Рубец в пол-лица

Все чёрное, серое, может быть, синее. Как в старых фильмах, черно-белых. Он видел их по телику, когда сидел карапузом на ковре, задрав голову, смотря в экранчик. Только в кино все улыбались, жили и работали. Он существует еле-еле. Да и день пока серым для него не отливает, все еще цвета имеет, но то тусклые, то слишком яркие. Ночь была лучше. Цой был прав. Как всегда. Темно, тихо, спать можно. Но не выходит. Только смотреть в пустоту и содрогаться иногда. Он видит комнату. Чужую комнату. А может, знакомую, или даже родную, черт знает. Черта тоже видит. Но посылает мысленно его на все стороны и во все дыры. И шутовское нечто пропадает после запущенной в него подушки, чтобы прийти когда-нибудь снова. Подушка с глухим стуком падает на пол, а он опускает голову на матрас. Ему все равно. Ему никак. Может быть, внутри совсем немного тошно. И вены чешутся, но относительно терпимо. Только бы не снова. Он не перестаёт смотреть в никуда, когда подушку поднимают, босо шлепают к нему, и подкладывают ее под голову, предварительно отряхнув и заботливо взбив. Андрею не сложно. Честно, уже бесит это "не сложно". Пальцы трогают лоб, чувствуя тепло, без всяких испарин. А потом второе, другое, чужое (или?) тепло добавляется сзади. Ложится рядом, обнимая со спины, дыша осторожно в загривок, касаясь холодным кончиком носа теплой шеи. Его не волнуют сальные отросшие волосы, его не волнует недовольный еле слышный (но Андрей ловит всегда каждый) вздох. Почему он такой добрый? Почему такой приставучий. Миша не педик. Он знает точно, ему нравятся только телки. Но Князя он не выгоняет. Позволяет обвивать себя руками и прижиматься грудью к спине. У Андрюхи нет вываливающихся из лифчика титек (неожиданно, правда, Горшок?), ничего не мешает чувствовать всем телом, как бьется князево сердце. Как размеренно оно и спокойно качает кровь по его телу. Как бежит она по артериям, проходя через все тело, поддерживая его работу, и как течёт по венам, полная всякой ереси и гадости, чтобы очиститься. Кровь... Вена... Игла... Нет. К черту. Дальше думай о Князе. Князь. Андрюха. Лежит сзади и сопит, уже, чертяка, заснул. Михе бы так. Он устал с ним возиться. С ним, с Горшком, что на своей волне вечно. Но почему же никогда он не харкнет в обдолбанное ебало? Почему не оставит. Друг потому что. Но лежит рядом. Он, чё, правда любит, что ли? Точно любит. Анфиса скандалы закатывала, орала, что Князь твой - педрила, чё не видишь как смотрит. Вот же дела. Даже Анфиса заметила раньше. Горшок, ты - дурак. Ну, да. Дурак. А что дальше? Может, он вообще ошибся, ну, насчет любви, понимаете, бывает такое, ё-моё. Просто дружба. Они же, это, как братья... Горшок хочет заглянуть ему в лицо. Он осторожно разъединяет теплые руки на талии, чуть поворачиваясь, чтобы лечь на спину, но чувствует шевеление сзади. Миша на секунду хочет прикинуться спящим идиотом, но взгляды встречаются. У Андрея мешки под глазами. Морщинка появилась между светлых бровей. Глаза будто и сна не видели - бодр, готов нести воды, слушать бред и уговаривать чуть-чуть потерпеть, пережить. Убедительно уговаривать. Михе даже жить не тошно с такими уговорами. Но эта участливость Князя раздражает порою. Хотя Горшка все сейчас раздражает. И он сам себя тоже. Андрей шепотом спрашивает, все ли нормально. Миша медленно кивает, ложась на спину, чувствуя как руки совсем исчезают. Теперь слева только княжеская спина сгорбленная. Раньше позвонки было видно, теперь из детской угловатости они оба выросли. Миша смотрит нелепо на потертый еще советский паркетный пол и до слез обидно. Пусто между ними. Холодно. Далеко. Такое - чтобы просто лежали рядом, - бывало, всякие курьезы в турах случаются. Но теперь в этом что-то другое. Страх и досада. Возможно, Князь думает, что сделал это зря, да и пару минут назад так же считал и Горшок. Может, и в правду зря. Но с ним рядом хоть кошмары не такие страшные. Они же как братья - думает Миха. И спит.