Рубец в пол-лица

Они правда напились. Если бы в доме жил кто-то, помимо них, то уже бы вызвали ментов. А так, хоть во всю глотку ори. Никто никогда не узнает, что в нескольких метрах от Эрмитажа пьяный кутеж панков и анархистов. Поручик снова затирал про бизнес, Шура с него ржал, развязно валяясь на диване. Кто-то уже дрых, а Рябчик с пришлыми ребятами перебирал кассеты, врубая потяжелее на старом магнитофоне. Где-то сверху оригинальной записи шла дорожка их собственных песен, но кого это волновало. Тут все дошли до кондиции. Еще бутылка - и очередь блевать будет большой. Но пили, не думая о завтрашнем дне. А некоторым завтра на работу вообще то. Например, Михе. И Андрею, который делся куда-то. Миха сидел рядом с Шурой и держал в руках чью-то начатую бутылку коньяка, получив приказ от собственного разума прикончить ее уже окончательно. Звон стекла то и дело слышался в комнате, пахло куревом и дрожжами. Миха поморщился даже - у кого-то из пришлых сигареты сладкие, приторные, бабские. И сразу он вспомнил про Анфису. Ей раньше такие нравились, пока она не стала его, крепкие, таскать. Жалко девчонку. Опять ему ее жалко. А себя - не очень. Все ржут над чем-то, он допивает и встает, незамеченным выходя из комнаты. Везде темно уже, свет прожекторов с еле видимой из окон Дворцовой все равно херачит в окна. Идет умыться, а то совсем развезло. Хватается за ручку двери и тут сталкивается нос к носу с помятым Андреем, взгляд которого еще хуже, чем самого Горшка. Еще мутнее. - Перепил? - хрипло спрашивает Миша. Андрюха кивает. - Но, бля, не сблевал. - улыбается, гордо. Будто бы тут есть повод для гордости, но, да, есть. Столько выжрать и прямо стоять на ногах надо уметь. У них у всех как-то получалось. Но у Михи не получалось одного. Не быть идиотом. Он вдруг секунд пять безотрывно смотрит на Андрея, который пьяно улыбается, и, чувствуя, как душа проваливается куда-то вниз, толкает Князева внутрь ванной комнаты. - Чё, тебе волосы придержать? - шутит. Оглядывается, чтобы не удариться о плиточные углы. С прищуром наблюдает за поехавшим вдруг головой Михой. Ответа нет, есть только щелчок щеколды на деревянной дверце. И отчаянные карие глаза. Миша не решился бы никогда. Он никогда не позволил бы себе так обращаться ни с кем, и сейчас себя не оправдывает. Ушло бы всё, перестала бы существовать в нем надежда и уверенность. А сейчас здесь такой развязный Андрей, готовый, кажется, на любую херню. И Миша дергает его на себя, разворачивает и рывком прижимает к холодной стене. Андрей дергается от небольшого удара, напрягается, но вырываться не пытается. Смотрит снизу вверх, с приоткрытым ртом, дышит тяжело. В голове кавардак, от Михи пахнет алкашкой и потом, от него самого - точно так же. Только еще от Михи веет грустью. У нее свой запах, надолго въедается в память и в тело. Князев знает его очень хорошо. Он вычисляет его прекрасно. Миша чуть склоняется, нос к носу, дышит на розовые щеки, будто ждет чего-то. Словно бы разрешения. Но не знает, дадут ли ему его. Может быть вообще сейчас в пах пропишут. А там уже болезненно ноет. А там уже опасно. Он хмурит брови, смотрит в полуприкрытые глаза и, будто подттолкнутый кем-то сзади, впивается своими губами в такие яркие от слюны князевские. Андрей от неожиданности снова вздрагивает, но тут же обмякает, отвечая с упорством. Они целуются мокро, без капли стеснения, с языком и укусами, сразу обозначая тон их междусобойчика. Мише мало лишь губ, он мажет по щекам, по виску, припадает к шее и расцеловывает ее, слыша и чувствуя тяжёлое горячее дыхание. Целует медленно, протяжно, а Андрей все пытается губы поймать, самому зацеловать разгоряченные щеки да длинную шею. В коридоре слышны голоса, им все равно. Ноги сладостно ноют, Мише стоять трудно, тянет внизу живота. Он поддается вперед, ища опоры в стене, и ставит свою ногу между двух андрюхиных, задевая пах, и тут в очередной поцелуй срывается громкий стон, полный