— Давай ходи

      Кёджуро никогда до этого вечера не целовался.       Были какие-то девочки ещё в раннем возрасте, легкие поцелуи в щеки и даже один раз в губы, правда, и поцелуем это было назвать трудно. Просто прикоснулись, толком не поняв, что произошло, а после забывая об этом окончательно, переключаясь на салочки или ханетуки. Он видел, как это делают родители при встрече после тяжелого рабочего дня — легкий "чмок", улыбка и влюбленный даже спустя десятки проведенных вместе лет взгляд. Он замечал прохожих на улице, которые не обращают внимание на окружающий их мир при поцелуе, полностью сливаясь в единое целое. Наверно, думал он, всецело отдавая себя другому человеку настолько, что всё вокруг становится бессмысленным, было рискованно и опасно.       Однако только сейчас Ренгоку понял, насколько остальной мир становится неважным.       Губы Аказы были теплыми и слегка маслеными, видимо, из-за оставшейся помады. Кёджуро пытался сориентироваться и не впадать в панику, чтобы окончательно не присвоить себе звание "отчаянного новичка-романтика", но то, что демон не двигался вообще и будто превратился в каменное изваяние, лишь больше расшатывало и так хрупкие нервы. Он бы обрадовался, что вечного соперника можно обезоружить одним только волшебством поцелуя и обязательно поделился бы своими наблюдениями с Мицури, но в его голове трещало лишь отчаяние. Где четкая инструкция, как это вообще делать?!       Его лицо горело сильнее, чем при самых тяжелых и интенсивных тренировках. Демон, нет, Аказа, всё ещё не двигался и вообще как будто исчез из реального мира, отчего тревога Ренгоку разбушевалась ещё сильнее. Ему-то понравилось касаться мягких губ, особенно таких теплых, он думал, что демоны, по сути, как ходячие мертвецы, холодные как льдышки и отдают трупным запахом, но это оказалось не так. Аказа был теплым, даже горячим при прикосновении, и никаким едким запахом не отдавал. И да, ему понравилось, но не воспринял ли Кёджуро слишком серьезно простую шутку? Может, это и нужно было только ему и он такой глупец, что не понял этого. Боже! Никто, никто за короткую, но насыщенную на знакомства и встречи с разными личностями жизнь не сводил Кёджуро с ума так сильно, как это делает этот бес!       Как же страшно было взглянуть на исполосованное лицо. Поцелуй был недолгим, но не менее трепетным и важным для самого Ренгоку, но как же он боялся увидеть на лице напротив... Отвращение? Его первой мыслью было то, что он не должен беспокоиться, что изображает теперь демоническое лицо, какую гримасу сотворит на этот раз, чтобы вновь использовать это против Столпа. Его второй мыслью было то, что он беспокоился о состоянии не обычного демона, а именно Аказы.       Но это будет не Кёджуро, если на все свои проблемы и неудачи не будет смотреть с гордо поднятой головой. Он медленно поднимает взгляд, стараясь, правда стараясь, сохранить самообладание и жизненно необходимый позитивный настрой. Может, если демон сейчас ударит его, сбежит через окно и объявится в следующий раз лишь на финальную схватку, то будет легче? Ренгоку переживет, забудет всё, что тут происходило, начиная со встречи в коридоре и заканчивая его чертовым нелепым первым поцелуем. Тем более им двоим будет легче ни в коем случае не привязываться друг к другу, ведь временное перемирие не освобождало от многовековой борьбы истребителей с демонами, в которой и месту нет для каких-то чувств и симпатий.       Однако первое, что видит Кёджуро — быстрые взмахи розовых пушистых ресниц. Демонам и моргать необязательно вовсе, но Аказа будто бы делал это для того, чтобы убедиться в реальности происходящего. Он не смотрел прямо в огненные глаза, которые умоляюще ждут хоть чего-нибудь, его взгляд всецело приковали к себе губы Ренгоку. Они теперь тоже отдавали синевой. Тусклым цветом, так неподходящему к такому яркому ему, но служащему доказательством того, что это происходит взаправду. — Кёджуро... — Столп не сразу понял, что тихо называют именно его имя. Оно не принадлежало ему сейчас, было до ужаса незнакомым звуком, потому что всё творящееся в данный момент было как в