Твоя душа - моё спасение 2. Кровь

      Тэхён идёт по коридору быстрыми шагами, душа в себе приступы паники. Он прикрывает шею ладонью, пачкаясь в собственной крови. Он не жалеет о случившемся. Это было необходимо. Но чертовски сложно. Он только что переступил через себя, наплевав на своё будущее положение в обществе людей и будущее в принципе. Он буквально сам заклеймил себя, позволил сделать то, чего не позволял на протяжении многих лет. Тэхён сделал то, из-за чего гнобил, пытал и убивал других людей, не жалея. А в итоге он сам на их месте. И это, оказывается, в разы тяжелее.       И мысли, вихрем врывающиеся в мозг, не успокаивают.       Они нападают. Набатом бьют о том, что Тэхёна теперь в живых не оставят. Не муррийцы — люди. Они его не простят. Никогда. Ноа будет готов его убить, это точно. И не только он. Толпа в очередь выстроится ради этого. И теперь у них будет весомый аргумент. Тэхён не боится людей, нет. Но он всё ещё человек, бессильный против толпы. И его не выслушают. Точно также как и он не слушал других. Он не давал другим и слова сказать, был палачом для тех, у кого на шее сияли два шрамика от укуса. Его знают в лагерях. Теперь ни в одном ему не будет места. Лагеря ведь стали ему своеобразным, не идеальным, но домом. Теперь и этого нет.       Тэхён без людей сможет, это точно. Но он не хочет быть отвергнутым изгоем. В одиночку на войне будет сложно. Тем более, когда обе враждующие стороны готовы тебя убить. Ким теперь между двух огней. И оба готовы его уничтожить, не задумываясь. Тэхён, сам того не заметив, стал врагом и муррийцам, и людям.       Так кто он тогда на самом деле? Человек? Да. Мурриец? Нет. Предатель? Да. Преданный? Отчасти. Герой? Вовсе нет. Жертва? Тэхён не сказал бы так, это глупо. Он не жертва, и таким себя не считает. Всё, что он имеет сейчас — результат его выбора, его действий и его решений. И то, что он хочет сбежать отсюда, но не сбегает — тоже его решение, за которое он понесёт ответственность.       Конечно, сейчас он никуда не уйдёт. Но когда всё закончится? Что будет тогда? Рано или поздно война между людьми и тварями прекратится. И что с ним сделают люди, которые — Тэхён надеется — победят в этой кровопролитной бойне? Или теперь он всё же на другой стороне и должен сражаться за тварей? Должен убивать людей — своих бывших соратников? Должен приводить их в города, чтобы им точно так же прокусили шеи? Должен приводить сюда человеческих детей? Должен предавать каждого, кого встретит на своём пути? Что он должен?..       Да и не в людях дело. Дело в нём самом. В его голове, мысли в которой никогда теперь не оставят в покое. Тэхён сам себя изнутри разрушит. Сначала за слабость, после за трусость, за страх, за клеймо, за отсутствие стержня… У него причин много. И каждый день этот список только пополняется. Собирать себя Ким не видит смысла. Не достоин он хорошего конца. Он всем приносил только разрушение, теперь расплачивается.       Тэхёна добивает и то, что он свои убеждения перечеркнул. Он ведь клялся, что никогда не даст тварям прокусить свою шею. Обещал себе и своим мёртвым родителям, что не подпустит ни одного монстра к своей шее. Не после того, как они убили его родителей и множество других людей. Обещания не сдержал. Прогнулся, пусть и ради Чонгука. Его мир теперь рухнул. Он теперь ничего не значит. Мир Тэхёна теперь руины. Никто этого не видит, но Ким это чувствует. Внутри у него сворачивается ком, мешающий даже вздохнуть нормально. Его душит это состояние. Давит внутри. Такое чувство, что и сердце не выдержит такой нагрузки.       Тэхён не знает, что чувствует. Не знает, как описать это. А чувствует ли вообще? Единственное, что он знает — у него полнейший раздрай внутри.       — Тэхён! — Алонзо нагоняет его почти на улице. Ким даже не заметил, как дошёл до верха и едва не вышел без куртки, — Тэхён, вы в порядке?       — Лучше не бывает, — Тэхён отвечает посаженным голосом, словно он кричал всё это время.       — Необходимо обработать вашу шею, — Алонзо кивает на руку Тэхёна, которой тот всё ещё прикрывает укус, — через несколько дней будет лучше, уже не нужно будет постоянно обрабатывать. Он затянется, а после, когда Чонгук будет снова прокусывать, укус будет затягиваться самостоятельно благодаря слюне муррийца.       Тэхён на это безмолвно кивает. Ему уже всё равно. Плевать, сколько это нужно будет обрабатывать, сколько будет затягиваться, укус не исчезнет. Никогда. Слова утешения здесь неуместны, но Конте и не пытается утешить. Он ставит перед фактом. И так конечно проще, Тэхён бы не потерпел жалости и утешений. Не в его характере жалеть себя, хотя, признаться честно, иногда ему этого и хотелось. Но сейчас точно нет. Начнёт жалеть себя, будет хуже. Тогда он упадёт ещё ниже, чем есть сейчас.

