ниоткуда смущение, пробует отвернуться. Но как же, да… Удаётся только глаза скосить в сторону. Со стороны выглядит, наверное, как пиздец. Вновь возникает желание всё это закончить. Потереть рукой лоб, прикрыв таким образом глаза, ведь на него все ещё, не смущаясь, глазеют, и это, блядь, невыносимо. А затем одним движением отцепить чёртов карабин и закончить на этом. Потому как с каждой секундой эта долбанная ситуация лишь больше засасывает, а это сейчас не к месту и не ко времени. Время-то у них есть, да. И, если бы речь действительно шла про «отсосать по-быстрому», Антон бы, может, себе отказывать и не стал. Но есть вещи, в которых он спешки не любит. Поднимает глаза. Арсений, да, действительно, смотрит, но уже без тени насмешки, скорее выжидающе, будто бы согласия ждёт. И, поймав на себе чужой взгляд, заводит одну руку под чужой подбородок, кладёт пальцы ровно на то место, где тянет сильнее всего, где этот чертов механизм китайский, и поднимает бровь в немом вопросе. И Антон уже почти кивает, но внезапно ведёт слегка подбородком, приподнимается, насколько это возможно, и утыкается лбом в живот. Плевать, он уже зашёл по щиколотку, сейчас обратно выходить — только ноги пачкать в песке. Задирает руками футболку, ныряет под подол и прижимается губами к животу, чуть выше пупка, там, где самая тёмная родинка, он её не видит, но помнит. Целует мягко, чувствуя, как мышцы от этого, почти невесомого касания коротко дрогнули. И отпускает себя. Потому что знает, что здесь трогать можно, а вот к члену ему прикоснуться не дадут. Откуда? Да просто, некоторые вещи они как-то перестали озвучивать. Целует то там, то здесь, лижет, прикусывает, потому что живот у Арсения просто охуительный. Ладно, он в целом охуительный, но Антон предпочитает время от времени восхищаться отдельными частями. Вот сегодня — животом. Бёдра быстро начинает сводить, хочется опуститься или подняться выше, а не балансировать на весу, но и оторваться не получается. Приходится ухватиться где-то в районе тазовых костей, вцепиться мертвой хваткой, дабы не рухнуть. Кожа под губами горячая, гладкая, приятная. Под футболкой же темно, жарко и до невозможности пахнет Арсением. Потрясающе, как и то, как цепь тянет вниз, едва он только помышляет о том, чтобы передвинуться выше, к груди. И чужое тело отвечает сбивчивым дыханием. Кажется, Антон сейчас может даже эхо чужого сердцебиения уловить. Живот поджимается, когда он опускается ниже, к поясу и целует у черной ткани, противно воняющей каким-то китайским или тайваньским, а, может, и вьетнамским производством. Когда он касается губами пупка, рядом с металлом пуговицы, Арс выдыхает громко, хрипло, кладёт руку на загривок, сжимает крепко, словно стараясь таким образом размять, но на самом деле — и Антон в этом уверен на все сто процентов — просто тоже хочет прочувствовать впившийся в шею металл. Антон выныривает из-под футболки, садится, чувствуя, как мышцы благодарно заныли в ответ на эту милость с его стороны и как цепь вновь тянет вверх, не давая и шанса спрятать лицо. И смотрит вверх, а там на него глядят с таким неприкрытым восхищением, что дух захватывает. Каждый раз, как в первый. И изнутри затапливает каким-то тянущим до боли в грудной клетке чувством безграничной любви к этому придурку в дурацких штанах. Антон называет это про себя «приливами внезапной нежности». В такие моменты он обычно старается Арса укусить, если тот рядом, от переизбытка эмоций, или написать короткое и внезапное, как летняя гроза, «люблю», чтобы тут же, не дожидаясь ответа, пойти по своим делам. Сейчас же он поворачивается, не спуская глаз, влево так, чтобы получилось гребаной цепочки губами коснуться, и проводит по ней языком, по нескольким чёрным звеньям. Арс поджимает губы, выдыхает что-то неразборчивое и сжимает одну руку в кулак до побелевших костяшек. Получилось весьма эффектно. Антон может собой гордиться. — Хочешь ведь, ну… Просто скажи, — подаётся бёдрами вперёд Арс. Антон только улыбается задумчиво, почти незаметно. И поджимает губы тут же. Из вредности, природного упрямства или, может, желания кому-то что-то доказать. Потому что в этом чуть издевательском тоне и приподнятом подбородке он, отсюда, сидя в неудобном и уязвимом положении, отчетливо может расслышать просьбу. Раньше он её не различал, раньше он терялся. А сейчас слышит. И это… Это будто бы различить в любимой с детства песне, переслушанной уже десятки, сотни раз, никогда не замечаемую прежде мелодию скрипки, которую из-за паршивого сведения трека так сразу и не подметишь. Вроде, всё то же самое и, быть может, оно тебе, во-первых, и не надо было, а, во-вторых, вообще не меняет ничего, но радость открытия сменяется улыбкой узнавания, теперь ты знаешь, что она там есть. Всё так же с поджатыми губами и сведёнными в упрямой гримасе бровями Антон ведёт щекой вдоль члена. В ответ ему звонко хмыкают и кладут руку на затылок, чтобы не прижать, но и не дать отстраниться. Хотя, он бы и так не смог. Не захотел. Трётся носом, дышит горячо ртом, прекрасно зная, как это ощущается даже через ткань. Ластится, но никаких попыток ни снять штаны, ни перевести собственные действия в разряд более откровенно-пошлых тоже не предпринимает. Он бы мог подобным образом в грудь тыкаться и тереться небритой щекой о