На кончиках чувств

      Мечи не умеют чувствовать.       Простая понятная действительность — конечно не умеют. У них нет всех этих нервных окончаний, разума, вен. Нет даже сердца. Снаружи — ножны из кожи и дерева, пропитавшиеся пылью и дымом, внутри — холодный металл, закалённый в печи. Нет места для органов, как и для чувств.       Самое главное — у меча нет души.       Многие мастера, вложившие в свои клинки капельку самих себя, самую важную частичку, с этим поспорят. Для них тати и утигана, создаваемые из железной крошки, ближе детей. Для кузнеца меч — отражение себя самого, опыт и чувства, вкладываемые в единое творение, кульминация всей жизни.       Для самурая клинок — продолжение своей же руки, разящее орудие справедливости. Одна из внешних составляющих сердца, без которых оно не сможет гонять кровь, смысл существования.       Для воина меч — и есть душа.       Но не для простых людей.       Если вдруг у вещицы появляются чувства и мечты, то не душа своего мастера возродилась в ней. Это просто демон завладел пустым сосудом. А цукумогами надо уничтожать, даже если придётся повредить оболочку хрупкого предмета.       Их разбивают, сжигают, развеивают по ветру пепел и забывают истории.       Но так или иначе, несмотря на все риски, в клинке рождается жизнь и расцветают чувства — так распускается сакура весной.       Сталь испытывает нетерпение, рвётся в бой, и рукоять послушно ложится в руку хозяина, чтобы кромсать врагов во имя своего господина. Абаки дрожит от предвкушения, и истинный восторг прошибает каждый миллиметр моноути , когда клинок окрашивается кровь.       Меч не кровожаден по своей природе — упоение приходит из-за радости служить своему господину. Он лишь продолжение владельца, инструмент для защиты. Вещь без желаний и стремлений.       Так было всегда.       Слепая привязанность к своему мастеру — обязательное из всех испытываемых чувств, на пару с извечной тоской по нему. Может, это заложено природой — любить своего создателя и воспитателя, желать быть единственным клинком и не делить его ни с кем, изо дня в день рубить врагов и наслаждаться внимательной чисткой лезвия, чтобы ржавчина даже не думала появляться.       Когда-то клинок не знал, что такое коррозия.       Для вещи бесконечный цикл — не наказание, а суть существования. Пока ты нужен — ты имеешь смысл.       Но ничто не вечно, тем более — человек.       Уходят эпохи, меняются столетия, стираются со страниц истории люди. Рушатся города и возникают новые государства. Жизнь спешит вперёд, не останавливается ни на секунду, гонит каждое существо не стоять на месте.       Но меч не может идти. Его переносят с места на место: из прежней усадьбы на пыльный склад, куда приносят лишь старые ненужные вещи, потом в чужой дом, где он висит на стене и не может перестать думать о своей бесполезности, закапывают в землю. Затем разрывают, снова закапывают, находят через сотни лет и выставляют в музее. Вновь теряют, находят, продают в чьи-то руки, и так десятки, бесчисленное количество раз...       Клинок перестал запоминать лица новых владельцев. Их пальцы ни разу не ложились на рукоять так, как надо — те, к кому попадал тати, не были воинами, и даже хозяевами таких назвать не поворачивался язык. Коллекционеры, богачи, любители древних вещиц, но никак не солдаты.       Хозяин у него один. Когда-то им был великий самурай в тёмных одеждах, с повязкой, скрывавшей левый глаз, и жил он ещё в Эдо — сколько времени прошло с тех пор? Его тёплые ладони всё ещё ощущались на накладках, бережные касания до сих пор скользили по гарде, гордый взгляд щекотал кисаки.       Лицо хозяина растворилось в памяти — была ли у меча память? Он пронёс стёртые образы через века, пытался сохранить их как можно ярче, но не мог воссоздать образ своего господина.       Лишь имя отпечатано внутри, где-то там, в душе. Повязано крепко как цука-ито, закалено как боси.       Его не забыть.       Хозяина звали Датэ Масамунэ.       ***       Когда его вновь взяли в руки, меч не удивился — покупателям нравилось трогать старинную кожу, а потом ругаться и стряхивать труху с ладоней. Люди видели в нём лишь старое украшение, место которому на стене или подставке.       Но в этот раз всё было по-другому       Рукоять схватила чья-то крепкая мозолистая рука. Не такая как у изнеженных купцов нового времени, которые даже держать оружие правильно не могли, нет. То была хватка человека, прошедшего через сотни битв, и была она близка и знакома.       Его впервые за долгие годы вытащили из ножен, осмотрели по-родному знакомо. Оценивающе.       Не для продажи и набивания стоимости. На него смотрели как на настоящее оружие, великолепную работу лучшего мастера своего времени.       Хотя сейчас от великолепия мало что осталось: лезвие местами потемнело, ткань стёрлась, металл поело время — ржавчина, чтоб её, все-таки добилась своего. Но он всё равно оставался благородным клинком, не потерявшим своей гордости, и вынес взгляд с достоинством, ни разу не усомнившись в себе.       Человек привычным движением загнал его обратно в ножны и погладил, как самурай нежно убаюкивал катану после боя.       Так делал лишь один человек, давно потерявшийся в пыли истории, и клинок его узнал.       — Господин Датэ Масамунэ! — закричал он что есть мочи, зовя своего хозяина, и...       Открыл глаза.       Над ним темнел потолок небольшой комнаты. То не был странный камень, из которого любили строить здания в последние сотни (а может и больше, он потерял ход времени) лет. Он никак не ожидал увидеть дерево. Обычные деревянные доски, сложенные классическим способом — раньше их всегда клали именно так.       Почти такой же потолок был дома, в древней усадьбе господина...       — Господин Датэ Масамунэ! — он резко приподнялся, садясь, и мир вокруг покачнулся.       Он не был мечом.       Голова закружилась, стоило хоть немного оглядеться, но даже этого мгновения ясности хватило, чтобы увидеть свои руки.       