смеркает.

Сердце упало куда-то в самые пятки и лежало там, окровавленное и истерзанное, словно никогда и не было частью ее организма. Соня стояла на пороге и смотрела на него. Пришел. Голову пришлось задрать повыше — и, к сожалению, не из гордости. Пространство вокруг становилось ловушкой — воздух сковал тело, а легкое дуновение ветра от входной двери связало ей руки. На языке появился тяжелый вкус обиды, к которому, Соня была уверена, она уже привыкла. — Опять не предупреждая, — тихо, словно боясь нарушить красоту стоящего звукового покоя, своим низко-хриплым тембром произнесла она. — Моя фишка, — просто сказал Константин, отклонив голову в сторону. В его глазах, казалось, игрались маленькие бесята. С ней он совсем другой. — Чай будешь? — коротко, в своей манере кинула Егорова. — Я сюда за ним и приехал. *** Это совсем ничего не значило. Вот так — в мире есть вещи, которые происходят без ведомой на то причины, просто по воле случая. Но и случай иногда бывает мразью. Соня, может, и думала когда-то, что он — ее судьба; что он — спасение от одиночества и давящей тяжести дней сущих; он — такая вот таблетка от всех бед: мол, вот, влюбилась, как дурочка, и живешь себе, как дурочка — просто и присвистывая! Но теперь Константин ясно дал ей понять — он всего лишь один из проезжающих вагонов, которые никогда не остановятся рядом с ее станцией. Звучало бы очень пошло и тривиально, если бы не было чистой правдой. И вот теперь, сидя между типичного вида русских березок — порой тонких, как ручки юных девушек, порой толстых, как невидимые списки собственных обещаний, — Егорова хрустит костяшками и смотрит в пустоту на остановке у деревни Клиновка. Она приехала сюда еще двадцать минут, — а, может, и два часа, — назад. Вокруг ни души. Птицы щебечут что-то на своем, далеком, возможно, что-то более позитивное, чем ее вид сейчас. И пока их симфония природного царства льется рядом с пустующей трассой в окружении густого леса, где, казалось бы, для нее совершенно не нашлось бы слушателей, Соня думает, как бы зайти к нему в дом. Никаких взломов, позвольте! Неделю назад, когда в ее квартире вечером раздался звон у входной двери, а сердце ее упало практически до плинтуса, Константин — нет, что это мы! просто ее Костя, — все же зашел на чай, но, пройдя сквозь девять кругов ее квартиры и непритворного очарования, кое-что забыл. И нет, не попрощаться! Бесстыдство. Соня не понимает, зачем она сидит здесь, и моментами в ее голове даже проскакивает мысль дождаться следующего рейса и сбежать обратно в город — ошибка, ошибка! — кричать и убегать, — не хочу, не нужно! Но все же она не маленькая девочка, чтобы обжаловать свои долгими днями обдумываемые решения. Она приехала сюда и твердо намерена прийти к его дому, а после… Все-таки Константин Гецтати — верх циничности. Кто, как не он, может так просто и так быстро бросить — кинуть, выплюнуть, отшвырнуть, — то, что для нее, Сони, так дорого? Как может он просто приехать — приехать снова, вновь, по ее требованию (да лучше бы он сжег то проклятое письмо! оно и без того было написано рукой идиотки!), встать на ее порог, метнуть свой этот бесятский взгляд, составить ей компанию на всю ночь, как тогда, как раньше, как в те времена, когда его имя не было для нее названием низкосортной русской драмы, а потом снова исчезнуть! сказать, что это конец, сказать, что ему не нужны никакие отношения и прочая мишура! Да пускай, пускай, тебе не нужна мишура, но приезжай ты хотя бы раз в месяц — вот же праздник! Нет! Все-таки стоило сбежать из этой деревни еще до того, как Егорова встала и направилась к его дому. Теперь стоит вот у его