смеркает.

Небо было седым и чистым. Сегодня природа лишилась всех своих привычных страстей и стоит вот, холодная и до дрожи свежая. Пару раз птицы свитстнут, и щебетание их затухнет снова на неопределенный срок. Квинтэссенцией всего этого чувственного безобразия будто бы был сам Покой, лучший друг Смерти. Как бы дождик не пошел. Вот так просыпаешься, а тебе утречко лицо нежно умывает тишиной и приятной серостью высокого неба и бережной прохладой на улице. Воздух из открытого окна вдыхаешь, растекается он по легким сладким-пресладким медом, жидким нектаром, и будто бы вся жизнь твоя — этот вдох; будто бы существуешь ты ради того, чтобы стоять на крыльце и вдыхать, вдыхать, вдыхать!.. Начиналась осень, и грибы в это время были в лесу у Калиновки просто изумительные. Марьяна явно знала это не понаслышке. Вот уже с раннего утра собралась в лес, да и до самого полудня ходит! ходит, ходит, выбирает, что покраше, что побольше. Лесом наслаждается, песни ему тихие поет, любит и лелеет, как своего ребенка, как свою маму. Что же для ведьмы деревенской еще может быть церковнее, чем лес? Ноги наступают на сухие листья, звук плетется в косы, накладываясь на прочие лесные вздохи. Может быть, именно так должна выглядеть поэзия. Романова уверенно идет к тропинке, ведущей за пределы леса, в руках держа полную корзинку грибов всех видов. Воздух вдыхается свежий-свежий. Да и кто его знает, сколько там времени на часах — здесь его никто не считает! Стоит просто пройти вот так, потихоньку по сухим окололесным дорожкам, проплыть через парочку деревенских улочек, тихо, на небо серое иногда поглядывая, и ты вдруг поймешь всю никчемность отсчета времени. Вот так посмотришь на время и поймешь, что жить тебе уже меньше осталось. День уже попрощался со своей половиной. Начнешь корить себя еще! так в тоске и остальную часть дня проведешь. А кому оно надо? Ведь мы просто можем плыть по течению этой плавной-плавной и размеренной жизни. Куда спешить, когда ты так занят наслаждением окружающим? Марьяна всегда так считала. И вот идет она по одной из этих, казалось бы, бесконечных улочек, разбитых, ухабистых, песком местами укрытых, а впереди видит силуэт: высокий, темный, в кожаной куртке и с совершенно несвойственным местным жителям быстрым шагом. — Константин! Подожди-ка, — Марьяна ускорила шаг, чтобы сравняться с соседом, а он, впрочем, и вовсе остановился, — ты это откуда так рано? Вот они уже идут по этой ухабистой деревенской улице вместе, созерцая серость нынешнего неба, дня и спокойствия: она — опрокинув через плечо теплый свитер, который сняла за ненадобностью, да с корзинкой в руках, в высоких сапогах и с заправленными в них штанами, собранными волосами, наполовину спрятанными под старенькой грязно-зеленой бейсболкой, чтоб в лесу на голову всякое не нападало; он — с грозно-спокойным видом, руками в карманах черной кожанки и абсолютной чернотой глаз, в которых не разглядишь его эмоцию. — Да так, — коротко отвечает соседушка, поворачиваясь к Романовой, — тебе, может, помочь корзину донести? Ты из леса? — вопрос риторический. Очевидно, что да. — Да нет, Кость, спасибо, она не тяжелая, а я не осиновая веточка, — улыбается женщина, — да вот в лес ходила, там сейчас столько грибов! Взяла бы десять корзинок — все бы заполнила доверху! Сам понимаешь, сейчас же вот дожди сколько были. Вот и грибочки подоспели, — Гецати понимающе качает головой, чтобы хоть как-то показывать свое участие в разговоре. Ведь ему не так все равно, как может показаться. В последнее время он только рад послушать про грибочки в лесочке, если про них будет говорить Марьяна. А вот сама она голову слегка на него поворачивает, да в глаза заглядывает, пока он на дорогу пялится. Улыбается, — уехала Соня, да? Ну ты не грусти сильно, не серчай на нее. Она девка молодая, пока еще склонная нырять в свои чувства и тонуть в них так, что приходится вытаскивать. Я и сама такой была, когда мне двадцать было. Конечно, это не ее дело. Ну а кто это скрывает? Марьяна хочет помочь. Ей хочется быть полезной. Все же не просто так она видит все то, что обычные люди не видят. Хотя, впрочем, понимая, что Константин — такой же, как она, — Романова все равно вставляет свои пять копеек. — Теперь уже забудет тебя. Сейчас вот в город уехала, найдет себе там какого-нибудь светленького и худощавого, да и думать о Гецати перестанет. Замуж за него выйдет. Ты же этого хотел? Или ты по дурости и сам ее любишь? — Марьян, — мужчина неожиданно поворачивается с улыбкой и, выждав паузу, добавил, — может, хватит? — Может, и хватит, — Марьяна помотала головой, — я же прекрасно понимаю, ты и сам это видишь. А я ведь такая, что делать мне нечего, дай только у других в душе покопаться! Да ладно-ладно, Кость. Это все ирония, да шуточки. Я о том, чтоб ты себе признался во всем. Такое чувство, будто сам от себя что-то скрываешь. Его взгляд сверху вниз был спокойным. — Может и скрываю. — А ты как обычно в своей краткой манере, — усмехнулась женщина, — в любом случае, надеюсь, ты на меня злобы не таишь. — Да как на тебя злобу таить, Марьян? *** Кухня старенького домика Марьяны пропахла ароматом жженых трав и благовоний, которые вместе с собой из города привез ее товарищ и друг задушевный, Владислав. Нежные звуки старых романсов тихо, словно боясь разрушить беседу, играли на фоне из настольного переносного радио. Нежную, белую кожу Романовой обволакивал серый ароматный дым от догорающих индийских благовоний из сандала, жасмина и эвкалипта. -… а вам-то самой он как? Раз все бабы к нему так относятся? — голос Череватого отражался от бетонных стенок и пробирался сквозь пелену дыма. Марьяна сидела, подперев голову рукой. — Знаешь, Владик, врать не буду. Я женщина непривередливая, конечно, мне только чтоб не как бывший мой, забулдыга. Но Константин, конечно, отдельный тип. Кому не понравится? — Так и что вы ждете? Вам же мужика захомутать проще простого. — А зачем оно мне? Мужские руки в доме, конечно, не помешают, да и что с того? Как зову его сейчас, как что сломалось, так и все на том! Видел, какой дом был до его приезда? А вон сейчас какой. Да разве ж только ради этого люди в любовь играют? — Так разве не хочется вам ласки, заботы? — Давно я уже этот этап переросла, дорогой, — нежная и понимающая улыбка разлилась по лицу Романовой, пока она поднималась с табурета, — я в гармонии с собой, с миром. Я себя люблю, о себе забочусь. Дом этот люблю, лесок рядом. Они тоже меня лелеют. А кто-то еще мне в этих отношениях к чему? — Так а что ж вы тогда раньше с ним в Магдалину играли? — Уже и поиграть нельзя? — усмехнулась Марьяна, как фея лесная. Переливая ароматный травяной напиток из чайника, она добавила, — ладно, Владик, может, ты и прав. Сказала ему сегодня, мол, от себя не скрывай ничего. Почувствовала ведь! А теперь, кажется, и от себя скрываю.