чужую, переживая радость долгожданной встречи. Однако, почти случайно коснувшись губами в районе головки и получив на это закономерную реакцию в виде короткого полувздоха-недостона, улыбается уже в открытую и сглатывает накопившуюся во рту слюну. Задерживается, проводит кончиком носа, запах синтетики, бьющий в ноздри, игнорирует, зато рисует в воображении всякое разное, притягательное. В этот момент его коварно и без предупреждения оттягивают. Благо, что не за шкирняк. И не дают продолжить. Хотя, честно, он без понятия, куда это все вообще шло. — Хочешь — скажи. Антон упрямо качает головой, глядя прямо этому засранцу в лицо. И в груди селится нездоровое веселье. «Ты хочешь, чтобы я попросил, так попроси сам», — формулировка идиотическая, если подумать. Но оттого это так и весело. Арсений в ответ только плечами пожимает. В конце концов, упрямых придурков в этой комнате два. А деланная небрежность в сочетании с безмятежным выражением лица, не лишённым налёта лёгкой скуки, — одна из главных фишек Арсения Попова, если кто не знал. Кладёт одну руку себе на ширинку, сжимает в районе ствола и проводит легонько, заставляя Антона, во-первых, рвано выдохнуть, а во-вторых, на секунду забыть, кто тут кого должен переиграть и уничтожить, развеяв на атомы. Очень сложно, знаете ли, думать, когда такое бесчинство прямо у твоего подбородка происходит. Второй тянет пальцами за какую-то из цепочек. Не сильно, но и сопротивляться как-то не получается или не хочется, поди разберись, вынуждая уткнуться влажными губами (и когда их облизнуть успел?) в тыльную сторону ладони. На мгновение потеряв себя во времени и пространстве, Антон целует её легко и проводит кончиком языка вдоль выступающих вен, чувствуя, как внутри что-то трепетно замирает, завязывается в узловатый комок, а потом взрывается горячим, раскатываясь эхом по телу. Ебать. Арсений продолжает рукой водить медленно, с небольшой амплитудой, себя через одежду удовлетворяя, пока Антон целует каждый из четырех суставов, чтобы затем обратиться к пальцам и вернуться назад, задержавшись по дороге на выступающей косточке запястья. И, уже не сдерживаясь, кусает сначала косточку, ведущую к большому пальцу, и широко, жадно проводит языком по всей ладони. Арс увеличивает темп, дроча себе, пока ему в исступлении руку выцеловывают. И это так странно, возможно неправильно, что отчего-то сносит башню напрочь. Антон же, право, уже сам готов себе в штаны залезть. Почему бы, блядь, и нет. Особенно, под это блядское, быстрое дыхание сверху. И как-то уже вообще плевать, к чему это их странное, неизвестно откуда взявшееся противостояние приведёт. В очередной раз прижавшись губами к влажной его стараниями коже, он хочет было перескочить дальше, накрыть ртом головку, чтобы обслюнявить ещё и штаны. Но Арсений резко член отпускает и прямыми пальцами ему дорогу преграждает. — Нет. И не давая никаких объяснений, расстёгивает одним движением пуговицу ширинки. Антон уже готов победоносно ухмыльнуться. Таки кто-то не выдержал. Но этот кто-то только просовывает руку внутрь и обхватывает член уже под одеждой. Подло. Несправедливо. Жестоко. — Я тебе не мешаю? — спрашивает Антон, вновь задрав голову. У него тут дрочат перед носом. Притом без его участия. — Не-а, даже способствуешь в некотором роде, — улыбается эта скотина задорно и проводит свободной рукой по подбородку. — Как на такую красоту и не… — Иди ты, — шипит недовольно. — Антон, — улыбка с лица пропадает, да и движения в штанах останавливаются, — я напомню, что я всё ещё тебя не держу. Ну, а если чего-то хочется, то попроси. Меня-то всё устраивает… Мразь. Скотина. Блядища невозможная… У Антона от возбуждения в висках канонады грохочут. Оно, бывшее до этого густым, томным, обволакивающим, внезапно вскипает, обжигая сразу и везде. Давя в себе вой бессилия, Антон вновь привстаёт, чтобы уткнуться лбом в живот, ибо только так он может на Арсения, такого невыносимого сейчас, вообще не смотреть. И там вздыхает тяжко. Он не отцепится, нет. Просто не сможет… Да и не хочет, да. Плевать. Он запутался, чего он может, а чего нет, чего хочет, а чего… Не отцепится, не-а. Несколько лет назад зацепился, вот до сих пор отцепиться не может. Нечего традициям изменять. Но и так продолжать не может. — Хочу. — М? — Хочу, — повторяет по-прежнему тихо, но упрямо. — Чего? Ну, конечно. А как же иначе? Заплатить налоги и жить спокойно он хочет, блин. — Хочутебеотсосать… — Антон, — тянут сверху насмешливо-недовольно. Приходится вновь сесть, хотя он и так бы на весу долго не простоял. И, глядя наверх, всё ещё утягиваемый цепочкой, произносит: — Я хочу тебе отсосать. И, скосив глаза, добавить: — Пожалуйста. Его вновь берут за подбородок, обращая внимание на себя, гладят слегка по шее и улыбаются широко-широко. А Антон понимает, что попросит ещё раз и ещё раз. Потому что он не знает, как это произошло, но просить у Арса отсосать стало каким-то отдельным видом удовольствия в его жизни. М-да, вкусы действительно достаточно специ… — Хорошо. Антон от удивления аж брови приподнимает. Так легко? Так сразу? Это даже неинтересно… А потом чувствует внезапную лёгкость в районе шеи. Его незаметно отцепили. — Но уже не в этой гостинице, — наклоняется Арсений к самому уху, — хочу, чтобы ты насладился процессом. Ну, не сука ли?!