смеркает.

Летний деревенский день — это всегда про атмосферу умиротворяющего хаоса. Звуков множество безграничное — птицы песни распевают, у соседей корова мычит, где-то вдалеке гавкают уличные собаки, кто-то у дома своего колит дрова на костер, куры орут вечно, как потерпевшие, там дети чьи-то бегают по улицам, да на велосипедах обгоняют пожилого дядьку-почтальона с тяжелой сумкой, — но все звуки эти каким-то невероятно волшебным образом сливаются в одну милую уху симфонию и своей непрекращающейся беспечностью успокаивают. Дел, может, у тебя вагон, но нет никакого оттого груза на плечах: все выполняешь смиренно, бестревожно и с удовольствием. Не успеешь сделать что — не страшнно, завтра новый день, и жизнь не кончается. В общем, безмятежность неописуемая.И так хорошо порою, когда сядешь вот так посреди дня, дел наделавшись, на скамейку у своего дома, а рядом ива или березка своими тонкими и слабенькими ветвями размахивает, как девчонка косами. Смотришь вот так на пустую, да солнцем облитую улицу, и душе так спокойно, так приятно становится. Сейчас ты немного посидишь вот так, посозерцаешь, сил наберешься, а чуть погодя снова в работу с головой. Летом то ее невпроворот! А где-то там мужики, майки поснимая, картошку в огороде капают, залив по соточке бабы Маниной самогонки. Жара стоит невероятная. Дети у леса в речке плещутся, а потом по песку мокрыми ступнями следы оставляют. Девки у магазина единственного собрались, ногу на ногу закинули, — а ножки у всех загорелые и шорты короткие, — да сплетни последние обсуждают: в магазин как зайдешь, тебя сразу прохладой обольет после знойной и пыльной улицы. И телевизор у кого-то из дома вещает: первый канал слышно из-за открытой настежь входной двери. Константин только с города приехал, а соседка уже зовет его, мол, опять что-то с оконной рамой не то, посмотреть нужно. Хотя, впрочем, это все, конечно, лирика, — хочет опять его к себе заманить. И вместе они это уже настолько хорошо выучили, но не перестала она оттого говорить извилисто, — это ее игра, и ее нутро, без этой по-женски игривой лукавости она не может. И вот он уже кладет ключи от своего дома на ее тумбу, когда она проходит на кухню, чтобы заварить очередного чайного сбору. Дверь входная распахнута настежь, и с улицы слышны нечетко разговоры соседей: семья, шестеро человек, расселись за накрытый цветастой скатертью старенький полу-развалившийся стол подле огорода, да обедают наготовленным супом и котлетами. На их шум внимание само как-то не обращается, ведь занято совсем иными вещами. А всего пару дней назад — на улице слякоть и сырость, да сердце чуть покалывает от какой-то невообразимой крылатой тоски: типично русской тоски, которая прилетает каждый раз к дождю, будто боится обмочить в нем свои крылья, и все вокруг тоже словно пропитывается этой тоской, становится медленным, задумчивым, меланхоличным. Да все посматривают глаза в окна соседского дома, точно пытаясь силой мысли эти тяжелые занавески раздвинуть, и надеятся на ответные взгляды. И в момент этот словно огромный провал между ними, черная, зияющая дыра бесконечной пропасти. И вроде бы все на свои места становится: словно, мол, она — деревенщина, он — городской, молодой, серьезный, при деньгах, да с головой на плечах. Она сама с собой живет, да с лесом, и никто ей не нужен в жизни более, — только желанно ею уединение. С чего им друг с другом тоскаться-то? Потом тоска улетает и забирает эти мысли с собой, не оставляя даже неприятного осадка. Пропасть засасывается обратно, и вот они снова приятные друг другу соседи. Вот как просто оно получается: и он ведь уже с пару лет как не городской, и она уже обмолвилась, что хочет разнообразить приятное одиночество приятным человеком. И это "приятно" сразу в душу закрадывается и сидит там, греется происходящими ощущениями. И что-то все-таки есть между ними: такое звенящее, распаляющееся нечто. Он поглядывает на нее, пока разбирает инструменты, она смотрит, сидя на кресле, своими ярко-голубыми глазами изподлобья и улыбается. И вся ее женская сущность выходит наружу, — она, словно на представлении, сидит, закинув ногу на ногу, и