***

      Тэхён даже не морщится, когда Алонзо обрабатывает его шею, хотя щиплет ужасно. Будто что-то проникает под кожу и проходится по оголённым нервам. Возможно, так специально, чтобы всё быстро зажило. Но Ким особо не обращает внимания. Ему больно не физически. Именно поэтому он и смотрит в одну точку, не обращая внимания на действия доктора, который уже заклеивает его шею широким пластырем.       — Завтра, до того, как пойдёте к Чонгуку, подойдите сюда, я обработаю шею тем же раствором, — Алонзо слегка надавливает на пластырь, убеждаясь, что он надёжно закреплён, — мочить пластырь можно, ничего не произойдёт.       — Что за раствор? — Киму, в принципе, это не нужно. Но мысли хочется занять чем-то другим, а не обвинениями себя и жаждой закончить все эти мучения.       — Разработка муррийцев, — Алонзо не сильно распространяется, но понимает, что Киму нужно хоть что-то. Хотя бы подобие диалога. Чтобы отвлечься, — способствует заживлению. В их слюне есть нечто похожее, но при первом укусе необходимо обрабатывать раствором. Тем более, что Чонгук ещё должен будет научиться зализывать укус. Это тоже происходит не сразу.       Тэхён лишь кивает. Не знает, о чём ещё говорить с Алонзо. Да и в целом в беседе теряется, слушая вполуха. Всё, что он сейчас хочет — оказаться в одиночестве и просто забыться. Но как — не понятно. Дико тянет покурить. Вот, что он хочет. Сигарету в руках он держал не так давно — когда Немец принёс. А сейчас их нигде не достать. Хотя…       — Есть сигареты? — Тэхён просто смотрит в одну точку, словно сквозь стену. Плечи опущены, пальцы рук сцеплены в замок. Одна лишь его поза выражает Вселенскую усталость. И Алонзо это понимает, с обыкновенной ему холодностью доставая из ящика стола пачку сигарет и зажигалку, — вот так просто? — Тэхён принимает из чужих рук сигареты, чиркая колёсиком зажигалки. Он просто смотрит на огонь, не вытаскивая сигарету.       — А зачем усложнять? — Конте едва жмёт плечами, опираясь бёдрами о стол. Сам он не курит, но он предполагал, что Тэхён или, может быть, Чимин захотят. Это для них в ящике стола припрятаны сигареты и зажигалки. Но не как подачка. Скорее, как средство, чтобы договориться или подбодрить. Показать хорошие намерения, — да и думаю, вы заслужили это.       Тэхён невесело хмыкает. Заслужил. Как пёс. Хотя нет, хуже. Как дрессированная собачка. Забавно. Скоро начнёт гавкать по команде, подавать лапу и приносить хозяевам совершенно ненужные им вещи. Что ещё будет делать? Облизывать их руки и бегать по пятам за теми, кто кормит? Интересно, сколько ещё он заслужит таким образом? Чего добьётся, прогибаясь под тварей? Он уже на этом пути и вряд ли сойдёт с него. Не сейчас, когда его шея прокушена, а у тварей в городе все его близкие. Может быть, однажды. Когда твари будут разгромлены окончательно.       — Не боишься давать мне огонь? — Тэхён поднимает взгляд на Алонзо, вставая на ноги. Он скалится, обнажая зубы, смотрит на Конте с опасным прищуром. А тот и бровью не ведёт, остужая пыл Тэхёна своей спокойной позой и уверенностью. От него она буквально исходит. Та самая холодная и расчётливая уверенность, которую нельзя оспорить. Она выше убеждений и аргументов, потому что она истинная.       — Вы ничего не сделаете, — Ким на это стискивает челюсть, но не отвечает. А доктор продолжает, — вы ещё не поняли, видимо, но вам ваши люди важнее, чем ваша жизнь. Сколько бы вы ни отрицали. Вы не станете намеренно им вредить, а поджог перечеркнёт всё, что вы уже сделали и сделаете в будущем. Вы благородный человек, Тэхён. Просто сами этого не осознаёте.       Тэхён фыркает, качая головой. Отрицает. Конечно отрицает. И всегда будет. Но зажигалку и сигареты убирает в карман, не желая расставаться с презентом. Может, он действительно не будет ничего поджигать. Кто знает?.. Очередное осознание внезапно бьёт под дых — если ему дают оружие (в частности, огонь), значит, он действительно не пленник. Но и не союзник ведь. Но кто он тогда в этом городе? Тем более, что живёт он в тюрьме. Ким запутался, а разбираться совсем не тянет. Он боится наткнуться на неприятную правду о себе и своём месте среди муррийцев.

