На кончиках чувств

      Цитадель сильно поменялась за несколько месяцев: отстроили новые здания, засеяли поля, появились новые лица самых разных возрастов и родов. Тати, утигатаны, древние мечи и совсем ещё зелёные вакидзаси гуляли по территории, занимались своими делами и домашними обязанностями, так что в поместье стало куда шумнее. Мечи собирались компаниями и часто болтали тут и там, отовсюду раздавался смех и разговоры.       Мицутаде нравились эти изменения, ведь вся работа теперь делилась между несколькими жильцами, даже расписание со сменами дежурств пришлось сделать. Но что-то всё равно беспокоило всё сильнее с каждым днём, скребло изнутри. Ныло, как новообретенные шрамы.       Он ощущал острое одиночество.       Каждый день его окружали друзья, расспрашивали о чём-то, предлагали заняться какой-то весёлой ерундой, помогали, и потребность в общении успешно удовлетворялась. Но росла необходимость хотя бы в одном по-настоящему близком человеке, чтобы понимать его с полуслова и знать не жалкие пару месяцев, а уже несколько сотен лет. Не бояться называть его братом и читать как открытую книгу.       Шокудайкири по-светлому завидовал Ягену, носившемуся с оравой своих младших братьев, тоскливо смотрел на новенького члена цитадели, близкого друга Кашу по совместительству, с которым тот проводил всё свободное время. Хотя Киемицу, первый клинок, призванный Санивой, заслужил наконец-то встретиться с тем, кого он ждал почти год. Он часто болтал о втором любимом мече своего прежнего хозяина, с нетерпением ждал его каждый день, и испытывал нечто схожее с Мицутадой. Это их объединяло когда-то.       Но Кашу в итоге дождался, а он нет.       — В последнее время ты мрачнее тучи, — заметил Санива, неприлично громко отхлебнув чай из чашки, чему смутился, — но скрываешь это за своим извечным спокойствием. Всё в порядке?       Мастер переехал в комнату на втором этаже, чтобы освободить место новым клинкам — в то время жилплощади совершенно не хватало. Пространство сразу же оказалось забито всякими безделушками, одеждой и бумагами, среди этого хаоса сразу не удавалось разглядеть маленький чайный столик. Хасэбэ, утигатана, одержимый хозяином, часто ругал того за беспорядок и нарушенный режим дня. А ещё за постоянную сонливость, вечно испачканные чернилами рукава, за неряшливость... Много за что. Но делал это с такой искренней заботой, что ругаться на него не получалось.       Несомненно, такая помешанность на Саниве раздражала окружающих. Хасэбэ редко подпускал других общаться с господином, постоянно крутился рядом с комнатой и отгонял от неё других жителей поместья. Мицутаде пришлось постараться, чтобы отвлечь этого ревнивца и проскользнуть к господину за советом.       — Не знаю как сказать, чтобы это не звучало жалобой, — юноша равнодушно пожал плечами, — просто тоска на душе.       — Думаю, я догадываюсь, о какой тоске тут идёт речь.       С Санивой можно говорить о чем угодно. Читал ли он мысли или просто знал Шокудайкири как облупленного, ему всегда удавалось подобрать нужные слова и вывести на чистую воду. Ни с кем другим не получалось обсуждать тревожащие темы, даже с Цурумару, одним из лучших друзей, с которым у него была особая связь, не обсуждались подобные вещи.       — Я давно ищу кого-то из школы Осафунэ, — признался мастер, — но другие его творения будто в воду канули.       От открытия этой тайны стало приятно и тепло. Господин беспокоился о нём и искал его близких, чтобы порадовать.       Или мечи Мицутады Осафунэ были настолько великими, что дали бы огромное преимущество на поле боя.       — Не беспокойтесь, господин. Я дождусь.       