Человеческие, совсем как у хозяина.       — Шокудайкири Мицутада, — прозвучал уверенный голос где-то над ухом. Шокудайкири... Этот нелепый случай уже давно исчез из памяти, ушёл вместе с блеском металла — то, как господин случайно разрубил им подсвечник, когда больно увлёкся тренировкой, было одной из постыдных страниц в биографии клинка. Но благодаря ему он получил своё имя, которое посмел забыть.       Его звали Шокудайкири Мицутада, и когда-то он был любимым клинком Датэ Масамунэ.       Мицутада повернулся на голос, всё ещё борясь с головокружением, и наконец-то увидел нескольких человек, сидящих рядом.       Два юноши с восторгом рассматривали его, лежащего на каком-то мягком покрытии. Оба оказались незнакомы. Третий же стоял совсем рядом с ним и протягивал свою руку.       То был молодой человек в белом кимоно, с совершенно седыми волосами. Он казался совсем ещё ребёнком, но во взгляде пылала твёрдая уверенность, сформировавшаяся после длинного жизненного пути. Он немного сутулился, будто бы под тяжёлой ношей, однако при этом выглядел благородно, как сёгунат. Этот человек держал его в руках какое-то время назад, и так сильно напомнил прежнего хозяина.       Настоящий воин.       — Шокудайкири Мицутада, — повторил юноша с большей торжественностью и улыбнулся, — добро пожаловать в цитадель.       ***       Как пояснил Кашу Киëмицу — один из тех парней, ожидавших его пробуждения, мир сильно изменился за сотни лет, что они провели на задворках истории. Они — другие древние клинки, точно так же потерявшие хозяев и ожидавшие момента, когда снова станут нужны.       Кашу оказался приятным молодым человеком среднего роста. От него исходила невероятно спокойная аура, и в целом всё в образе говорило о расслабленности: длинное тёмное хакама в пол, мягкая накидка поверх. Двигался он по-особенному плавно и грациозно, как зверь, и щурился, замирая, как настоящая кошка. Особенно очаровательно подчёркивала черты родинка под губой — по примете, она определяла в человеке настоящего гурмана.       Когда-то Кашу тоже был мечом, утиганой, принадлежавшей Соджи Окита, и стал первым клинком, превращённым в человека.       — Мастер Санива пробудил нас ради спасения мира, — глаза Киëмицу блестели подобно стали, из которой он был когда-то изготовлен, — на наших плечах лежит ответственность за историю, ведь её хочет переписать орден ревизионистов, и только мы можем их остановить!       Санива и третий их спутник, оказавшийся мальчишкой лет шестнадцати (его имя Мицутада, к своему стыду, не запомнил) обещали позже рассказать о ситуации подробнее, когда новоприбывший привыкнет к своему телу и освоится в цитадели, но получить ответы хотелось сейчас.       А ещё очень сильно хотелось есть.       Голод стал первой ярко ощутимой потребностью, с которой Шокудайкири столкнулся, став человеком. Обилие звуков и запахов дезориентировало, каждое движение внутри своего тела заставляло прислушиваться. Неприятное тянущее ощущение в районе живота (эта часть вроде называлась животом?) беспокоило из-за своей непонятности, от него слабость разливалась по новообретенным конечностям.       Кашу пытался что-то объяснять, рассказывал про новейшие технологии, последние события, произошедшие не только в Японии, но заметил, что слушатель быстро утомился. Он решил оставить Мицутаду в комнате одного наедине со своими мыслями, как вдруг в помещение вновь вошёл Санива — он куда-то отлучался, пока Кашу докладывал обстановку. Мастер звал их обедать, и Киëмицу после этих слов помрачнел.       — Ты сильно голоден? — спросил он, когда мечник скрылся за дверью.       Шокудайкири прислушался к своим непонятным ощущениям, пытаясь сконцентрироваться на чём-то одном. Затем послушно кивнул, приняв многозначительное урчание в желудке за ответ организма.       — Не жди, что после трапезы это чувство пройдёт, — загадочно протянул Кашу и замолчал, стоило в комнату снова заглянуть Саниве.       Мицутада лишь приподнял бровь (владеть телом с каждой минутой получалось всё лучше) и решил не отвечать. Придерживаясь за стену, он осторожно поднялся на ноги, разглядывая мир с высоты своего роста.       В руке господина пол не казался таким далёким.       Кашу окинул его восторженным взглядом — юноша теперь едва доставал ему макушкой до подбородка.       — Зависит ли рост от размера? — тихо пробурчал Санива, оказавшийся ниже Мицутады на целых полторы головы, печально вздохнул.       Был ли Датэ Масамунэ таким же высоким?       Шокудайкири не мог перестать думать о прежнем хозяине, в каждом своём движении видел его. В походке, полуулыбке, ощущаемой на своих губах, даже в приподнятом взгляде на окружающий мир.       Он не помнил облик господина, представление об одеждах имел лишь в общих чертах, его голос забылся, но что-то подсказывало — теперь все это принадлежало ему, Мицутаде.       От самой идеи, что он стал человеком так похожим на Датэ Масамунэ, где-то в груди нестерпимо резали ножи. Или его внутренний меч, оставшийся таким же дряхлым клинком, каким являлся на деле, восстал против новой людской оболочки.       Не нужно было ему это тело.       Никакие чувства и способность передвигаться самостоятельно рядом не стояли с возможностью вновь встретить своего господина. Вот бы ещё хоть раз оказаться на поле битвы и одержать вместе с ним победу...       Пока голову Шокудайкири заполняли невесёлые мысли, они со спутниками, окружившими его, чтобы поймать, если бы ноги вдруг перестали идти, покинули пределы комнаты (Мицутада едва не стукнулся лбом о низкий косяк когда выходил — Санива обещал пересмотреть старые мысли по поводу переделки планировки). В коридоре запах распустившейся сакуры защекотал лёгкие.       Так вот какой она была, эта сакура.       Датэ Масамунэ любил весну за вишню. Он видел некую поэзию в этом прекрасном периоде, напоминавшем о начале расцвете жизни и любви — тогда, подобно снегу, бело-розовые цветы падали с небес и укрывали мостовые. В такие дни хозяин любил сидеть в своём саду, чёрной тушью выводя какие-то хоку и погружаясь в медитацию. Почти всегда верный Шокудайкири лежал рядом, под правой рукой, и даже однажды спас его жизнь от неожиданного покушения...       