4 дня спустя

      Тэхён каждый день ходит к Чонгуку. Каждый день подставляет свою шею, каждый день позволяет пацану пить несколько глотков своей крови. И каждый день Тэхён душит в себе панику, которая комом сворачивается в груди. Этот ком только растёт. Изо дня в день становится больше, а Ким не даёт ему выхода. И не только ему — ни одной своей эмоции. По большей части он всегда молчит. Когда приходит в камеру к Немцу, когда его зовёт Эбад, когда Алонзо обрабатывает ему укус, когда сидит на кровати Чонгука. Говорить не получается. И слова из себя выдавить. Тэхён словно утратил эту функцию. И как её восстановить, не понятно. Ким и не знает, что говорить. Ни с кем из тех, с кем видится сейчас. Конечно, можно поддержать болтовню Немца, который стал подозрительно разговорчив, но Ким просто не может. Такое чувство, что его разорвёт, если он начнёт говорить.       Это не пустота, которая была прежде. Его словно переполняет всем и сразу, а что с этим делать — не понятно. Тэхёну ничего не ясно, а как поступать дальше — никто не скажет.       И сейчас он тоже молчит. Ким чувствует, как Чонгук впивается клыками в его шею, но это уже не больно. Уже почти привычно. Мальчишка, словно чувствуя его настроение, отстраняется после укуса и боязливо поднимает глаза. Словно спрашивает, почему Тэхён стал таким. Чонгук ведь всё чувствует — запах и кровь Тэхёна ему обо всём говорят. Обо всём, кроме причины. А Ким ведь не скажет, что это из-за Чонгука. Даже если бы сказал, Чонгук бы не понял. Но почувствовал бы негатив, а Тэхён этого не хочет.       Он отстраняется от пацана, не глядя на него. Прячет глаза, потому что смотреть в белые всё ещё сложно. Принятие длится слишком долго, но Тэхён ничего не может с собой поделать. Он уже старается. Старается до такой степени, что за эти дни скурил уже пару пачек сигарет, которые ему давал Алонзо. Это ни черта не успокаивает, но хотя бы создаёт иллюзию. Чонгуку этот запах явно не нравится. Он теперь морщится каждый раз, когда Тэхён к нему приходит. Ким сначала не понимал почему, но потом как-то понял, дошло, что мальчишка кривится от запаха сигарет. Он и раньше Чонгуку не нравился, а теперь у пацана все чувства обострены. Но бросить Киму сложно. Если бросит, у него не будет ничего, за что можно держаться. Не физически, но хотя бы морально. Немец как-то сказал, что сигареты не выход, да и в комнате слишком накурено, дышать нечем. Тэхён и на это не ответил, но сигарету тогда потушил, после чего отвернулся к стенке камеры. Забавно, Немец называет их камеру комнатой и идёт туда, как к себе домой. Даже обустраивает её. Притащил книги, пару подушек, лампу на стол, принёс откуда-то дурацкий клетчатый плед, в который любит заворачиваться. Мёрзнет… Он ведёт себя так, будто это действительно дом, а не тюрьма, словно муррийцы его добрые соседи, которые могут дать какую-то вещь просто так, а не поработители. Тэхён так не может. Его восприятие слишком отличается. Он, пусть и запутался, но всё ещё считает себя пленником и врагом. Так хотя бы проще сражаться с белоглазыми. Иначе какой из него воин, если он тут обустроится? Он должен быть наготове и в первый удобный случай подставить муррийцев.       Однако этого может и не случиться. Чонгук ведь тоже мурриец… А предавать его Тэхён больше не будет. Не сможет, иначе себя точно не простит. И без того закопался в чувстве вины с головой. И выход из этого состояния найти не может.       Ким, как обычно, встаёт с кровати, направляясь к двери. Не задерживается у Чонгука в комнате, хотя мог бы. Мог бы остаться с пацаном, чтобы посидеть с ним, провести с мальчишкой больше времени, начать выстраивать отношения, пусть они и не понимают друг друга. Он мог бы что-нибудь придумать, а не только выполнять свою обязанность по кормёжке. Мог бы, но пока не хочет. Снова не может, находя для себя бесконечные оправдания. Его у них много. И каждым он заглушает собственную совесть, которая кричит на него каждый день, требуя остаться с Чонгуком.       В этот раз Тэхёна останавливает совсем не совесть. Чонгук хватает его за руку, обвивая запястье влажными тонкими щупальцами.       — Что такое, Чонгук? — Ким спрашивает, поворачиваясь, будто мальчишка его поймёт…       А Чонгук только порыкивает что-то в ответ, пытаясь издать какие-то звуки. Может, хочет что-то сказать. Или спросить. Ким не понимает, что он хочет. А Гук не помогает, продолжая издавать булькающие звуки. Тэхён бы многое отдал за возможность перевода. Он даже спрашивал про это у Эбада, но переводчик нужно вживлять непосредственно в тело, а на это нет добровольцев. Был один — сам Лорд, но устройство оказалось не совсем рабочим. Муррийцы активно над ним работают, но пока успехи минимальны, всё время что-то идёт не так. За четырнадцать лет у них с переводом продвижения такие же, как у людей с лекарством. Конечно, было бы проще выучить чужой язык, но это невозможно. Люди не могут издать те звуки, что муррийцы, и наоборот. Даже отдалённо они не похожи. Всегда получается только бессмысленное бульканье. Да и Чонгук пока плохо говорит и не умеет писать на муррийском, поэтому не получится перевести его слова через других муррийцев. Это один из вариантов перевода. Когда можно записать речь белоглазого, чтобы Эбад перевёл. Просто этот способ появился не так давно, поэтому ещё не так широко используется. Кто знает, будь он сначала, может, всё бы пошло по-другому… Люди и муррийцы могли бы найти общий язык и объясниться. Но, увы, произошло то, что произошло.       