Даже если пройдёт ещё несколько веков. Он пылился сотни лет, пока наконец-то не стал кому-то нужен, никакой срок больше не покажется таким же тяжёлым и долгим.       — Мне больно наблюдать за тем, как вам плохо, — это откровение Санива вновь спрятал за чашкой, — проснувшимся мечам может казаться, что они прекрасные актёры, поэтому смогут скрывать свои тяготы за маской, но любой человек сразу поймёт, что у них на душе. Вы наивные дети, всё ещё плохо понимающие чувства друг друга. Со временем это пройдёт, и вы начнёте видеть.       Что есть — того не отнять, эмпатов среди жильцов практически не водилось. Может те, кто прибыл раньше всех, уже смогли разобраться в работе эмоций и слов, но новеньким даже распознавание своих чувств давалось с трудом. Шокудайкири столкнулся с такой же проблемой много месяцев назад, когда впервые проснулся в людском теле.       — Завтра мне придётся отлучиться до вечера. Я оставлю инструкции и список тех, кому нужно отправиться в прошлое, проследи, чтобы всё прошло как надо, — сменил тему мечник, разлив очередную порцию чая.       — Разумеется.       — Если сделка пройдёт успешно, вернусь с новеньким, нужно будет попросить дежурных приготовить чистую одежду и бельё...       — Я займусь этим.       — Ещё нужно заказать материалы для починки и медикаменты, Яген упоминал, что какие-то закончились, но список так и не составил, выяснить бы...       — Разберусь.       — Мицутада?       — Слушаю вас.       — Тебя Хасэбэ не кусал?       Вопрос оказался таким внезапным, что выбил из колеи. Брови темноволосого поползли вверх, но вскоре он понял, что это было шуткой.       Они засмеялись.       — Я записал ответственных за эти дела и составил команду для сражения с ревизионистами. Хасэбэ идет с ними, поэтому, пожалуйста, не дай ему от радости пробить ещё одну ширму, мои финансы не потянут очередной ремонт.       В проживании такого количества народа имелись и минусы. Первый из них — слишком крупные траты. Каждому клинку что-то требовалось, начиная от нескольких комплектов одежды и средств личной гигиены, заканчивая безделушками и интерьером для комнат. Деньги, неизвестно откуда доставаемые Санивой, тратились слишком быстро, не помогал даже план расходов.       — Можете рассчитывать на меня, я за всем прослежу.       — Я благодарен тебе за это.       Все мечи с готовностью бросались выполнять любые поручения господина, старались сделать все идеально, с перфекционизмом, не присущим самому хозяину, на каждого он мог положиться. Ребята часто не по-серьезному препирались, когда дело касалось помощи Саниве, и то, что он сам попросил кого-то взять всё в свои руки, льстило.       Это означало, что они ему нужны.       Дальнейшее чаепитие прошло в тишине, но им не нужны были слова, чтобы хорошо провести время вместе.       Мастер сумел притупить то беспокойство, что сжирало изнутри, успокоил своим чаем, листья которого он самостоятельно сушил, и правильными словами.       Когда-то Мицутада встретит того, с кем будет близок.       ***       — Мицу-кун! — в конюшню влетел запыхавшийся Кашу, громким хлопком двери напугал лошадей, — ты нужен в цитадели!       — Нападение? — Шокудайкири моментально сбросил спокойствие и прекратил гладить коня.       Неужели второе за день? Как некстати, господин только пару часов назад удалился по своим делам!       Тогда нужно самому сообразить, кого лучше отправить в прошлое, куда отправлять, необходимо составить план, и вообще...       — Нет, там, — Киемицу согнулся в три погибели, стараясь отдышаться, — там в другом дело... Но важное!       Шокудайкири не стал дожидаться друга — что бы там ни случилось, нужно спешить. Он помчался в сторону жилого блока, не обращая внимания на вопросы встретившихся по дороге мечей, влетел на террасу в поисках того, кто объяснил бы ситуацию.       — Мицу-кун! — из какой-то комнаты выглянул Яматоноками, скопировавший манеру обращения у Кашу, — сюда!       Мицутада влетел в пустое помещение за утигатаной и замер.       Санива тоже оказался здесь — стоял возле стойки, на которой расположился новый меч.       Мицутаде хватило мгновения, чтобы узнать его по ножнам.       Тёмные, из кожи, отливающей каким-то магическим фиолетовым, перевязанные чёрной тканевой лентой в середине — их он узнает из тысячи других. Золотую гарду, не потерявшую свой блеск, рукоять с туго натянутым самэ, когда-то окрашенным кровью, не спутать ни с кем другим.       Не нужно вытаскивать лезвие, чтобы убедиться в наличии на нём оттиска дракона и отсутствии знака кузнеца.       Это Оокурикара.       — Кара, — голос дрогнул.       Оокурикара. Целый и невредимый, такой, каким он видел его в последний раз почти шесть веков назад. Меч, подаренный прежнему господину после сооружения замка, второй любимый клинок, позже перешедший сыну Датэ Масамунэ.       — Кара… — другие слова не находились.       Такой знакомый, родной. Вернувший на сотни лет назад, когда Мицутада был совсем юн и ещё не умел чувствовать так, как научился сейчас.       Это их Оокурикара.       Шокудайкири опустился на колени, не смея оторвать взгляд от катаны. Если он отвернется — тот точно пропадёт, как ночной сон. Как греза или ведение.       — Я и подумать не мог, что вы с Оокурикарой принадлежали одному человеку, — Санива положил руку ему на плечо, даруя поддержку, — полагаю, теперь ты не будешь один.       Вспомнит ли Кара его? Их редко брали на бои вместе, почти не позволяли видеться и пересекаться. Когда скончался господин, оба меча перешли его сыну, однако тот уже владел своим личным тати, и новые у него не задержались. Шокудайкири и Оокурикару жизнь разбросала по разным местам, вскоре они потерялись в пыли истории.       Кто бы мог подумать, что они вновь встретятся, да ещё при таких обстоятельствах.       — Когда он проснётся? — тихо спросил юноша, в душе понимая, насколько глупый и бессмысленный этот вопрос.       — Не могу сказать. Может прямо сейчас, а может через неделю или месяц.       Легендарного Микадзуки Мунэчика господин принёс почти полгода назад, но меч до сих пор не принял свою человеческую форму и продолжал спать. Он не откликался на просьбы, не слышал, как его звали другие клинки.       А что если с Карой будет так же, и Мицутада сломается до того, как дождётся его пробуждения?       — Позвольте мне побыть тут ещё немного, — Шокудайкири заметил, как кто-то сзади начал выдворять толпу, собравшуюся в комнате.       — Будь тут сколько захочешь, — Санива напоследок потрепал его по голове, что любил делать уж очень часто, когда особенно высокие парни оказывались ниже, — давайте не будем им мешать, — следующая фраза уже обращалась к другим присутствующим.       Помещение опустело. Закрылась дверь.       Повис полумрак.       — Я не думал, что встречу тебя вновь.       Мицутада стянул с руки перчатку и дотронулся до холодной кожи, на мгновение содрогнувшись от мысли, что утигатана сейчас точно исчезнет. Но она все ещё поблескивала в темноте своими чистыми свежими ножнами, будто только что протертыми.       Все происходящее — не сон.       Оокурикара здесь.       — Не знаю, помнишь ли ты меня. Но я ждал тебя.       Встретить Кару казалось настолько невозможным, что за мысли о нем Шокудайкири ругал себя. Слишком мало информации осталось о старом товарище, даже в новомодной всемирной сети о нем почти никто не знал. О существовании катаны с высеченным драконом на лезвии забыли, ее списали со счетов как уничтоженную.       Однако теперь он здесь. Дома. Рядом.       — Просыпайся скорее, Кара.       