Длинный коридор, окружённый бумажными тонкими стенами, наводил на воспоминания. Группу людей же он привёл в маленькую уютную кухню со столиком в углу, на котором их ждали тарелки. Одно место уже занимал тот парнишка в очках, чье имя Мицутада так и не вспомнил, но к миске не притронулся.       Санива первый уселся на колени, привычным движением подвернув подол своего кимоно, и взял палочки в руки. Он вопросительно посмотрел на клинки, взглядом пригласил за стол.       Киëмицу остался стоять, даже когда Шокудайкири неловко опустился на своё место — он давно не видел традиционные столы. В последние года люди предпочитали более высокие и громоздкие конструкции, пришедшие, насколько он понял, из-за пределов Японии.       Наконец Кашу тоже сел, странно посмотрев на содержимое своей тарелки. Рис как рис. С овощами, каким-то мясом и зеленью. У всех четырёх парней порции выглядели совершенно одинаковыми.       — Итодакимас! — дал команду к началу трапезы Санива и первый взял палочками кусочек.       Мицутада последовал его примеру, одновременно с этим забавляясь смешным видом Кашу, но вдруг, кажется, понял, почему тот так противился еде.       Рис оказался совершенно безвкусным. Крупу трудно было испортить, неправильно отварить её мог лишь балбес — Шокудайкири знал это, хотя впервые пробовал еду на вкус. Однако это блюдо было безнадежно: мясо показалось слишком резиновым и сухим, не получилось даже определить его вид, а овощи будто никто не варил.       В самом деле, такого много не съешь.       — Что такое? — Мастера качество стряпни не смутило — жевал он с большим аппетитом, — не нравится?       — Что вы, господин, очень... Вкусно, — юноша в очках показался слишком несчастным в тот момент.       — Я не голоден, спасибо, господин, — покачал головой Кашу, с неприязнью рассматривая свою тарелку.       — А тебе как, Шокудайкири? — Санива посмотрел на новенького с какой-то надеждой.       Мицутада ответил не сразу:       — Сытно, — больше ничего из себя выдавить не смог.       Даже голосом он проходил на Датэ Масамунэ — таким же бархатистым и глубоким.       Образ хозяина дразнил, отягощал своим присутствием, но вместе с тем оставался вдали, подобно призраку.       Мицутаде не нужны были крупицы его личности, разглядываемые в себе, ему нужен был господин собственной персоной перед глазами. Это ему принадлежал мягкий тембр и темные волосы, лезущие в глаза, высокий рост и ощущаемое спокойствие.       Легкие сдавило.       — Шокудайкири? — тёплое прикосновение Кашу к ладони вывело его из транса, — ты в порядке?       — Мне тяжело привыкнуть к тому, что я теперь человек, — он натянуто улыбнулся, опустив глаза в рис, — странные чувства.       — Ты скоро освоишься, — пожал плечами парень в очках, — а как только впервые выйдешь на поле битвы, окончательно поймёшь преимущества данного облика.       И вновь ему придется сражаться. Хоть что-то не изменилось.       — Яген прав, — согласился Киëмицу, — к этому быстро привыкаешь.       Мицутада ощутил на себе изучающий взгляд и поднял голову. Он встретился глазами с Санивой, не проронившим ни слова.       — Наша цель — не дать ревизионистам переписать историю, — сразу заговорил мастер, как только его поймали, — я обладаю способностями даровать древним клинкам человеческий облик и отправляться вместе с ними в прошлое. Не знаю почему именно мечи — может, вы были созданы для бесконечных сражений? Но даже если это ваше предназначение, я не хочу лишать вас выбора. Скажи, Шокудайкири, последуешь ли ты в прошлое за мной как за своим господином, во имя спасения человечества, или же станешь свободным человеком и начнешь жить среди людей?       Мицутада даже не знал каково это — быть человеком, а о свободе и речи идти не могло. Он существовал уже более десяти столетий и большую часть времени находился под покровительством какого-то хозяина. Без него же ощущалось одиночество и брошенность.       Примерно так он чувствовал себя и сейчас.       — Я решил не задавать этот вопрос, потому что был уверен в твоей позиции, но как вижу, тебя что-то беспокоит, — Санива ловко подцепил палочками кусок мяса и отправил в рот, испачкав край губы соусом, — поэтому позволь исправить эту ошибку. Хочешь ли ты сражаться за мир и за меня?       Воин не представляет свою жизнь без сражений, как рыба не представляет существование без воды.       Может, обрести очередного хозяина не так уж и плохо? Этот хотя бы какое-то представление имеет об оружии и забытых традициях, так дорогих сердцу.       У него всё равно нет выбора.       — Я последую за вами, господин.       Только настоящим господином для Мицутады ему не стать.       — Я рад твоему выбору, — мастер смущённо улыбнулся, совершенно не как суровый самурай с высшей целью, — тогда после обеда мы поможем тебе обустроить комнату и найти домашнюю одежду.       Мицутада впервые с прихода обратил внимание на свой прикид. Всё это время он сидел в странного вида чёрном костюме, явно европеоидного происхождения, с закрепленной бронёй поверх. На фоне остальных присутствующих такая форма казалась слишком официальной и неподходящей для обычного обеда.       Неужели он прибыл в этом?       — Ещё многое придётся объяснить, — вздохнул Кашу и отодвинул полную тарелку подальше от себя.       ***       Ночная тишина давила на уши своей пустотой. Когда он был мечом, отсутствие звуков не казалось такой серьезной проблемой, но сейчас, имея плоть и ощущая движение крови по сосудам, молчание сводило с ума.       Как только люди могут быть такими неестественно бесшумными, со своим-то сложным организмом, включающим в себя огромное количество процессов?       Не слышно сверчков, запевших за окном, стоило опуститься солнцу, стих ветер. Все остальные жильцы цитадели разбрелись по своим комнатам и никто больше не шаркал по общему коридору в гэта.       