Но сейчас Тэхён слышит только хрипы. Не более. Чонгук старается, по нему видно. Мальчишка сводит брови, смотрит жалобно, почти плачет, кажется. Может, пытается поговорить с Тэхёном о чём-то важном. Предупредить? Попросить прощения? Попросить остаться? Сказать о своём состоянии? Это может быть что угодно, учитывая, каким ранимым Чонгук был раньше. Сейчас-то это выражено в большей степени.       Но Чонгук, вместо сотен попыток и слов, выбирает действие. Он, слегка дёргая мужчину на себя, безмолвно просит подойти к нему. И Тэхён слушается. Делает широкий шаг к кровати, вставая прямо перед ней. Не знает, зачем, но пытается доверять пацану и помогать ему. В конце концов, он здесь именно для этого. И это даёт свои плоды.       Мальчишка, чуть напугав своими действиями Тэхёна, подскакивает на кровати и обнимает мужчину, обвивая его за шею. Несмело, очень сконфуженно и неловко. А ещё слишком быстро. Ким даже подумать не успевает, а пацан уже отстраняется, рывком прыгая на пол и забиваясь под кровать. Тэхён иногда забывает, что Чонгук теперь быстрее, чем прежде. И всё ещё похож на испуганного зверька. Прячется, боится и ждёт подвоха. А Ким только сжимает челюсть и кулаки, стоя около кровати ещё некоторое время. После просто уходит, опустив голову и не проронив ни слова. Оборачивается только у двери, встречаясь с двумя белыми глазами, из которых по щекам текут дорожки слёз… Что ж, видимо, ему и Чонгуку предстоит ещё многое пройти.       Тэхён выходит за дверь, направляясь к лестнице. Ему бы навестить Монику и Чимина. К ним он давно не заходил. Просто не мог. Ни из-за своего состояния, ни из-за того, что говорил им обоим. С Моникой он был мягче, но всё равно не мог её видеть. А вот Чимин… Тэхён анализировал свои слова и действия. Думал долго, не спал, хоть и пытался. Проснувшуюся совесть теперь не заткнуть. Она сжирает изнутри, заставляя из раза в раз прокручивать в голове одни и те же моменты. Чувство вины, и без того обострённое, теперь усилилось. Казалось бы, куда ещё больше, но, видимо, есть куда. Тэхён никогда бы не думал, что он вообще способен такое испытывать. Он — холодная глыба без эмоций, чувств и сострадания. И он же — человек с огромным грузом собственной вины, попытками исправить всё и вернуть доверие близких людей. Ему бы извиниться и поговорить по честному с ними, но на это язык не поворачивается. Ким на это не запрограммирован. Хотя, он и на положительные качества не был запрограммирован… Кто бы мог подумать, что всё может измениться в считанные минуты? Может, прошли и не минуты, но Тэхён ощущает именно так. Для него как будто не было всего того пути, который он прошёл от старого себя к новому. Да и сильно ли он изменился? Он не понимает. Себя потерял и в себе потерялся. Это единственное описание, которое ему сейчас подходит. И вряд ли кто-то поможет разгрести это всё.       Тэхён проходит по коридору к палате Моники, замечая, что больничный отсек подозрительно оживлён. Здесь обычно спокойнее. А сейчас вокруг шумно, медсестры мечутся, везут куда-то каталку, кричат, что кто-то истекает кровью, а у Тэхёна начинает сосать под ложечкой. Предчувствие его никогда не обманывает. Предчувствие надвигающегося ужаса и очередной ситуации, которая его может добить.       Он устремляется вперёд, переходя на бег. Бежит прямо за медсёстрами, впереди видя отдающего распоряжения, напряжённого Алонзо и плачущую Монику. С ума сойти, чтобы Алонзо Конте и был напряжён, а Моника Уильямс и показала свои слёзы при всех… Это означает только одно — дело дрянь. Радует лишь то, что с Моникой всё в порядке. По крайней мере, так кажется издалека. Но сосущее под ложечкой чувство не оставляет в покое. Оно только усиливается. А Тэхён склонен к тому, чтобы его слушать.       — Что случилось? — Тэхён подбегает к Монике, бросая взгляд на номер палаты, около которой они стоят. Сто пятая — палата Чимина.       — Чимин… — Моника едва ли не задыхается, тяжело дыша и трясясь. Тэхён машинально берёт её за руку, чувствуя, какая у неё ледяная кожа, — Чимин вены вскрыл…       Тэхён застывает, слыша это. По спине и затылку бежит мерзкий холодок, а дыхание прерывается. Уши закладывает, шум вокруг становится неважным. Всё будто замедляется. А в груди ком сворачивается ещё больше. Ещё одна капля, и он разорвётся. Ким смотрит туда, откуда вывозят каталку. Чимин на ней исхудавший и бледный, даже какой-то посеревший, словно сама смерть. А после Тэхён видит то, о чём будет жалеть всю свою оставшуюся жизнь. С рук Чимина прямо на пол больничного коридора капает густая, алая кровь, не останавливаясь. Он действительно вскрыл вены. Вдоль. Как ему и сказал Тэхён.       Ком внутри взрывается.       Ким Тэхён окончательно осознал всю свою ничтожность ранним утром в конце холодного, как и он сам, января.