Мицутада ждал его всё время, что жил в цитадели, но последние мгновения (или недели) ожидания станут самыми тяжёлыми.       Главное — не сломаться.       Оокурикара не познает одиночество и не будет один.       ***       Мицутаду одолел беспокойный и поверхностный сон, полный смазанных образов и беспокойств. Может это был кошмар, но слишком непонятный и запутанный, чтобы оказаться настоящим ужасом, может воспоминания битв мелькали перед глазами, спровоцированные сегодняшним потрясением. Он возвращал к пережитым моментам из прошлой жизни, лишённой возможности двигаться и говорить, заставлял переживать их вновь.       Лучше спать совсем без сновидений, чем повторять те времена, которые нельзя вернуть. Они всё ещё отдавались тёплой грустью внутри, но в последнее время больше злили — у него теперь новая жизнь и цель, вполне любимые, а подсознание продолжало шептать о прежних подвигах и привычках. Словно он не отпустил их.       Из дремы выдернул шорох где-то на фоне.       Шокудайкири, как настоящий опытный воин, через силу открыл глаза и насторожился. Благо, лишних движений совершать не пришлось — умудрился уснуть сидя.       В метре от него лежал незнакомый молодой человек, свернувшийся калачиком, стараясь скрыть свою уязвимость. Рядом с ним небрежно валялся меч, недавно пребывавший на подставке.       Оокурикара пробудился.       — Кара… — Мицутада не хотел пугать товарища возгласом, или просто не смог выдавить из себя что-то кроме шёпота.       Юноша заерзал, крепче обнимая себя за плечи. Брови на загорелом лице сдвинулись к переносице, губы искривились как от боли, голова вжалась в плечи.       — Кара, — снова позвал темноволосый, на этот раз увереннее.       Оокурикара медленно открыл свои драконьи глаза.       А затем резко вскочил на колени, став похожим на испуганного кота.       Долгую минуту он всматривался в лицо Мицутады, изучал незнакомые, но кажущиеся близкими черты, с каким-то недоверием задержал взгляд на повязке, закрывающей правый глаз.       — Ты не Датэ Масамунэ, — наконец, низким тембром был вынесен вердикт.       — Нет, — Шокудайкири запоздало стянул повязку с головы, показав свой здоровый глаз с небольшим шрамом на веке, — но он был мне господином. Как и тебе.       Кара прикусил губу, осмотрел комнату с какой-то лёгкой паникой, взглянул себе под ноги. Увидев меч, точную копию себя, дёрнулся всем телом и отодвинулся назад.       — Что происходит?       — Всё в порядке, Оокурикара, — Мицутада приободряюще улыбнулся, поднялся на ноги, протягивая парню руку, — добро пожаловать в цитадель. Нас, древних клинков Японии, призвал мастер Санива, чтобы мы помогли ему дать отпор армии ревизионистов — монстрам, пожелавшим изменить прошлое. Теперь ты человек, Кара, но ты всё ещё нужен миру.       Почему-то это напомнило тот далёкий день, когда Санива и Кашу впервые приветствовали его аналогичным образом. Как же давно это было… Позже, чем четырнадцатый век, когда его изготовили, но по ощущениям и насыщенности последних прожитых месяцев, намного, намного раньше.       Оокурикара поморщился и покачал головой.       — Мастер Санива? Это ведь не ты. Кто ты такой?       — Ты знаешь меня.       — Нет.       — Мы с тобой были двумя разящими клинками Датэ Масамунэ. Он любил нас едва ли не больше своего собственного сына, всегда держал подле себя, — Мицутада шире улыбнулся тёплым воспоминаниям, согревшим душу, — я помню тот праздник, когда господину тебя вручил сёгун Хидэтада, в самом начале торжественной церемонии. Помнишь ли ты тот день?       Оокурикара замер, обдумывая его слова.       И он понял.       — Шокудайкири.       Это не было вопросом или неуверенным предположением.       Кара его узнал.       — Здравствуй, Кара.       