накручивает прядь волос на палец, как дешевая кокетка, однако почему-то в ее исполнении жест этот выглядит более чем изящно. Она актриса в этом театре, он - зритель, так пусть наслаждается. Между ними есть что-то, непонятное остальным. Такая душевная близость, которой не понять обычному обывателю, — например, одному из тех, кто приходит к Марьяне на сеансы. Такая близость есть только у калиновского леса с озером; у счастья с умиротворением; у тайны с фокусником. Они больше не могут друг без друга. Это стало частью духовного роста. Легкая, как прохладный летний ветер, умеренность Марьяны дополняет тяжелую сталь закрытости Константина. Такое бывает, когда в одном мире встречаются две, схожих по духу, но тем не менее противоположности. И вот они на ее кухне уже за чаем, - в который раз? Она слегка улыбается, он глядит на улицу на обедающих соседей. Благодать. Снаружи — симфония мирного хаоса: дети, куры, коровы, музыка. — Мне третьего дня сон был, — своим извечно размеренно-спокойным тоном с оттенком очевидного флирта начинает Марьяна, — после нашей практики. Словно я стою посредине бескрайнего леса совсем одна. А вокруг — одна чаща: без живности, даже мха не было. И мне в какой-то момент так жутко становится, так страшно... Будто здесь я и умру в одиночестве. Природа в этом сне была совсем мертвой. И ощущение было, что даже после моей смерти я продолжу стоять здесь, ничего не делая, как один из бесконечных стволов деревьев. И люди смогут приходить и смотреть на меня, как на зверюшку в цирке. На единственную зверюшку во всем этом лесу. И я вот так продолжаю стоять, и двинуться никуда не могу, только головой крутить. Я поворачиваю голову, а там, справа, вдалеке, смотрю, вроде бы ты стоишь. Тоже, точно также, как я. Один. И между нами словно километры безжизненного леса. Я пытаюсь докричаться до тебя, и ты поворачиваешь ко мне голову. Ты слышишь меня, но тоже не можешь двинуться. До конца так и стоим мы в итоге одни в этом лесу, как столбы в своем мире, но при этом и ты, и я знаем, что есть друг у друга. Константин выслушал внимательно, и некоторое время после молчал, нахмурившись, глядя в чашку. Было очевидно, сон вышел символичным и до жути правдивым. Ему тоже снились сны о Марьяне, но были они немного другого толку. Тем не менее, ответить он не успел. В распахнутую настежь дверь ввалилось некое тело, по запаху которого все сразу было понятно. Они то уж думали, что навсегда убрали бывшего Марьяны из ее жизни. Последние слова Гецати, адресованные ее мужу тогда, в глубине вечера двухгодичной давности, оказали нужное влияние. Ни тут то было. Он, ввалившийся, грязный и пьяный, совсем не поменялся. Такие люди редко меняются, — разве что только в худшую сторону. Константин тут же поднялся, Марьяна встрепенувшись, подскочила за ним, и на лице ее была отчетливая гримаса отвращения. Сцена эта была похожа на какой-нибудь тривиальный средневековый сюжет: к принцессе в замок врывается грязный холоп в ободранной зловонной одежде, когда она сидит рядом со своим стражем, готовым в любую секунду стать на ее защиту, — такова воля их королевства. Соседи, обедавшие во дворе неподалеку, сразу же обратили свои взгляды ко входной двери ведьмы. — Что тебе нужно? — тут же спросила Марьяна, глядя на то, как бывший ее ненаглядный портит чистую прихожую грязью со своих ботинок (где он только ползал?). —Ты, — пытаясь выдавить крик, прохрипел он, указывая на бывшую жену, а после, передумав, указал также и на Константина, — вы мне всю жизнь, суки, испоганили! — Мы? — с насмешливым удивлением переспросил Константин. Соседи во дворе заметно всполошились. — Меня щас вообще в селе, блять, за нелюдя считают из-за вас, твари! — он слегка споткнулся и почти упал на стенку, — ты была нормальной, че потом началось-то!? Ну да, я бухаю, а ты щас привела к себе какого-то, блять, пидораса! Я думал, что ты нормальная баба, а ты шлюха оказалась. Ведьма! Тварь, — к этому моменту Константин уже уводил (это было совсем несложно) его со двора, — я сделаю так, чтобы вас ненавидели! Одна из соседок во дворе начала уводить детей в дом. Завтра об этом вновь уже будет говорить вся деревня.