4 дня назад

      Чимин всегда знал, что Тэхёну на него плевать. Знал и всё равно надеялся, что мужчина однажды обратит на него внимание. Не обратил. Только в отрицательном ключе. И то, это были просто крупицы, совершенно теряющие своё значение на фоне тотального игнорирования. Чимин действительно долго ждал и делал всё, чтобы понравиться Киму. Он упрямо шёл по его стопам, не понимая, как по-другому привлечь его внимание. Но у него изначально не было и шанса.       Пак, после того, как Тэхён бросает фразу о том, что нужно резать вены вдоль, остаётся в палате один. Алонзо тоже уходит. Ему не нужно нянькаться с парнем, которого он видит буквально в первый раз в жизни. Уходят все. Остаются только кошмары. Те самые, от которых хочется спрятаться и закрыться. Они нашёптывают сделать именно это — то, что сказал Тэхён. Чимин к ним не прислушивается. Зажимает уши, укладываясь на подушку и зажмуриваясь. Он пытается прогнать эти мысли, не слушать страшные слова. Но что-то внутри упрямо твердит, что всем так будет проще. Что Чимин тогда перестанет быть обузой. Перестанет раздражать Тэхёна. Тем более, все уже знают, что он может с собой что-то сделать. Самоубийство не будет неожиданностью. А скоро ещё все узнают о том, что он сходит с ума. Мысли становятся всё сумбурнее. Чимин не хочет умирать, совсем нет. Но мысли слишком затягивают и давят. Интересно, Тэхён сильно разочаруется в нём? Или обрадуется тому, что Пак больше не его проблема?..       Чимин не хочет этого узнавать. Он хочет жить, очень хочет. Но, кажется, он не справляется с этим гнётом. Особенно после слов Тэхёна.       — Эй, — Чимин, чувствуя болезненный щелчок по лбу, распахивает глаза, натыкаясь взглядом на Кару, которая наглым образом прерывает его покой. Она стоит рядом, сунув руки в карманы и разглядывая Чимина с высоты своего роста, — хочешь покурить?       — Покурить? — Пак чуть хмурится. Он думал, ему уж точно нельзя курить.       — Оглох что-ли? Чего переспрашиваешь? — Чимин закатывает глаза, готовый отвернуться, но Кара его останавливает, дёргая за локоть, — да ладно, эй. Чего такой нежный? Ты — самая нормальная компания, в которой можно сделать пару тяг.       — Зачем тебе компания? — Чимин, сколько себя помнит, любил курить в одиночестве. Иногда даже специально уходил от своих пацанов.       — Не хочешь — не надо, — Кара разворачивается, направляясь к двери, но Чимин тут же встаёт за ней. Он, пусть и не хочет находиться рядом с людьми и с этой сумасшедшей медсестрой, желание курить больше, чем желание остаться один на один с мыслями о самоубийстве. Он слишком давно не вдыхал этот горький дым. А сейчас состояние такое, что сигарета лишней не будет.       Кара хмыкает. Компания ей вот вообще не сдалась. Просто за этим идиотом нужен ежеминутный контроль. Алонзо освободил её от всех обязательств, но теперь она должна следить за Чимином и, если получится, вытянуть из него хоть какую-то информацию. Свалился ведь Пак на её голову… Лучше бы она выполняла свои прямые обязанности. Но приказ Конте не обсуждается. Он хочет попробовать разговорить парня, прежде чем залезать к нему в мозг. Это всё-таки не слишком гуманно по всем меркам. Каре его не жаль, но помочь она может. Язык у неё подвешен неплохо.       Они выходят на улицу и идут за здание. Чимин ёжится от холода, слегка кашляя от разницы температур. На нём только лёгкие спортивные штаны и наспех накинутая куртка. Он давно не выходил наружу. Снега с последнего раза стало значительно больше. Пак разглядывает окрестности, замечая, что кругом белоглазые с оружием. Не сбежать. Хотя и бежать совершенно некуда…       — Держи, придурок, — Кара протягивает ему сигарету, сама уже делая первую затяжку. Чимин наклоняется прямо к ней, прикуривая от её сигареты, зажатой в губах, и глядя при этом девчонке в глаза. Та на это только хмыкает, точно также нагло глядя в глаза Пака. Что ж, такое ей определённо нравится. Следить за этим придурком может быть даже весело. Выгоду свою она точно получит, — зачем ты себя резал?       — А ты бестактная, да? — Чимин выпускает дым в воздух, пряча вторую руку в карман. Он тоже может словесно напасть, если придётся.       — А к чему тут такт? Мне кажется, тебя он только бесит, как и всех людей, которые только притворяются тактичными. Лучше сказать всё, как есть, разве нет? — Кара никогда не любила юлить. Всегда спрашивает всё прямо. Научилась этому в лагере, когда жила там, — или что, снова нюни распустишь, плакса?       — Тебя Алонзо попросил, да? — Чимин не отвечает на провокацию, прекрасно понимая, что Кара сама бы не стала с ним разговаривать и давать сигареты. А ещё за ним так никто и не пришёл. Значит, они хотят вытянуть информацию другим путём.       — А если так, то что? Не расскажешь?       — Не хочу.       — Хочешь, чтобы тебе залезли в голову? — Кара брезгливо морщится. Она бы точно не хотела, чтобы в её голову залезли ещё раз. Хватило того, что было, когда она пришла в город с мамой.       — Пусть лучше залезут, — Чимин сам никогда не расскажет, что с ним происходит. Не сможет в этом признаться. Это слишком сложно. Он не расскажет, что видит других людей, которых нет рядом с ним на самом деле. Не расскажет о мыслях, не расскажет о своих симптомах. Ни о чём. Это всё сильнее него.       — Ну и идиот, — Кара поднимает голову, глядя теперь на небо и выпуская дым в воздух, — Раз тебе всё равно и о тебе всё равно всё узнают, расскажи хоть что-то. Итальянцу я могу и не рассказывать, если будет что-то слишком личное.       — Кто такой итальянец? — Чимин, возможно, и не против рассказать что-то. С одной стороны он этому противится, а с другой… Ему бы не помешало поговорить с кем-нибудь. Правда, он совсем не знает, о чём. Он явно не расскажет о том, что происходит с ним сейчас. Но просто поговорить… Кара, пусть и бесит, но, кажется, с ней можно нормально поговорить. Можно ведь?..       — Алонзо. Он итальянец, отсюда и прозвище.       Чимин мычит в ответ, принимая новую информацию. Может, пригодится. Он пока не уверен в этом. По сути, узнать про это место можно, если они здесь надолго задержатся. Тэхён уж точно не скоро уйдёт. Его будут держать Чонгук и Моника. Поэтому Чимину не помешает узнать, где здесь можно отдохнуть от всех, кроме своей палаты.       — Ты давно здесь? — Чимин всё же решает спросить. Он не хотел разговаривать, не хотел как-то контактировать, да и настроение ужасное, но… С Карой будто можно по-простому.       — Лет пять, не помню точно, — Кара жмёт плечами. Ей было особо всё равно, где жить. За неё решила её мать, — до этого жила в лагере.       — По тебе заметно, — Чимин хмыкает. Лагерных за версту видно. А если они раскроют рот, тогда вообще всё становится понятно.       — Ну ещё бы, — девушка смеётся, находя это забавным. Конечно, по ней видно. Она курит, ругается, не имеет чувство такта, не особо вежливо общается с людьми, не стучит, когда заходит куда-то. Конечно, у городских тоже могут быть такие качества, однако они всё равно будут не так выражены, — так всё-таки, зачем ты себя режешь? — Кара не отстанет, Чимин это понимает уже сейчас. Цепкая, словно пиявка, — мне просто интересно, зачем ты намеренно делаешь себе больно. Или это какой-то культ?       — Мне так проще, — Чимин решает ограничиться этим. Он не хочет и не может сказать больше. И без того уже много, в его понимании, рассказал Каре.       Больше они не затрагивают эту тему. Кара зовёт его покурить каждый день и не раз, но по большей части они молчат или разговаривают обо всём и ни о чём. Кара пытается вытянуть информацию окольными путями, но Чимин ведь тоже лагерный и далеко не придурок, пусть Кара — уже в шутку, кажется — так его называет. И днём, находясь рядом с девушкой, Чимин спокоен. Не всегда конечно, но часто. Кошмары мучают не так сильно.       Но тогда, когда он остаётся один — кошмары не оставляют в покое. Чимин почти не спит, пару часов в сутки от силы — синяки под глазами углубляются и темнеют. Чимин плохо ест, не может в себя запихнуть хоть какую-то еду — он худеет ещё сильнее, а ещё может выблевать съеденную порцию в унитаз. Это происходит не специально. Его организм как будто перестаёт усваивать пищу. Чимин и рад бы поесть, но не может. Даже если он ест, всё заканчивается одинаково — он запирается в туалете и опустошает желудок. Чимин слышит всё больше голосов — Чонгука, отца, мать, даже себя самого, только гораздо младше. И все они обвиняют его. Все ненавидят. Все желают смерти, все советуют поскорее исчезнуть с этого света. Все смеются над ним, называя полным ничтожеством, обузой. Все подталкивают его к одному…       Но последнее, что добивает Чимина — галлюцинация с Тэхёном.       