Мицутада остался один       Собственное дыхание будто стало слабее, стараясь слиться с молчаливым фоном, и пошевелиться, чтобы снять наваждение, оказалось непосильной задачей. Почему-то стало страшно двигаться, казалось, будто парализовало каждую новообретенную мышцу и сдавило горло.       Лучше бы мастер Санива собирал древних мечников, а не их орудие. Воины, запечатленные в летописях, родились людьми, им не причиняли дискомфорт собственные легкие или веки. Управление руками и хождение изучались в самом детстве, которого ожившие клинки были лишены, и в это время закладывались другие немало важные знания.       Датэ Масамунэ — вот настоящий человек, проживший свою историю от начала до конца, не Шокудайкири, неловко вписанный в нее как внезапная переменная…       Размышления прервал тихий звук открытия двери. Чья-то голова втиснулась в щель и осмотрелась, ища владельца комнаты.       — Шокудайкири, — шепотом позвал Яген, — ты есть хочешь?       Мицутада привстал на локтях, откинул край одеяла в сторону и кивнул — насыщения ни от обеда, ни от недавнего ужина он так и не получил.       Благо, даже в полумраке его движение оказалось заметным.       — Тогда пойдем, только тихо, — Тоширо поманил его рукой и сам скрылся за стеной.       Кажется назревала шалость.       Комната Санивы находилась у самого входа в коридор, мимо нее юноши старались пройти как можно тише и мягче, ступая на носочках. Пару раз половица, как назло, пыталась скрипнуть под ногой, но из спальни не раздалось ни звука. Может и хорошо, что у мастера сон оказался таким крепким — непозволительно для воина, но как нельзя лучше под данный момент.       На все той же уютной кухне дрожал огонек свечки почти исполнившей свое предназначение, а над столом склонился Киёмицу.       — Я люблю и уважаю нашего господина, но иногда мне кажется, что проще пригласить ревизионистов на обед, чем избивать их, — признался он, увидев друзей, — еда мастера — убийственная вещь.       — И вроде обижать господина не хочется, но питаться этим невозможно, — подхватил Яген, заглядывая в холодильник, — Кашу, а где мое моти? Последнее же оставалось.       — Какое еще моти, — парнишка незаметно вытер рукой губы, стерев с них крахмал, — не видел я ничего.       Мицутада усмехнулся и тоже подошел к холодильнику. Объект этот не казался необычным, потому что он пару раз видел подобные конструкции в домах, где побывал, да и во время разъяснений ему рассказали о многих современных вещах. Полезной штукой был этот самый хо-ло-диль-ник, его очень не хватало в тринадцатом веке.       Внутри пустой светлой камеры лежало несколько пакетов полуфабрикатов в странного вида оболочках, а на дверце красовались яйца — вот и вся провизия.       — Негусто, — прокомментировал Шокудайкири картину перед глазами.       — Можно было бы салат сделать, — Тоширо укутался в своей тоненький белый халат, когда на него дунуло морозом, — только из чего…       — Там из самого съедобного только лук и капуста, — подсказал Киёмицу из-за стола, — я уже проверил.       — И почему ты нам ничего не оставил, раз знал, что ничего больше нет?       — Прости, я думал, в шкафах будет что-то еще.       — Нужно было сначала всё осмотреть, а потом уже лопать.       Пока парни разговаривали, Мицутада осторожно вытащил яйцо из холодильника и повертел в ладонях. Оно было таким маленьким и хрупким, что его могло разбить даже дыхание. Жутко удерживать в руках настолько фарфоровый предмет.       — Шокудайкири, ты готовить собрался? — заинтересовался Кашу и встал рядом, — неужели умеешь?       — Господин любил иногда делать что-то своими руками, — признался темноволосый, с первого раза найдя миску и доску в шкафу, — такое ощущение, будто мне это передалось.       Вместе со всем остальным. Воздушно-капельным путем, никак иначе.       — Не уверен, что получится хорошо, но хотя бы попробую, — Мицутада вытащил кухонный нож с подставки и внимательно осмотрел лезвие. С катаной не сравнится, но как инструмент подойдёт прекрасно.       — Какая разница на что продукты переводить. Или кому, — закатил глаза Кашу где-то на фоне, — командуй, Шокудайкири, мы будем помогать.       В шесть рук работа пошла быстро, и уже через пару минут на доске устроилась кучка мелко нарезанной зелени, а рядом несколько вымытых яиц.       Мицутада взял одно в руки, занёс над миской, а затем завис на несколько секунд.       — Забыл рецепт? — вновь возник Киëмицу сзади, сгорающий от нетерпения.       — Забыл как руками двигать.       Он неловко повертел предмет в ладонях, машинально взял нож. Опустил, снова поднял, положил яйцо, приставил к скорлупе лезвие, убрал.       Шестерёнки в голове пока не крутились — то ли от сонливости, то ли от голода.       — Давай я, — Яген запустил руку снизу и потянул нож на себя, стараясь вытащить его из чужой руки, и сделать это получилось вполне аккуратно, даже не уронив ни предмет, ни яйцо.       Но на доску все равно с неприятным звуком шлепнулась темно-алая капля, брызнувшая во все стороны десятком уменьшенных копий себя.       Запах крови ни с чем не спутать. Едва ощутим, отдает какой-то противной кислинкой, и человеку его не унюхать, но он отложился на подкорке за те сотни битв и разрубленных врагов, что пришлось пройти. Впитался в ткань на ручке и покрыл металл тонким слоем, превратившимся в ржавчину.       Подобно гончей, бывалый клинок почувствует кровь без зрения или рецепторов — ощутит ее присутствие и узнает издалека.       Рука пульсировала в области запястья, а порез, с вытекающей из него тонкой струйкой, горел изнутри. Даже пламя печи, в которой его выковали, не казалось таким обжигающим.       Так вот какая она, боль.       — Мицутада! — Кашу запаниковал, — зажми рану и не шевелись, я найду бинты!       