От ненависти до любви... Или как там, блять?!

— Уокер, — процедил я сквозь зубы, — Если ты думаешь, что имеешь хотя бы малейшее значение в существовании этого мира, то ты заблуждаешься. Боюсь тебя разочаровать, но ты — ёбаная вошь, от которой нет никакого толка, разве что мерзкий зуд где-то под кожей у самых костей. Ты, как Непризнанная, будешь до заката своих дней целовать и буквально облизывать мои ноги, — я сказал это с такой ненавистью в голосе, что сам немного охуел. — Потому что ты всегда будешь где-то в ногах таких могущественных существ, как Я. Я — Повелитель Ада, Я — наследник трона, а ты — мерзкое отродье, созданное по моему образу и подобию. Ты никому и никогда не будешь здесь нужна, а причины тому я сказал ранее. И я больше, чем уверен, что и при жизни ты была такой же навязчивой, убогой божьей тварью, на которую было не то, что жаль, — даже стыдно смотреть.

ПЯТЬЮ МИНУТАМИ РАНЕЕ

— А Мими сказала, что это была просто шутка! Эта антилопа шла по школьному коридору в окружении друзей и очень горячо о чём-то с ними спорила. Её чересчур звонкий смех сотрясал все стены, от чего где-то на потолке начала отваливаться штукатурка. Я нервно закурил прямо в Школе, хотя это было строго запрещено. Да кому какое дело? Геральд и Мисселина уже давно смирились, только вот Фенцио бегал и орал на меня за курение, хотя сам наверняка завидовал, потому что не мог сделать так же. Чем ближе подходила ко мне Уокер и вся весёлая компания, тем сильнее начинала болеть голова. Этот омерзительный смех и идиотские шутки, вылетавшие из её рта, разрушали мой мозг. Под риском деградации, я решил, что лучше свалю как можно раньше, дабы не столкнуться с антилопой, но не успел. Она и ещё пару ребят завернули из-за угла и стали направляться прямо в мою сторону. Мне терять нечего, так как моя голова и так уже раскололась на две равные части, и я пошёл прямо в их сторону. Я никогда не контролировал себя при ходьбе: ни скорость, ни ширину шага и потому шёл напролом, расталкивая перед собой всех и даже не парился, что кто-то может мне предъявить. Никто не посмеет — все, без исключения, боятся. И вот сейчас произошло то же самое. Я проходил своей дорогой, никого не замечая. Точнее, делал вид, что никого не замечаю. И, сука, вот надо же было наткнуться прямо на злоебучую Уокер. Я задел её плечо своим и пошёл дальше. Попытался даже взгляда на неё не опустить. — Эй, — крикнула антилопа. — Можно как-то поосторожнее?! От такой наглости я застыл на месте. Поразмыслив пару секунд, я хотел было уже идти дальше, но что-то дёрнуло меня развернуться на пятках и посмотреть на Непризнанную. — Ты что-то сказала? Прости, не расслышал, слишком омерзительный голос — уши заложило. — Уши у тебя заложило от собственного самомнения, полудурочный, — прохрипела она. Малышка Мими попыталась успокоить её и попросила идти дальше, но упёртая овца не сдвинулась с места ни на сантиметр. Мне послышалось? Или у Уокер смелость проснулась?! — Замолчи, Непризнанная, и иди туда, куда шла. — А то что? Пожалуешься папочке? Я начинал закипать. Со мной никто, кроме Ада́ма, не мог так разговаривать. По статусу не положено даже ему, но он мой друг, а потому ему позволено крыть меня даже самыми отборными матами. Но эта... Колонча?!

НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ

— ...даже стыдно смотреть. Я ощущал себя победителем, преодолевшим самое гнусное препятствие в своей жизни, когда наконец осадил девчонку, показал, где её место. Все вокруг вытаращили на меня глаза. Ади смахивал на помидор, наливаясь кровью от злости, а Мими прикрыла рот двумя руками от ужаса и страха за состояние подруги. Все ангелочки, стоявшие в паре метров от нас, тоже всё слышали, и были в не меньшем ахуе. Честно говоря, я никогда не думал, что способен на такие слова. Обычно всё решалось на кулаках, с помощью силы, но я прекрасно осознавал, что, если не убью Уокер, то точно очень сильно покалечу. Жалость сыграла, что ли? Не знаю. В любом случае: я зарыл её с головой в такое дерьмище, что ей уже никогда от него не отмыться. Я стал выжидать этого сладкого запаха её злости — кроваво-красная роза, с такими острыми шипами, что, кажется, ими можно было бы легко вскрыть кожу до самых костей. Я услышал это амбре только один раз за всё время нашего знакомства, когда случайно пролил кофе на её белоснежное платье, столкнувшись в столовой, но запомнил этот аромат навсегда, потому что нигде такого не встречал. Это была моя игра: моё лезвие, по которому я ходил, и всё никак не мог порезаться, хотя очень, очень хотел. Хотел, чтобы она наконец вскипела и взорвалась, как еба́ный Кракатау, заливая лавой злости всё и всех вокруг. Хотел, чтобы она задела этой злостью и меня, потому что только это мне и нужно было — увидеть её обезумевшие от ярости глаза. Потому что я знал... Нет, потому что я, блять, понимал, что эта поганка не может быть реально такой пай-девочкой, какой строит себя перед всеми. Ведь я не еблан. Я вижу таких, как она, насквозь. ...Но через секунду я почувствовал совсем не то, что так желал. Я почувствовал, как нечто жгучее разливалось в груди Уокер с каждой секундой все больше и быстрее. Можно было бы подумать, что скоро в её грудной клетке появится дыра, если бы не ненавистное мне каменное выражение лица, под которым она прятала самую истошную гримасу боли. Я ощущал всё настолько чётко, как будто прямо сейчас оказался в её теле. На её месте. Я смотрел на девчонку и понимал, что я только что сломал её пополам, как веточку. Понимал, что убил её. Ни руками, ни той силой, которой меня так щедро наградила природа, ни в, мать его, поединке. Словами. Это понимали все, кто находился рядом с нами в эту секунду. Понимал, что передо мной больше никогда не появится её до тошноты слащавая улыбка. Понимал, что больше никогда не почувствую запах её энергии — злоебучая вишня и пережаренный миндаль. Как бы я ни ненавидел этот аромат, я не могу отрицать, что её энергия приятно странная. Такая приторная, но, сука, такая вкусная. Как дорогой и самый изысканный парфюм, который больше ни от кого и нигде не услышишь. Сейчас я не чувствовал ни вишни, ни миндаля — только едкий запах догоревшей свечи в тёмной комнате. Видимо, так пахнет боль. Её собственная, личная боль, которую, возможно, никто и никогда не видел. Этот запах въелся мне в нос и я не мог никуда от него деться: я замотал головой из стороны в сторону, чтобы как-то его отогнать, но это зловоние не покидало меня. Я даже представить себе не мог, что обычная парафиновая свеча с хлопковым фитильком может так вонять. А она продолжала смотреть на меня, не отрываясь. Ёбаная Уокер, если бы ты знала, насколько уёбищно ты сейчас выглядишь, то, наверное, заплакала бы не от обиды, а от стыда. Однако в глазах, наполненных слезами, я не увидел ненависти — это ничем нельзя было назвать. Бесполая пустота, в которой отражались только боль и, по всей видимости, отчаяние. Похоже, я попал в самое сердечко маленькой Непризанной. В её, можно сказать, детскую никчёмность, которой она так стеснялась. Да, Непризнанная понимала, что действительно никчёмна. Она не просто понимала это — прекрасно осознавала и пыталась смириться, но блядское смирение всё никак не приходило. И, в конце концов, она пришла к тому, что, если она не имеет никакого глобального значения, то значение она должна иметь для окружающих её душ. Потому что единственное, чего боялась Уокер — одиночества. Одиночество для этой замухрышки играло роль криптонита, которого она боялась настолько, что была