тумане. — И это ты называешь поцелуем? — трепетная атмосфера разбивается в миг о вновь хмурое и недовольное выражение демонического лица. Ренгоку показалось, что он окончательно лишился слуха, но даже немой поймет, что не так. — Я тебе что, какая-то фарфоровая кукла? — как бы Аказа не злился, как бы показательно не складывал руки на груди и не корчил гримасу неудовлетворения с одной вздернутой бровью и прикушенной изнутри щекой, его лицо всё-таки заметно покрылось румянцем. Кёджуро наверняка бы провел параллель с обиженным ребенком, которому вместо конфеты подкинули какое-нибудь безвкусное и противное лекарство, если бы...       Если бы быстрее отошел от ступора, сменяющегося на полыхающее гневное пламя. Да, он сам уже не немного раскраснелся от неопытности и неловкости в первом поцелуе, но сейчас этот чёртов демон довел его до состояния полной боевой готовности, причем не используя ничего, никакой магии крови, кроме своего ужасно вредного языка. — Ты! Да как ты! — аура и собственное лицо Столпа Пламени горели так ярко, что могли ослепить любого демона, человека, животного — кого угодно — в радиусе километра. Любого, кроме Аказы, который на этот спектакль только вздернул свой нос, молча сохраняя маску спокойствия, пока его разрывало от восторга изнутри. Живое пламя, какая прелесть! — Мне что, надо было сожрать тебя этим поцелуем?! Знаешь ли! Я хотел... Быть нежным! Ты вообще не двигался, я как должен понимать, что делаю верно?!       Правильно, правильно. А то что, Кёджуро опять следует молча принимать такие удары по гордости и по тому, что он вообще не знает, как целоваться, а особенно то, как ещё и впечатлить кого-то поцелуем? Выше всяких его сил, моральных и физических! Он так много вложил в свой первый робкий нежный поцелуй, вообще-то посвященный ещё и демону!, что даже представить не может, как должен был сделать, чтобы этот, этот! хоть немного остался довольным. — Да кто так целуется?! — Ренгоку грубо хватают за грудки истребительской униформы, притягивая ближе к себе. На него всё ещё смотрят обиженно, а атмосфера гнева была накалена настолько, что между ними сверкали самые настоящие молнии. Временное перемирие?.. — Хашира, так не пойдёт, не засчитано! Кого ты этим целомудрием собрался удивлять? — если бы сейчас какая-нибудь неизвестная и обречённая душа застала бы их за подобной "репетиций поцелуя", то она бы в первую очередь подумала точно не об акте любви и взаимности. Всё это больше походило на бой, который вот-вот должен был начаться вслед за очередным недовольством. — Тогда научи, как нужно! — тёмные брови нахмурились, а вкупе с раскрасневшимся как кончики золотистых волос лицом это смотрелось до одури очаровательно. Чистая злость, смущение и щепотка страсти — идеальное, самое лучшее сочетание. — Или дорогая Заки попросту боится девчачьих нежностей, потому что ей они так нравятся! — Ты! Ах ты! — шипение дикого кота вновь вернулось вместе с трясущимися руками. Что за мазохисты выбирают такого рода услуги ойран, раз это было больше похоже не на соблазнительные элегантные беседы, а на самую настоящую перестрелку? Кёджуро явно соврет, если скажет, что он не извращенец, потому что такое будоражило сильнее любого удара по лицу и разогревало внутри пламя похлеще, чем от нашептываний на ухо.       Аказа открывал дверь в тёмные уголки его души, о которых сам Ренгоку если и знал, то держал за плотным амбарным замком, нацепив маску спокойствия и позитива. Аказа выбивал эту дверь к чертям, раздувая бушующий внутри костёр до беспредела и вместо того, чтобы спасать свою жизнь от накала температур, он самолично шагал к нему навстречу, с наслаждением утопая в пожирающем бедствии.       Кёджуро не осознает, кто первый тянется к чужим губам — они будто бы делают это одновременно, впиваясь со всей той злобой, накопленной за вечер, друг в друга. В этом поцелуе и ненависть к тому, что заставило Третью Высшую луну заниматься чёртовым маскарадом, и вечное длинное как сама ночь самокопание Столпа Пламени, и совместное для обоих желание выплеснуть эмоции, все до единой отдать именно тому, с кем одной лунной ночью они оказались в пустующей комнате Квартала красных фонарей. Всё меркло перед чувством безумной страсти. Всё растворялось в оглушающем развратном звуке влажных губ, которые становились пунцовыми от таких сильных и беспощадных ласок. Весь остальной мир для Кёджуро замер перед ощущением скользкого демонического языка во рту, из-за которого хотелось взвыть от удовольствия и прошибающего до костей тока.       