вожделения и напряженности. Он чувствует бедром, как в чужих штанах наливается кровью член. - Ты чё, блин? - оторвавшись с чмокающим звуком, спрашивает Миха, забывая о собственных ощущениях. Андрей лишь улыбается, дотрагиваясь до Миши своим коленом, и тогда прошибает, будто под дых дали. А Князев самодовольно, по-кошачьи, в улыбке расплывается, в спине выгибается и ахает, когда снова шею, снова за ухом и опять в губы. Светлые волосы растрепались, влажная челка на бешеные глаза спадает. Он невероятно красив. Будто в драйве концерта, но совсем иначе. Миша на секунду замирает и этого достаточно, чтобы Андрей руки высвободил. Берёт в ладошки горшковские щеки, целует крепко, да мимо шмыгает, вызывая недоумение. Миша оборачивается и видит картину - Князь, потный, вонючий раздолбай, сидит на полуживой стиралке, раздвинув ноги. И улыбается игриво, зовет к себе взглядом, а Миху и уговаривать не надо - уже рядом, уже ведет руками по бедрам, залазит ими под футболку, трогает мягкий живот и сведенные вместе лопатки. А потом опять поцелуи, и Андрюха кофту с него снимает, лапает плечи, шею, грудь, спину. Съезжает на край и жмется своим стояком. Они не знают, вспомнят ли об этом утром. Хорошо это или плохо, тоже не знают. Сейчас есть только два пьяных тела, которых очень тянет друг к другу. Тянет до боли в штанах. Князь изнывает, стонет, губами ведет по темному виску и чувствует, как наконец-то чужие руки добрались до его джинсов, а значит можно и вскрывать другой ларчик. Что делать после, они не очень представляли и знали, такое с ними первый раз. Они первый раз не с девушкой. Они первый раз друг с другом. Теплая рука Михи бесстыдно лезет в мокрые боксеры, и Андрей шипит прямо в ухо, прислушиваясь к движениям за картонными стенами. - А если услышат? - Да, блин, похер им. Слышишь, как музыка орет, ё-моё? Дыхание перехватывает, когда по всей длине проходится широкая михина ладонь. Не терпит, джинсы с него стягивает, чтобы ближе к телу, насколько это возможно. Андрей тоже не отстает. Шарит в черных штанах, заставляет низко постанывать в поцелуи. И так медленно, тягуче. Мученически, но совсем не свято. Приятно до поджатых пальцев на ногах. Голова кружится, и фиг бы с ним, с вожделением. Представить такое было Михе нельзя никогда, да и не пытался (ну, может раз один), а вот ведь, происходит. Вот ведь - покрасневший от всего сразу Андро с разведенными ногами держит его за хуй и дышит в ключицу, зубами кожу на шее прикусывает. И будто бы похер, что так быть не должно. Будто бы насрать совершенно, что не поймет никто, да и изобьют до кучи. Разве вкус соленой кожи да сбивчивые высокие вздохи не стоят этого? Особенно когда хочется не кончить быстрее, а слушать его; чувствовать, как дергается от удовольствия весь; ощущать, как рука его доводит до нехватки дыхания, что ноги уже не держат, он стоит лишь с божьей помощью. Хотя Бог его сейчас сидит на стиралке. Ручка двери дергается, по дереву стучат, заставляя вздрогнуть и остановиться обоих. Они смотрят на плохо крашенную белую дощечку, сверлят ее глазами - как бы щеколда не отпала. Еще попытка прорваться, и Миха со злости толкается в андрюхину руку, словно запрещая им останавливаться хоть на секунду больше, видя звезды перед глазами, рыча грудным басом: - Дайте поссать человеку спокойно, бляди! И дергает Князя на себя, впиваясь губами, двигая своей рукой еще быстрее. По звукам - из-под двери смылись, но даже если нет - пошли к черту. Андрей не отстает от него по темпу, сам толкается бедрами. Мишу немного подташнивает от выпитого, но глаза кристалльно чисты - Андрюха отрезвляет лучше всего на свете. Миша чувствует, как иглами внизу выстреливает экстаз, как слабеют ноги еще сильнее, останавливается сам, хватаясь за князевы плечи, дыша тяжело, хрипло, и жмурясь до боли. По телу проходит болезненный заряд, ком в горле исчезает, становится легче дышать, но опираться всем телом приходится на Андрея, который зачем-то целует