готова на всё, лишь бы с ним никогда не столкнуться. Но как бы эта дурочка ни убегала от этого вязкого чувства, оно все равно настигало её, шло за ней по пятам. И потому сейчас она стоит передо мной гомоиречески маленькая, до смешного нелепая: с красными, опухшими от слёз глазами, а раздутые ноздри прерывисто выпускают и втягивают воздух. Ноги подкашивались, руки тряслись, как листва от малейшего дуновения ветра. Она напоминала мне котёнка, зашуганного уличными собаками где-то в подворотне. Только вот я и пальцем её не тронул. Всего лишь сказал то, что так давно хотел сказать. Я в ахуе от того, что в моменте превратился в ёбаного философа-психолога. Фрейд отдыхает, ебать его в рот. По её щекам покатились слезы. Сначала одна, потом две, а потом и вовсе полились градом, делая и без того сияющую кожу ещё более светящейся из-за мокроты́. Она продолжала стоять на месте, не двигаясь. Девка всё так же смотрела мне в глаза, то ли вызывая во мне чувство жалости, то ли хуй пойми что. Эти голубые глаза просто пожирали меня и я не мог оторваться от них не потому, что не хотел, а потому... что не мог. Я пялился ей в прямо в огромные зрачки, пытаясь найти в них хоть что-то, пройтись по потаённым уголкам сознания. Пытался понять, почему она всё ещё здесь, передо мной. Почему ещё не убежала в истерике, не спряталась где-то у себя в углу. Стоит и показывает, как плачет, как рушится её мир. Как рушится она сама. Конечно же, я воспользовался моментом и проник в бошку к этой дурочке, пока она топит помещение слезами. Да, я урод и тра-ля-ля, я всё это знаю, но мне искренне стало интересно, что творится в голове у этой припизднутой. И когда я наконец оказался у нее в сознании, я увидел... Ничего. Там не было ничего. Ноль. Как будто телевизор потерял связь с кабелем и теперь по экрану плыл чёрно-белый дождик, от которого у меня у самого́ закружилась голова. Сказать, что я охуел, означало бы не сказать ничего. То есть ты, ебанушка, плачешь и даже ни о чем не думаешь?! Не проклинаешь меня у себя в голове, не вспоминаешь какие-нибудь ебучие детские травмы, а просто НИ-ЧЕ-ГО?! Эта дура всё так же стояла в двадцати сантиметрах от меня уже на протяжении трёх минут точно, не двигаясь, пока Мими и все остальные дружки́ пытались растормошить её и увести от меня, но, блять, она как будто ногами пустила корни и приросла к тому месту, на котором держалась всё это время. По её выражению лица было видно, что она почувствовала, как я рылся у неё в голове, но не сказала и слова. Может, у неё стоит блокировка сознания? Нет, это невозможно — Непризнанная всего пару месяцев здесь, она не могла так быстро научиться этому. Похоже, она и вправду ни о чём не думала, а если и думала, то все мысли смешались в одну неразборчивую массу, собрав из себя большой колтун. Я не хотел её жалеть, потому что не видел повода для этого. Она не достойна ни капли жалости от самого́ Сына Сатаны. Мы смотрели друг на друга и ни один из нас ни разу не отвёл взгляд. Но чем дольше я находился напротив этой ёбнутой, тем больше меня поглащал этот тупой коровий взгляд. Эта бездушность меня не удивляла — скорее, пугала, потому что я никогда не видел такой пустоты в, казалось бы, осознанном взгляде. "Я ненавижу тебя, ты слышишь меня?! Вики-Ёбаная-Уокер, я сам лично подожгу тебя в Аду, когда настанет час, ну, а пока радуйся, что сам Люцифер помиловал тебя!" Я съебался так быстро, как только мог. Завернув за ближайший угол, я опёрся о стену и просто скатился по ней вниз, прошаркивая рубашкой всю шершавую поверхность. Я буквально сполз на холодный пол и просто уставился в потолок с вековыми фресками, обдумывая всё, что сейчас произошло. В груди что-то закололо, очень сильно защемило, как будто тысячи иголок вонзились в сердце. Дыхание спёрло, в глазах всё поплыло, меня стало мутить. Я уже был готов блевануть прямо на месте. Меня словно припечатало к стене якорем. Не в силах пошевелиться, я посмотрел на свои руки, повисшие на коленях. Их колотило мелкой дрожью, как будто контузило. "Ты, еблан, только что смеялся над Непризнанной, потому что она трясётся, а теперь трясёшься сам? У тебя с бошкой, блять, всё в порядке?! Приди в себя, олух! Возьми себя в руки, сейчас же!" Сука, да что со мной?! Мне, что... Стыдно?...