У меча не могло быть собственной крови. Чужая, такая мерзкая и липкая, часто покрывала лезвие, ее бережно вытирал господин, потом начищая клинок до блеска и вытирая ножны, но своей он был лишен. Он неживой — всего-то сплав металла, почему-то научившийся думать.       Но это его кровь, потому что теперь он человек. И боль тоже его.       А значит и умереть он может точно так же, как и другие люди.       Это его тело.       На порез опустилась белая марля, которую Яген туго затянул, а затем ловкой хваткой пережал запястье чуть ниже раны.       — Венозное кровотечение нужно останавливать снизу, — пояснил он, — сейчас свернется. Как ты?       Шокудайкири осмотрел свою руку. Темная кровь испачкала ладонь и окрасила каждую прожилку — он не замечал их до этого. На коже будто разраслось древо с огромной корневой системой, состоящей из тысячи более мелких отростков. На кончиках пальцев повисли маленькие бордовые капли, похожие на плоды.       Невероятно красивое зрелище.       — Мицутада? — еще раз позвал Тоширо, — у тебя слишком быстрый пульс. Ты в порядке?       — Все отлично, — он облизал пересохшие губы и с каким-то трепетом отвел взгляд от руки, — ты всегда носишь с собой бинты и вату?       — Я же медик, — Яген пожал плечами, — вошло в привычку. Кашу, можешь открывать глаза.       Киемицу подошёл ближе и вздрогнул.       — Я побывал во многих руках и прошёл сотни сражений, но теперь, когда вижу нечто подобное, так и хочется прятаться и рыдать, — признался он, — для воина это непозволительно конечно, но…       — Любой воин — человек в первую очередь, — так же равнодушно ответил Яген, — тебе может быть страшно или неприятно, все нормально.       — Так-то оно так, но мешает очень, — Кашу печально вздохнул и внезапно переменился в лице, — Мицутада, ты почему такой бледный?       К горлу подступил противный комок.       — Я? — когда Шокудайкири перевел взгляд на товарища, мир перед глазами поплыл, а со всех сторон навалилась тьма.       Сперва голод казался самым ужасным чувством, которое только можно испытывать, затем его сместила боль. Но теперь над ними всеми нависла дезориентация в пространстве и времени, сопровождаемая шумом в ушах и тошнотой. За такое короткое время, он уже привык ощущать жизнь вокруг себя, и когда этого чувства лишили, стало особенно невыносимо.       Это был его первый обморок в человеческом теле. Первый и единственный.       ***       — Лучше пока не вставай. Если снова упадешь — точно ударишься головой, Кашу тебя больше не поймает.       — Я в порядке, не нужно беспокоиться.       — Да, не поймаю, мне одного раза хватило. Ты не только высокий, но и тяжелый, Мицу-кун!       Смущение сдавило виски настолько, что покраснели щеки (чему невероятно обрадовался Тоширо), а брови сами по себе поползли вверх.       Киемицу прав, они теперь в первую очередь люди, а потом уже спасители мира, но признавать свою слабость было слишком неловко. Он прожил на этом свете больше восьмиста лет, много раз пачкал свое лезвие чужими телами и без страха разрубал врагов, но сейчас потерял сознание при виде своей же крови и совсем незначительной царапины.       Позорище.       — Хорошо, что мастер не проснулся, — Кашу выглянул в коридор и внимательно прислушался к обстановке за дверью, — он и так вымотался за последние дни, не стоит в лишний раз беспокоить.       — Завтра лучше рассказать господину о случившемся. Если ты поранишься посреди боя, добром это не закончится, — медик покачал головой, — это не означает твою слабость, но подразумевает, что мы должны быть осторожнее.       — Это больше не повторится. Обещаю, — все еще смущенно сказал Мицутада, — я все отрицал тот факт, что теперь у меня новая оболочка, но когда ощутил свой же порез, то внезапно это осознал. Глупо убегать от действительности, — он осторожно поднялся, придерживаясь за кухонную тумбу, — я человек.       — Правильный настрой! — похвалил Киемицу, — и поэтому нужно себя беречь. Скажи, что нужно делать, мы поможем с готовкой.       Так как Кашу решил, что лучше управляется с ножом (не он поранил друга) и занялся разбиванием яиц, Яген зарылся в шкаф в поисках сковородки. Шокудайкири они усадили на стул и вручили стакан воды в руки, чтобы он не напрягался в лишний раз, поэтому он не представлял, чем себя занять.       Как будто он не оружие, а фарфоровая ваза, которая может разбиться от малейшего дуновения ветра.       В комнате раздался грохот и лязг металла.       Тоширо уронил кастрюли.       — Крышка зацепилась, — шепотом пояснил юноша и растянулся на полу, — вот и поели.       Никто ничего не успел сделать — через секунду на кухню влетел Санива, сжимая катану в руке. Казалось, еще мгновенье, и он снесет кому-то голову, но рука вовремя остановилась. Меч ушел в ножны из белой кожи.       — Так это не вторжение? — мастер вздохнул и помассировал переносицу, — я испугался. Вы что тут устроили?       Он наконец-то обратил внимание на забавную картину перед собой: Кашу так и застыл с миской и лопаткой в руках, Яген в белом халате разлегся на полу, спрятав лицо за воротником, а третий в их компании согнулся в три погибели над маленьким для него столиком, мелко дрожа от едва сдерживаемого смеха.       — Господин! — Киемицу смутился и чуть не выронил заготовку, — это не то, что вы подумали... Будете кушать?       Санива беспомощно похлопал ресницами, переводя взгляд с одного подопечного на другого.       — Буду?       В подтверждении его слов, из-под светлой накидки раздалось тихое урчание.       Теперь настала очередь Шокудайкири действовать. Он уверенным движением включил плиту, будто до этого много раз пользовался электрическими плитами, поставил на неё сковородку и бросил туда кусок уже подтаявшего масла. Поморщившись от пульсирующей боли в запястье, осторожно забрал миску из рук помощника и остановился, выжидая определённый момент.       Все замерли в нетерпении, боясь даже дышать.       Масса полилась на сковородку, тихо зашипев. На кухне сразу запахло чем-то приятным, вперемешку с жизнью и уютом.       — Я пока не попробовал, но выглядит уже аппетитно, — Кашу вытащил из шкафа несколько тарелок, — Мицу-кун, пообещай, что готовить еду теперь будешь ты, — он внезапно вспомнил, что Санива всё ещё находился в комнате, поэтому поспешил исправиться, — не обижайтесь, господин, просто…       — Да я и сам понимаю, — мастер даже не переменился в лице, — меня готовить никто не учил, а в путешествии приходилось питаться чем попало. Если после обеда не стало плохо — значит обед удался.       — Как вы выживали без нас, господин, — вдохнул Яген, усаживаясь за стол.       — Зато теперь мы вместе, еще и постоянное место для дома нашли, — на губах Санивы заиграла теплая улыбка, — жизнь налаживается. А за это можно и выпить, — неизвестно откуда в его руках появилась бутылка из темного стекла.       Когда Мицутада повернулся к столу, чтобы поставить тарелку с несколькими тамагояки, присыпанными зеленью, у каждого места уже стояла маленькая чашка для алкоголя, по которым господин разливал припасенный напиток.       — Не помню из какой эпохи это вино, но чем старее — тем лучше, — бутылка пропала из рук так же внезапно как появилась, — сейчас такое уже не делают.       — Разве не опасно что-то менять в прошлом? — Яген настороженно принюхался к содержимому емкости, — не боитесь эффекта бабочки, падения настоящего?       — Поверь мне, эта бутылка была утеряна и списана со счетов, когда свалилась с повозки вследствие нападения. Она закатилась в реку и пролежала бы там несколько сотен лет, пока не разбилась бы о камни, не окажись я в нужное время, в нужном месте, — мечник помрачнел, — но лучше так, конечно, не делать. Если вы меняете важные события и пускаете время по иному пути, сами становитесь ревизионистами. Даже если делаете что-то случайно, по долгу чести или морали, превращения не избежать, — он замолчал, приставив к губам плошку с алкоголем, словно пытался спрятать в ней свои тайны и тяжелые мысли.       Как будто мастер уже переживал момент, когда его знакомые меняли историю и вставали по ту сторону баррикады.       — Давайте выпьем за господина, — предложил Кашу, ловко переводя тему, — и за нашу цитадель, что с каждым днем всё больше становится настоящим домом!       Они приподняли чашки над столом и залпом осушили.       Шокудайкири закашлялся, когда сакэ обожгло нёба и горло, еле сдержал позыв отшвырнуть посуду куда подальше и выплюнуть все содержимое на пол.       Редкостная гадость, от которой моментально начала гудеть голова.       — После вина тамагояки кажется еще вкуснее, — заметил Яген, моментально закусив омлетом, — хорошо вышло, Мицутада, — впервые за все время он скромно улыбнулся.       Лед между клинками почти не ощущался, они мягко обращались друг с другом, будто были знакомы уже не одну сотню лет, но сейчас он окончательно растаял. От осознания приятно запекло внутри — они теперь одна семья.       ***       — Кашу, давай помедленнее!       — Прости, я не виноват, что ты такой старичок!       Тело само знало как правильно держать меч. Появившиеся из воздуха реакции позволяли уклоняться от вражеских выпадов, мышцы напрягались в нужный момент, деревянный клинок свистел в воздухе настолько быстро, что едва получалось проследить за его движениями. Опыт Датэ Масамунэ впитался в руки и плечи, нашел себя в знакомой стойке и стиле боя — резком, но не лишенном грации.       Но вот дыхалки не хватало. В груди защемило уже на седьмой минуте их спарринга, пот лился с шеи градом. Острая боль в легких отдавала в руки, мешая держать тренировочную катану.       Он был близок к своему финалу.       Резкий выпад Киемицу, содержащий всю его мощь, выбил меч из рук. Орудие ударило по кистям и пролетело метр, прежде чем шлепнулось на мягкий пол.       Шокудайкири изнеможенно опустился на корточки, краем футболки вытирая лицо.       — Старичок? Я старше тебя на каких-то два века, — заметил он, не скрывая удовлетворенную, но уставшую улыбку, — и провалялся без дела всего на два века больше. Не списывай меня со счетов.       — И не списываю, — Кашу азартно улыбнулся, — но навыки у тебя что надо, мне было нелегко. Скажи, когда будешь готов к реваншу.       Второй раунд устроить так и не удалось.       В тренировочный зал вбежал Санива, встревоженный до невозможности, при полном параде: на бёдрах повисла броня, рука лежала на рукояти меча.       — Сейчас случится нападение! Эпоха Эдо, где-то в районе Ямагата. Всем собраться! — скомандовал мастер и куда-то умчался       — Есть! — Киемицу помог товарищу подняться, вместе они быстрым шагом направились к своим комнатам.       Шокудайкири ни разу со своего появления (а прошло уже несколько дней) не облачался в боевую форму, показавшуюся странной и неудобной, но сейчас, впервые натягивая мягкую рубашку и накидывая поверх тёплый пиджак, ощущал себя в своей тарелке. Перчатки, удобные ботинки, штаны, броня — всё оказалось там, где должно быть, и село как влитое. Осталась одна деталь.       В комнате на подставке стояла катана, и Мицутада ощутил дрожь, когда посмотрел на неё.       Это был он. Точная копия, может, просто предыдущее тело, которое покинула душа, только на пару сотен лет моложе. Со сверкающими ножнами из чёрной кожи, блестящей гардой, чистым лезвием, не убитым коррозией.       Что-то внутри обрывалось, стоило увидеть себя, что-то важное. Как будто настоящий Шокудайкири Мицутада всё ещё был мечом, а ему, неизвестному человеку, явившемуся как снег на голову, лишь навязали чужую личность…       Некогда было погружаться в свои чувства, поэтому юноша подхватил катану, отметив, что в ладонь она легла идеально и будто стала единым целым с рукой. Это не деревянный обрубок для тренировок, это оружие, невероятное и, без лишней скромности, прекрасное.       Через пару минут все мечники уже слушали инструкции господина во дворе.       — Я уточнил данные. Город Сэндай, ноябрь тысяча шестисотого года, — слова Санивы стали приговором.       Мицутада был готов засмеяться от комка, что сжал гортань.       Как же ему не везло.       