Всё происходит как обычно. Чимин приходит в палату после завтрака и короткого разговора с Карой. Та обычно приходит к нему после обеда, и они вместе идут курить. Поэтому Чимин просто укладывается на кровать, ожидая. Делать ему особо нечего. В палате так и не появилось никаких интересных занятий.       Уже привычная тошнота через несколько минут подкатывает к горлу. Пак чувствует, что съеденный недавно завтрак скоро пойдёт наружу, поэтому быстро принимает вертикальное положение и мчит в ванную, снова запираясь там. Он падает на колени перед унитазом, пихая два пальца в рот и доставая ими до горла. Лучше освободить желудок так и не мучиться, ожидая, когда тошнота снова подкатит к горлу.       — Какой же ты слабак, — Чимин вздрагивает, оборачиваясь на голос Тэхёна, который стоит у двери, сложив руки на груди, — мне так противно смотреть на тебя.       — Т-ты… — Чимин отползает назад, глядя на Кима снизу вверх, испуганно раскрыв глаза, — тебя здесь нет, ты не настоящий… — Пак шепчет это на грани слышимости, сам в это практически не веря. Такое чувство, что Тэхён, стоящий перед ним, вполне реален — из плоти и крови. И это выбивает почву из-под ног.       — Не настоящий? — Тэхён усмехается и подходит к Чимину, делая несколько шагов вперёд, — так прогони меня, Чимин, — Ким садится на корточки, с усмешкой глядя на Пака, — стань хозяином ситуации, плакса. Или что, не можешь мне ничего сказать? Никогда не мог. Потому что ты слабый. Ни на что не способный. Я пытался научить тебя хоть чему-то, но ты никчёмный, — каждое слово бьёт по измученной душе, попадая прямиком в сердце. А мозгом воспринимается как чистейшая правда.       — Т-тэхён, — Чимин дрожит. Не понятно, от страха это, от бессилия или от холода, который снова морозит кожу, — не надо, Тэхён…       — Я вроде ничего и не делаю, — Ким чуть склоняет голову, а Чимин видит в его мутных глазах нездоровый блеск. Он уже его видел, когда Тэхён кого-нибудь убивал…       — Тэхён…       — Какой же ты мерзкий, Чимин. Жалкий и бесполезный. Ты ничего не можешь, даже сейчас, когда у тебя есть все условия, ты выбираешь страдать, забившись в угол. Слабак, — Тэхён прерывает его, а Чимин кусает губу, не замечая, как глаза наполняются слезами, — ревёшь? Только это и можешь, да, плакса? Как же я тебя ненавижу, — Тэхён шипит это в лицо Пака, хватая его за щёки. И прикосновение вполне реальное, не призрачное и очень болезненное. Чимин в этом теряется. Будь это глюк, всё было бы не так, разве нет? Он не замечает, как с ресниц капает на щёки солёная влага, — я всегда тебя ненавидел. Как только ты появился в моей жизни, Чимин, и испортил её окончательно. Я думал недавно, кого же из всех вас я ненавижу больше. Ответ оказался прост — тебя.       — Н-нет, — Чимин всхлипывает, не в силах слышать это. Одно дело думать об этом, но совсем другое — когда Тэхён сам это говорит, — тебя здесь нет…       — Ошибаешься, Чимин, — Тэхён усмехается, — я также реален, как и та девчонка, которая к тебе таскается. Интересно, что она в тебе нашла? — Чимин поджимает трясущиеся губы. Он, пусть и не очень-то привязан к Каре, но в последние дни ему с ней хорошо. Это не дружба совсем, но это то, что удерживает его от того ада, в котором он оказался, — ты же ничтожество. Самое тупое существо, которое я вообще видел. Твари и те лучше тебя, — Чимин не отвечает, отползая всё дальше и прижимаясь потной спиной к холодной стене. Тэхён слишком давит и подбирается ближе, не отпуская щёки Чимина, — как же ты меня достал. Я уже столько раз пожалел, что спас тебя тогда, когда ты был мелким, — это бьёт Чимина сильнее всего. Он сам не раз об этом думал, задаваясь вопросом, жалеет ли Тэхён о случившемся тогда. И вот, узнал ответ, — если бы у меня был ещё один такой шанс, я бы оставил тебя там, с тварями. И пусть бы тебя убил твой отец. Ты и жить-то не достоин, — Тэхён шепчет это признание. Для Чимина оно подобно проклятию. Дрожь в теле усиливается, — ты ведь никому здесь не нужен, слабак. Ты — обуза. Все только рады будут, когда ты исчезнешь. А я — я отпраздную тот день, когда ты наконец-то сдохнешь!       