двери, окоменелая. Стоило ли оно того? — Вы чего это там стоите так долго, девушка? — внезапно возникший сзади, из пустоты женский до звона в ушах громкий голос, настоящий, деревенский, заставил вздрогнуть, разворачиваясь, — никого дома нет что ли? Вы стучитесь, я видела, недавно заходил он. Марьяна шла от стороны леса: по привычному волшебная и свежая. В руках корзинка дикой малины, в глазах — предельная ясность и кристальная чистота. Волосы были собраны в тугую, густую косу. — Хорошо, спасибо, — привыкшая к городской сдержанности, вежливости и немногословности (у кого вообще есть время на лишнюю болтовню?), Соня уже собиралась было отвернуться и продолжить безмолвно стоять и смотреть тупо в глухую закрытую дверь, как голос той самой «незнакомки» сзади раздался снова. — Не вы ли та самая «бывшая» его «коллега по работе»? — улыбнулась Марьяна, подходя ближе, — не ваше я ему письмо передавала? — женщина поднялась на крыльцо к Соне и поставила корзинку рядом с собой. Руки скрестила на груди. На губы улыбку еще шире натянула. Не ее дело. — В каком смысле? — Соня нахмурила брови в замешательстве. — Письмо ваше на мой адрес пришло. Вон дом мой, рядышком, — аккуратный, длинный палец Марьяны направился в сторону ее участка, — а я на оборот смотрю — Константину Гецати! ну пошла, отдала. — Извините за это. Я не знала точный адрес тогда. — Да с кем ни бывает! — Марьяна смотрела пристально, словно своими этими спокойно-чистыми и небесно-голубыми глазами вымеряла всю суть душевную стоящей перед ней. Ветерок потихоньку лился от стороны леса, в котором кисти елей плавно покачивались на ветру, рисуя на коже свои незримые картины. И каждый вдох — одно удовольствие. Марьяна должна была появиться в этом месте в это время, даже природа это почувствовала. Молчание, что наступило после, не было неловким, напряженным или тяжелым — оно было таким, нежным-нежным, пытающимся дать обоим время на собственное осмысление; было таким, как теплые вечера за чаем у старенького телевизора или на скамейке в саду. Молчание со вкусом уюта. — Не обижайтесь вы на него, — голос Романовой бережно растворил тишину, — не надо так убиваться. Как бы он вас не любил, ничего бы не получилось. Он не создан для этого, вы же и сами, наверное, понимаете, — залезать в душу к чужим людям всегда было ее любимым хобби, как человека видящего. Но одно дело просто залезть и разворошить, совершить такое себе разбойное нападение с целью грабежа энергии, а вот другое — помочь. — Вы откуда знаете? Читали письмо? — вопрос девушки по интонации не был упреком, но задала она его все равно настороженно. — Вы что, чужие письма не читаю. Все итак кристально ясно, — улыбка Марьяны была улыбкой доброй нимфы. Располагает к себе, не правда-ли? — По-моему, не совсем. — Я вас понимаю, — женщина усмехнулась, снимая с себя верхнюю ветровку. Ее она после держала в руке, — Константин — практик. Люди Силы своих видят издалека. Вы же об этом прекрасно знаете. Соня улыбнулась. Обычно она никогда не распространялась насчет того, чем помимо медицины занимается Гецати. Однако это всегда было частью его жизни, а, значит, и ее. — Спасибо, — Егорова перекрестила руки на груди, — но я и без этого дурочка. Хочу высказать ему все. — А что там еще высказывать? Ему все ясно также, как и вам. Только себе хуже сделаете. — Это последний раз. — Ну, ваше дело! — Марьяна улыбнулась в последний раз, прежде чем подобрать корзинку и выйти с участка, — до свидания! — Спасибо! — крикнула Соня, отчего дверь за ней сразу же отворилась. Хозяйн наконец услышал шум на своем крыльце. Марьяна улыбнулась, уходя. Ничего его в городе не держало, как же!