куда-то между виском и бровью, спускаясь ниже, к щеке, натыкаясь на губы. Но Михе надо собраться, потому что только ему что-ли теперь одежду выбрасывать? Или отстирывать, что хер возможно. Князь все еще есть здесь. И его глаза - шторм на Финском, а не кофейная гуща. Его кожа, влажная и бледная, так манит, хочется прикасаться и прикасаться. Андрей быстро-быстро, часто дышит и вдруг замирает на полсекунды и с низким, глубинным стоном, падает лбом на михино плечо, вздрагивая. Не долго держался, не быстрее него самого. Он снимает с себя футболку и вытирает следы преступления против мужественности. Ладно бы ты сам дрочил, но таким методом - это уже по-пидорски. И как будто бы Мише похер. Он носом слепо тычется в сосредоточенное лицо Андрея, находя губы и снова целуя, так, чтобы контура больше не было, чтобы нервы все притупились, словно под анастезией. Чтобы не ныло внутри больше так никогда. Андрей отвечает, хоть и обеспокоенный тем, что за стенкой затихли. Как объясняться - не ясно. Князев слазит, одевается, передает Михе одежду. Но Горшок стоит, смотрит и не верит себе. Неужели все? А если и в правду забудется? Неужели это была лишь пьяная интрижка, и Князь даже не заметил, что это была не любая левая баба? Стыд охватывает сердце, страх тоже. Княже ему улыбается, щурясь. Открывает дверь, проверяет и выскальзывает в коридор, зовя жестом за собой. Кто-то и в правду уже ушел, кто-то дрых на полу, в раздолбанной кухне слышались пара тихих голосов. В их комнате спал Шура, лежа лицом в подушку. И Андрей падает так же, поворачиваясь к Михе, который сидит, смотрит в пол и не хочет думать, что все не взаправду. Утром тяжко. Боль в голове - лишь малая часть. Просто идти никуда не хочется, лениво так, пасмурно. Все дрыхнут вокруг, а он к восьми собирается. Выглядит как человек, наверное, но внутри пустота огромная. Потому что Андрея утром не оказалось рядом. Он уже свинтил, думает Миша. Думает, что ему пиздец. Потому что он все помнит, будто секунду назад. Князев выглядит так, будто совсем не с похмельем. Курит внизу, всеми ветрами продуваемый, чтобы не сильно тошнило. Улыбается. Они идут в тишине по заднему двору, мимо баков с мусором, (куда летит белая изношенная футболка), бычками, а иногда и чем-то красивым - копиями студентиков, которые никому не нужны, но и выносить их нельзя. За краски обидно, за картины обидно. Талантливо ведь. У Миши внутри трагедия. Он в панике. Лучше бы забыл, лучше бы не знал и никогда не заходил в ванную в эту ночь. Если Андрюха забыл - ему одному страдать, так лучше. Но если нет - то можно искать гильотину. Он руки идет заламывает, тушуется, но заговаривает: - Андрюх, это, ночью... - Я понимаю, ты просто "бухой был" и все дела. Мне забыть об этом, да? Миша останавливается резко и смотрит на него, лопоухого. Что это все значит? Кто-нибудь, объясните, иначе михина голова взорвется к чертям, он ничего не понимает в человеческих чувствах! - Я... Я вообще не так хотел, блин. Мне нравилось, когда ты пришел и сидел, понимаешь? Тихо так было, ё-моё, спокойно. - Чё, жалеешь? Андрей внимательно смотрит, не испытывая. Словно принять все готов, даже смертную кару. А Мише любое объяснение с ним - казнь. Он уже голову на плаху положил. Дрожит все внутри, до рук князевских дотронуться вдруг хочется. Но лишь свои царапает нервно. - Не о чем тут, на самом деле. И надо тебе, блин, ты - забывай. Я не смогу, ё-моё. - А мне и не надо. Андрей стоит, смотрит серьезно, а Миша рот открывает, сказать ничего не может. - Я не понял... - Ну, может когда-нибудь поймешь. - и уходит, направляясь к служебному ходу. Миша думает, соображает, смотрит на спину в кожанке. - Князь, блять, ты обьясни нормально, ё-моё! А Андрей вдруг смеется да оборачивается и так тепло смотрит, что Горшок себя дебилом чувствует. Или поверить не может. - Да понял ты всё, Миха. Если захочешь, я посижу с тобой в тишине. Все таки хорошо, что на Анфиске он не успел жениться.