Они с господином были здесь в то время — Датэ Масамунэ хотел воздвигнуть замок в окрестностях небольшой деревушки, и прибыл на разведку территории со своими ближайшими союзниками.       Ревизионисты решили покуситься на его господина? Теперь ничто не спасёт их от праведного гнева Мицутады.       Кто угодно, но не господин.       Ладонь крепче сжала рукоять меча.       Даже в человеческом облике, действуя из тени, как третья сторона, притворяясь незнакомцем, он убережёт Датэ Масамунэ. Даже если придётся ради этого пожертвовать собственной жизнью.       ***       Воздух пах по-другому. Он не содержал душистого привкуса вишни, не отдавал деревом или сеном.       Пахло сырым лесом и свободой.       Мицутада не смог оторваться от знакомого неба, которое он видел когда-то. Впереди раскинулись родные пейзажи, запечатленные в памяти яркой картиной.       — Пока чисто, — доложил Кашу, успевший отойти на пару метров вглубь леса, — на кого они будут нападать, господин?       — На Датэ Масамунэ или кого-то из его феодалов, я полагаю, — Санива внимательно осмотрелся, — я чувствую энергию ревизионистов поблизости. Нужно соблюдать осторожность.       Шокудайкири облизал пересохшие губы. Нетерпение разлилось по венам.       Он спасёт своего господина.       — Господин, — позвал Яген, — а если враг успеет выйти на Датэ Масамунэ до того, как мы выйдем на него, придётся раскрыть себя? Разве это не будет вторжением в историю?       — Если разберёмся с ревизионистами до того, как они что-то учудят, участники действий, не относящиеся к нашему отряду, вскоре забудут о вмешательстве в их хронологию. Если, конечно, вы сами не обратите на себя внимание и не начнёте их расспрашивать о чем-то или рассказывать о себе.       Почему-то показалось, что последняя фраза адресовалась ему, Шокудайкири.       Он достаточно трезво оценивает важность ситуации, чтобы не пойти на поводу у своих смазанных чувств и натворить глупостей.       По крайней мере, в это хотелось верить.       Готовясь к атаке в любую секунду, группа осторожно двинулась вперёд, по направлению к выходу из леса. Где-то там их должен был встречать небольшой городок, шумный и приветливый — это Мицутада отчётливо помнил.       Санива резко замер, жестом приказал всём остановиться.       Ветер донес лязг металла и звуки борьбы с востока.       — Опоздали! — с досадой воскликнул мастер и помчался вперед, перескакивая через корни и кусты.       Меньше чем в километре от предыдущего их местоположения развязалась борьба. Самураи в древних доспехах кружились в смертельном танце с монстрами, лишёнными плоти. Неприятный хруст костей раздавался тут и там, кто-то закричал, со всех сторон звучал страшный рёв и ругань.       Шокудайкири сразу увидел Его в самом центре поля битвы. Господин, моложе, чем он его запомнил, все еще без повязки на правом глазу, с невероятной лёгкостью отбивался сразу от двух вооруженных чудовищ, верный тати сверкал в воздухе, а длинные волосы, обычно собранные в пучок на затылке, развевались по ветру.       До этого Мицутада искренне верил: они с Датэ Масамунэ точные копии друг друга, близнецы, но сейчас понимал, насколько сильно ошибался. Господин был ниже — это сразу бросилось в глаза, коренастее, с более округлым и взрослым лицом, и в глазах его сияло не спокойствие, а гнев, смешиваемый с собственным превосходством.       — Мицу-кун, не стой столбом! — товарищи уже присоединились к битве, помогая тем, кто оборону держал хуже всего, Кашу промчался рядом, хлопнув рукой по спине.       Шокудайкири сбросил наваждение и бросился в атаку.       Меч, подобно молнии, рассек воздух, снеся голову одному ревизионисту. Черепушка и металлический шлем отлетели в сторону, тело рассыпалось, оставив после себя чёрный вонючий дым.       Мицутада уклонился от удара одного из врагов, проехался по влажной траве и совершил ответный выпад. Лезвие угодило монстру между торчащих рёбер и не нанесло никакого вреда эфемерной плоти. Тати застрял.       Ревизионист дёрнулся, замахиваясь мечом, но юноша успел пригнуться, выпустил оружие из рук. Он отпрыгнул в сторону, спасаясь от нового удара, и тихо ругнулся. Рукопашному бою его никто не обучал.       — В сторону! — раздался крик, и кости ревизиониста треснули от сильного удара, нанесенного сверху.       Монстр завопил, неуклюже повернулся, будто бы обиженно, и через мгновение был уничтожен.       — Некогда отдыхать! — скомандовал Датэ Масамунэ, пришедший на помощь, — подними свое оружие и сражайся!       Шокудайкири не посмел ослушаться приказа, поэтому моментально подобрал тати, выпавший с рассыпавшегося врага. Лишь на мгновение он отвлекся, чтобы украдкой посмотреть на своего господина, и ощутить прилив невероятной нежности.       Как в старые-добрые, они были невероятной командой.       Кровь вскипела в жилах — открылось второе дыхание.       Мицутада не помнил, когда в последний раз испытывал такой восторг от сражения. Он носился среди союзников и других мечников темной вспышкой, наносил резкие и быстрые удары, и за движениями клинка в руке невозможно было уследить. За годы, проведенные на складах и в частных коллекциях, он по-настоящему соскучился по битвам, а собственное сердце, отбивающее быстрый ритм в груди, лишь раззадоривало. Раньше он четко ощущал сердцебиение в ладони господина, сжимающей рукоять, и подпитывался чужим адреналином. Теперь адреналин стал своим собственным.       Человеческое тело оказалось неплохим бонусом к своему опыту и знаниям, полученным в теле предмета. Теперь он сам мог анализировать ситуацию и несколько менять движения, что выполнял когда-то господин, повысив этим свою мощь.       — Сзади! — закричал Датэ Масамунэ, но предупреждение было обращено Кашу.       Юношу окружили два ревизиониста, третий готовился спрыгнуть с дерева, чтобы нанести удар в самое сердце.       