Чимин падает на пол, сворачиваясь в комочек. По ощущениям — от сильного удара. Но вроде его и не было. Пак плачет беззвучно, корчась на полу от внутренней боли, которая снова становится сильнее и накрывает с головой. Его начинает рвать противной желчью прямо на пол. Во рту горчит, а горло дерёт. Пак едва ли не задыхается, пытаясь поймать воздух. Лёгкие в который раз горят, а рядом уже никого нет. Вот только все слова Тэхёна отпечатались в душе. Они теперь надолго там.       Пак едва встаёт на колени, опираясь руками о раковину. Плачет, сотрясаясь всем телом. А после на дрожащих ногах встаёт перед зеркалом. Смотрит на себя, видя безобразное, очень худое и посеревшее лицо. Ему противно. Если ему самому от себя тошно, то каково другим? Чимин так больше не может, а голоса в голове снова кричат. Орут истошно, из-за чего начинает болеть голова. Но громче и отчетливее слышны слова Тэхёна о том, что Пак ничтожество, недостойное жить.       Чимин, не зная, что делать, собирает последние силы и бьёт кулаком по зеркалу, разбивая и его, и костяшки. Слёзы текут по лицу, но Чимин не обращает на них внимания. Он, хватая самый большой осколок, сползает на пол. Он больше так не хочет. Сейчас у него только одно желание — чтобы всё это прекратилось, чтобы он больше не испытывал этой боли. А это возможно только одним способом. Таким, который ему, сам того не понимая, посоветовал Тэхён.       Чимин крепко сжимает осколок в ладони, шипя от резкой боли. Кусок зеркала режет кожу, слишком глубоко впиваясь, но сейчас так плевать. Скоро всё закончится. Скоро Пак покинет этот мир, полный ужасов, и заснёт уже навсегда. Быть может, попадёт к родителям, которые его не ненавидят, кто знает?..       Чимин, закусив губу и роняя крупные слёзы, вонзает осколок сначала в левую руку. Мычит от боли, но продолжает резать вверх по руке. Он сжимается, дрожит и мечется по полу, но продолжает резать руку. Кровь бежит сразу, заливая пол и одежду Пака. Чимин плачет уже навзрыд, не замечая, что ревёт уже в голос. Сейчас в его палату всё равно никто не придёт, Кара зайдёт только в обед. К тому времени всё уже закончится, Чимин будет свободен от своего бремени.

***

      Кара, прохаживаясь по коридору, покусывает щёку изнутри. Без работы скучно, а следить за Чимином постоянно не получается. Он уходит в свою палату и часто спит. Или притворяется, что спит. Это не так важно. Факт тот, что следить за ним иногда сложно. А Алонзо каждый день спрашивает, что происходит с парнем. Ему в голову пока не залезли, надеются, что Кара вытянет из него что-то. И она старается.       И сейчас идёт к его палате, пусть до обеда ещё и далеко. Ей нечем больше заняться. Она заходит внутрь без стука, бросая взгляд на чуть помятую кровать. Чимина там нет, но дверь в ванну закрыта. Значит, он там. А там ему нельзя быть долго — Алонзо так сказал. В ванной Чимин делает не самые хорошие вещи. Кара и посмеялась бы с этого, вот только эти «нехорошие вещи» угрожают его жизни. И поэтому в ванной за Паком нужен особый присмотр.       — Эй, придурок! — Кара стучит в ванную, прислушиваясь к звукам внутри. Но там неожиданно тихо, — ты там? — Кара снова слушает, прикладывая ухо к двери. Ничего. Ни шагов, ни движений, ни шума воды, — эй, это не смешно! Ты снова решил запереться? — Чимин снова не отвечает, а Кара не на шутку пугается. Если парень снова делает что-то с собой, Алонзо убьёт их обоих, — слушай, я не хотела этим пользоваться, но ты вынуждаешь! — Кара на пробу дёргает ручку двери, но та не поддаётся. Девушка, вздыхая и раздражаясь, достаёт из кармана запасной ключ от ванной Чимина. Алонзо сам отдал его, сказав, что он может пригодиться, — я захожу внутрь, придурок! Если ты голый, это твои проблемы! — Кара снова прислушивается, а после поворачивает ключ в замочной скважине, открывая дверь, — если это прикол…       Кара не договаривает. Она застывает на пороге, чувствуя мурашки по всему телу и резкий приступ тошноты. Прямо перед ней, на полу, в луже собственной крови и блевотины лежит Чимин. Бледный, посиневший и дико худой. И это худшее, что видела Кара за свою короткую жизнь.