Ренгоку тянет демона за талию, восхитительную талию, которая была такой изящно тонкой с крепкими мышцами одновременно, что он на короткий миг поразился тому, как такая талия может присутствовать у мужчины. Отвлёкся на секунду, размышляя об удивительно привлекательном для себя телосложении, но тут же был вовлечен обратно сладостным мычанием Аказы в поцелуй. Прикосновения к нему были сравнимы лишь с прикосновениями к оголенному проводу, который изгибался и электризовался в зависимости от взаимодействия с ним.       Это был до одури жаркий поцелуй, который выбивал из Кёджуро последний здравый смысл. Героически принять посмертный бой с переодетым в ойран демоном, несмотря на возникшую симпатию? Ответ неоднозначный, и в бланках анкеты выбор падает на "скорее нет, чем да". Но стоит ли целовать этого демона до ярких искр в глазах, до катастрофической нехватки кислорода в лёгких и до жадных прикосновений ко всему его телу? Стыдливое, румяное, но уверенное да. Столп Пламени искреннее хотел бы сопротивляться и тем более всегда готов встретить противника на поле боя, но он не хотел врать хотя бы самому себе в прозрачных как родниковая вода фактах.       Демоны вполне обходятся без кислорода и дыхания, однако, разорвав поцелуй, Аказа выглядел так, будто бы участвовал в марафоне на несколько километров. Красный, с припухшими губами, тяжело дышащий и с дезориентированным томным взглядом — Кёджуро ужасно сильно захотелось поцеловать его ещё раз. Попробовать снова на вкус несносные губы и заткнуть наглый и грязный рот до того, как из него польется то, что оставит Столпа с седыми от нервов волосами. — Я, — сам Кёджуро тоже дышал через раз, а голос его вовсе сел на несколько тонов ниже. — Не совсем, — он выдыхает горячий воздух прямо Аказе в ухо, отчего демон слегка расширяет глаза. Его белоснежная исполосованная кожа покрывается мурашками от соблазнительно-низкого голоса. — Разобрался. Аказа, — Ренгоку оставляет лёгкий поцелуй у виска, который почти буквально прожигает кожу, потому что Высшая луна глотает воздух так, будто бы лишилась его от одного только действия Столпа Пламени. Собственную крышу от диких контрастов ощущений сносит у обоих. — Покажешь ещё раз? — он что, хитро улыбнулся сейчас своим заигрываниям? Сам Кёджуро Ренгоку, который полон целомудрия, чести и добропорядочности проделывает то, о чем даже никогда и не задумывался! И это всё из-за Аказы, который, вслушиваясь в каждое слово и в каждую смену интонации, готов был выпрыгнуть из собственного тела из-за охватившего возбуждения от осознания своей грандиозной работы по порчи такого ангелочка. Кто тут кого доводить собрался?       Но у Высший луны окончательно слетают последние предупреждения остановиться, которые горят красным цветом опасности и которые демон и так сбивает при каждой преграде, когда Столп Пламени добавляет своё фатальное: "Подробнее" и слегка проводит языком вдоль синей линии на щеке, пробуя на вкус то, что мозолило глаза весь чёртов вечер и манило к себе с неимоверной силой. Немного шершавые. Эти полосы не выделялись на демонической коже так же, как выделяются, например, рога или трещины, точно были татуировки, но прочувствовать это языком было интересно. Любопытно. А шальную мысль того, что он вообще делает, Кёджуро выкидывает из головы так же быстро, как и всё остальное, что не касалось происходящего сейчас.       Потому что сейчас Аказа запрокидывает голову в жалобном молящем стоне. Этот Столп Пламени окончательно доведет его до финиша ещё в самом начале, и зачем только Аказа сказал ему своё настоящее имя? Зачем доверил то, что Кёджуро нагло использует для капитального уничтожения Высшей луны, когда произносит это на слишком жарком выдохе? Он ещё и целует его шею, опять чересчур нежно и робко, потому что не уверен как, но всё равно делает это!       