Шокуйдайкири и бывший господин оказались ближе всех к Киемицу, они одновременно рванули в его сторону       Только Мицутада был быстрее. Может из-за более юного возраста (этому облику не исполнилось и недели, по внешности ему едва можно дать за двадцать), может из-за роста и длинных ног.       Он разрубил одного из монстров на несколько частей, пока Кашу занялся тем, что скрывался в тени веток, а Датэ напал на третьего. Обзор закрыл черный колючий дым, оставшийся после уничтожения врагов. Мицутада закашлялся.       Сражение подходило к концу. Санива обратил в прах последнего ревизиониста и о чем-то тихо говорил с Ягеном, отряд Датэ Масамунэ с непониманием озирался по сторонам. Как теперь им объяснить, что здесь произошло?       — Благодарю вас за помощь! — самурай вытер кровь с тати и осторожно спрятал его в ножны, — вы появились как нельзя кстати. Кто же вы?       — Всего лишь странники, — Санива улыбнулся, — мы рады, что смогли вам помочь. Однако мы очень спешим, поэтому не сможем пообщаться с вами дольше.       Мицутада с тоской окинул господина очередным взглядом. Как же он хотел сказать ему…. много чего. Поговорить о жизни, о сражениях, снова восхититься навыками хозяина или поделиться своими переживаниями касательно пребывания в новом облике. Даже не нужно говорить самому, хотелось просто услышать родной голос.       Но у них есть миссия — оберегать историю и не давать в нее вмешиваться. Даже самим спасителям нельзя ничего менять, иначе они не будут ничем лучше тех, кого уничтожают.       — Постойте! — когда мечники почти покинули поляну, Датэ Масамунэ их окликнул, — ваш клинок кажется мне знакомым, — он кивнул в сторону Шокудайкири, — откуда он у вас?       — Одно из творений Осафунэ, — разволновавшись до дрожи в голосе, ответил парень, — он достался мне от моего учителя.       — Какое совпадение, — самурай хмыкнул, но больше ничего об этом не сказал, — хорошей вам дороги!       Покидая поле битвы, Мицутада все еще ощущал колючий и изучающий взгляд своего бывшего хозяина.       Большинство смятений, что бушевали в душе, ушли, стоило в последний раз увидеть своего господина. Шокудайкири многое неосознанно почерпнул из повадок Датэ, использовал техники, придуманные им, но при этом все еще оставался другим человеком. Более мягким, спокойным, без огонька во взгляде и какой-то доминантности лидера в поведении.       У него теперь своя личность и жизнь, а также цель.       Ему было невероятно хорошо биться вместе с господином, ведь тогда он ощущал себя нужным ему. А теперь в нем нуждались другие люди и мир. Прежний хозяин остался в далеком прошлом, но жизнь вокруг не остановилась.       Поэтому не должен останавливаться и Мицутада.       ***       — Почему ты так не выкладывался на тренировках со мной, Мицу-кун? Я даже и предположить не мог, что ты умеешь так быстро двигаться!       — Я же говорил, не недооценивай меня из-за возраста.       — Кашу, и это вместо “спасибо”? Я краем глаза видел, что ты попал в западню, но даже двинуться не успел, как Мицутада тебе помог…       — Вот именно, что краем глаза, совсем без очков своих не видишь ничего.       — У меня всего минус два, не делай из меня слепого.       — И не делаю! Мицу-кун пожилой, ты частично слепой, никакой надежды на вас нет.       — Кашу…       — Да шучу я!       — Киемицу больше не наливаем, — засмеялся Санива, с умилением наблюдая за своими подопечными, — вы все большие молодцы.       Ужинать вместе после тяжелой битвы оказалось особенно приятно. Мышцы ныли, голова от впечатлений раскалывалась, но Шокудайкири все равно упорно сидел в компании друзей, улыбался и выпивал вместе с ними то самое рисовое вино, которое уже не казалось таким противным.       Когда стало совсем невыносимо душно, Мицутада вышел на улицу. Благо, обитель построили в традиционном японском стиле, поэтому в середине коридора устроили выход на небольшую террасу, где можно посидеть, свесив ноги.       Ему нравилось наблюдать за ночным небом и сотнями звезд, сверкающими вдали, нравилось ощущать теплый весенний ветер и чувствовать нежный аромат сакуры. В душе воцарилось какое-то спокойствие, теплое-теплое, граничащее с дремотой.       Сзади раздались тихие шаги. Рядом присел Санива.       — Кашу и Яген пообещали помыть тарелки, — ответил он на немой вопрос, повисший в воздухе, — а я хотел с тобой поговорить.       — Можно я первый кое-что скажу?       — Конечно.       Шокудайкири замялся.       — Мне очень стыдно, но я не хотел считать вас своим господином. Довольно эгоистично, но стоило лишь услышать это слово, то перед глазами сразу возникал Датэ Масамунэ. Теперь я разобрался в себе и готов беспрекословно следовать за вами, — закрыв глаза на боль в мышцах, он нашел силы встать и поклониться, — простите меня.       — Мицутада, — тон Санивы был мягок, его рука потрепал юношу по голове, когда тот сел обратно, — я рад, что ты справился со своей тревогой. Но я не хочу быть для вас хозяином или господином, в первую очередь я ваш друг. Для каждого из клинков, что проживали или будут проживать в цитадели.       Мицутада не смог удержаться улыбку.       Настоящая семья.       — Я хотел поблагодарить тебя за то, что ты мудро повёл себя с Датэ. Могу лишь догадываться, что ты испытывал внутри, но этот поступок достоин настоящего воина.       — Спасибо, господин.       Дрема укрыла тёплым одеялом. Защебетали птицы где-то под крышей, стало совсем спокойно. Веки налились свинцом, казалось, ещё секунда, и он окончательно заснёт.       — Мицутада?       — Слушаю вас.       — Если тебе захочется с кем-то посидеть вот так, заходи ко мне. Мне приятна твоя компания.       — Конечно.       Мечи не имеют чувствовать. У них нет сердца, чтобы было чему стучать в упоении, нет лица, чтобы по-дурацки наивно улыбаться и показывать свои эмоции, нет глаз, чтобы видеть ночное небо, и ушей, чтобы слышать шелест листвы и шепот ветра. Но как только клинок начнет ощущать привязанность и теплоту, он перестанет быть обычным орудием. Он будет готов переродиться и проснуться человеком. Настоящим человеком, умеющим чувствовать.