Несмотря на неопытность, Кёджуро действует интуитивно, оставляя мягкое прикосновение губ на остром подбородке, на вздрагивающей от учащенного дыхания шее и, конечно же, на его любимых полосах, окольцовывающие в два ряда. Неосознанно, но делает он это медленно, наслаждаясь каждым открытым и дозволенным ему участком кожи, чувствуя вибрацию желанного голоса. Потрясающие ощущения. Весь Аказа для него был потрясающим. — К-кё... — синии пальцы тянутся к золотистой голове, путаются в огненных локонах и тащат ближе к себе, будто бы в желании слиться воедино окончательно. Полные противоположности абсолютно во всем, начиная от существования и заканчивая цветовой палитрой, но вместо разрушающего планету взрыва, вслед за этим идет долгожданный поцелуй в губы. Аказа кусает его, словно оставляя метки, но быстро зализывает слегка выступившие капли крови в молчаливом извинении, лишь углубляя поцелуй. Кёджуро чувствует трепет ресниц прикрытых демонических глаз на собственной щеке, который немного щекотит, но не отвлекает от сладостного танца ощущений.       Но если взрыв не произошел во ставшей до ужаса душной и тесной комнате, то тряска помещения говорила лишь о том, что взорвалось что-то за пределами видимости. Что-то рушилось и ломалось от нечеловеческой силы именно на улице, на противоположной стороне от единственного в комнате окна.       Аказа с Кёджуро обернулись одновременно. Один всё ещё прижимал демона за талию, а второй любовно ворошил медовые волосы на голове Столпа Пламени. Если бы не часто вздымающиеся груди от вдохов и раскрасневшиеся лица, их было бы не отличить от каменных скульптур, взгляд которых теперь был прикован к изредка появляющимся ярким взрывам, падающим, как хрупкие фигурки домино, зданиям и к быстро двигающимся маленьким силуэтам одного монстра и нескольких истребителей.       Варабихиме больше была не в состоянии ждать, тем более до рассвета, поэтому она ставит ставки на самую смертоносную тактику — уничтожить всех Столпов сразу.       Двое, которые определенно должны участвовать в этой финальной битве тоже, бок-о-бок со своими соратниками, но которые сейчас не разжимают яростно-любовных объятий в забытой самими Небесами комнате, вновь смотрят друг на друга. И молчат. Потому что каждый из них всё прекрасно понимает. Потому что молчание сейчас говорило громче любых криков.       Глядя друг на друга, они осознают, насколько чары злополучного вечера дурманили волшебными грёзами о каком-то другом, созданном искусственно ради них двоих мире. О мире, в котором хотя бы на мгновение можно было забыть, кто перед тобой и кто ты на самом деле, потому что в вихре прекрасных и жгучих изнутри чувств это было неважно. Звания, принадлежность к определенной расе, принципы и даже сторона условного добра и зла — всё растворялось в каждом новом прикосновении так же быстро, как и возвращалось теперь обратно тяжелым ударом по голове.       Не было места для слов, они все застряли где-то в горле, смешивались и перепрыгивали с темы бесконечной вражды демонов и истребителей на тему того, как сейчас тепло и спокойно было внутри от присутствия злейшего врага перед собой. Как парадоксально было испытывать эти чувства в разгар ожесточенной битвы всего в нескольких километрах рядом. Надо бы оторваться, разорвать всю зародившуюся и изначально глупую связь и забыть раз и навсегда, представить, что вовсе ничего не было, а дальше встретиться одним днем и решить окончательно, кому из них двоих суждено выжить, а кому умереть, но...       Кёджуро, завороженный видом демона перед собой, что был ярче любого взрыва с улицы, кладет руку на исполосованную щеку и улыбается. Мягко и так легко, будто бы и не было никогда в помине извечной дилеммы добра, зла, демонов, людей — да кого и чего угодно, кроме их двух во всем мире. Он набирает воздух перед тем, чтобы сказать искренние слова благодарности, наконец произнести те комплименты, на которые никогда не решался, лично адресату и, наверно, попрощаться, чтобы убежать туда, где ждут его помощи.       Аказа распознает предстоящие целомудренные речи ещё до их звучания. В этом был весь Столп Пламени, который до последнего даже с Высшей луной будет любезничать, но Аказа не признает себе того, что это не раздражает его, а больше очаровывает. Кёджуро заставляет этим ещё больше влюблять его в себя. — Нет! — Аказа изо всех сил ловит ускользающую сквозь пальцы реальность, сжимая чуть ли не до боли руку, покоящуюся на его лице. — Не время прощаться, Кёджуро, посмотри! — демон обращает внимание на разворачивающийся за окном пейзаж сражения. Ренгоку не понимает, так ли трясет округу от битвы или же это трясет заключенного в его объятьях Высшую луну. — Взгляни! Шестая луна против пяти Столпов, эта ночь будет для неё последней, — Аказа снова возвращает взгляд огненных задумчивых глаз на себя, чтобы чуть тише закончить свою речь. — Как и... Для... Нас... — демон отводит взгляд, прикусывая губу и предательски краснея от того, что такое он произносит вслух и на полном серьезе. Он серьезен! Просто и вправду чувствует себя как "малолетняя влюбившаяся девчонка, что от всего способна краснеть!".       Третья Высшая луна не в состоянии поднять взгляд на манящие глаза цветом дневного светила. Будто бы сейчас они точно прожгут его, испепелят яркими лучами и пронзят насквозь так больно, что это будет хуже смерти. И почему именно этот обыкновенный Столп Пламени вызывает в нем то, что давно мертво уже несколько сотен лет? И почему потребовалось всего одного вечера, чтобы чуть ли с ума не сойти от того, как всё странно сжимается в груди и, если честно, не только в груди и не только сжимается. Ладно, он действительно хорош, но почему! Почему Третья Высшая луна теряет голову именно с ним и ведет себя хуже всяких цундэр?

Разум бессилен перед криком сердца.

      И это чувство было отвратительно в той же степени, что и восхитительно одновременно. Восхитительно потому, что Аказа, как минимум, лично научил целоваться самого Столпа Пламени и тот сразу начал показывать громадные успехи на практике. Замечательный ученик! Но отвратительным это чувство было потому, что на всю действительно пламенную речь демона, в которую тот вложил вообще все усилия и знания по коммуникации, что и так были не слишком выше нуля, Кёджуро смеется. Тепло так смеется, искренне, но всё ещё не произносит ни слова в ответ, ни даже удара куда-нибудь под дых не наносит, чтобы физическая боль затмила взявшуюся из ниоткуда душевную. Аказа прямо сейчас захотел назло вырвать себе быстро бьющееся сердце и кинуть к его ногам, а лучше растоптать прямо на глазах, чтобы больше никогда, никогда!...       Ренгоку разворачивает демоническое лицо с плотно сжатыми от стыда и злости глазами к себе и прижимается лбом ко лбу того, кто готов взорваться от любого неаккуратного слова или действия. Столп, кажется, просит Аказу, естественно снова называя по имени, открыть глаза и взглянуть на него. Безуспешно просит несколько раз прежде, чем предпринять грязную и слишком наглую тактику — с каждым чертовым "пожалуйста", он выцеловывает новый участок всё такого же злобного и хмурого лица, которое становится недовольнее и румянее, к тому же ещё успевает уворачиваться от подобных убийственных ласок. — Да чего ты добиваешься, глупый Хашира?! — демону вполне хватило осуждающего, по его мнению, смеха. Хватило с лихвой, поэтому он не желает больше ни выслушивать то, что собираются ему сказать — а там наверняка будет что-то: "Ой прости, мы враги, это всё было ошибкой", как будто он сам этого не знает! — ни терпеть какие-то утешительные призы в виде маленьких поцелуйчиков. Пусть оставит это для кого-то из человеческой расы! Поэтому Аказа наконец открыл глаза, чтобы взглянуть с ещё большей ненавистью, начиная с силой вырываться из мучительных объятий. — Достаточно! Я бы сказал, что если уйдешь сражаться, придется вступить в бой и мне, но ты больше никогда меня не увидишь! Никогда, как и я больше не хочу те—       Его приемы по-хамски используют против него самого: как и подобает всем легким дешевым романам, бушующего демона Третьей Высшей луны Аказу затыкают самым настоящим поцелуем.