Новенький подал ему свою руку, не без помощи поднялся.       Мицутада не мог перестать светиться как самый счастливый человек на планете. Рядом с Оокурикарой, таким живым и родным как никогда, было тепло. Настолько тепло, что покалывало кончики пальцев, а сердце готовилось разорваться на тысячи осколков, не веря, что это произошло.       — Тебе нужно переодеться, — запоздало вспомнил Шокудайкири, — в домашнюю одежду. А потом я представлю тебя господину и другим.       Что потом — неважно.       Важно — Кара теперь рядом с ним. Он в полном порядке, разве что не до конца понимает происходящее. Он дышит рядом, смешно разглядывает собственные волосы и одежду, удивляется наличию рук и двигает пальцами, словно играя на невидимом музыкальном инструменте.       Он помнит его.       Что-то скрутилось под рёбрами как узел, состоящий из одних только нервов. Беспокойно-неприятно, на грани резкой боли и эйфории.       Мицутада наблюдал, как Оокурикара пытался неловко снять с себя боевую накидку, и чувствовал, как трескается его образ излишнего спокойствия, выпуская слишком много радости и восторга от лицезрения такой картины.       Кара теперь человек.       — Я помогу, — он подобрал с низкого столика форму, выданную дежурным, затем осторожно стянул с юноши кофту, ухватившись за рукава, — со временем освоишься, не переживай.       Тот лишь молча кивнул головой, выхватил у напарника из рук другую одежду, оказавшуюся более серой, и, стараясь не торопиться, надел.       Теперь дракоша больше походил на подростка, нежели на взрослого человека.       — С штанами у нас пока дефицит, но чуть позже я их тебе занесу, — Мицутада почти уже вышел из комнаты, когда его окликнули.       — Шокудайкири.       У Оокурикары голос совсем не походил на Датэ, слишком низким и бархатным был, но от тембра всё равно мурашки пробегали по спине, и рождалось очень странное чувство, дарящее уют.       Этот голос ему идеально подходил.       — Спасибо тебе, — Кара умел улыбаться. Неловко, едва напрягая губы, оставляя всё тот же серьёзный взгляд, но искренне, постаравшись расслабить брови, — за то, что ждал.       От этой улыбки трескалось что-то в груди.       — Я не мог иначе.       Не мог сломаться, пока не дождался. И теперь не может сломаться никогда.       ***       Цурумару — невероятная и запоминающаяся в своём роде личность. Гиперактивный парень с безумными идеями в светлой голове, душа любой компании, любимый всеми Журавль, приносящий всем хорошее настроение и лёгкую победу на поле боя.       У Кунинаги тяжёлая история, пропитанная кровью и смертью, но даже с такой биографией его можно назвать самым солнечным человеком во всей цитадели. С ним спокойно говорить, забыв о его почтенном возрасте, и своим огоньком Журавль делится просто так, перебросившись парой слов или взглядов.       С Цурумару легко дружить, потому что он открыт к другим людям и клинкам,и часто выдаёт такое, что человеку в здравом уме в голову никогда не придёт.       Безумный гений.       Мицутада — противоположность в каких-то моментах. Чересчур спокойный, местами скучный, менее хаотичный, придерживающийся уже протоптанных путей. Но такие микроскопические различия и разница почти в триста лет не помешали им стать лучшими друзьями.       — Как давно меня не звали на горячие источники, — Кунинага чуть ли не бомбочкой запрыгнул в воду, блаженно зажмурился, — так что ты там хотел обсудить? Когда приглашают принять вместе ванну, обычно скрывают под этим предложение побеседовать. В правильной трактовке, — что скрывалось за неправильной, он не пояснил.       — Меня волнует Кара, — не стал юлить Шокудайкири, осторожно залезая следом — однажды уже умудрился поскользнуться на этом самом месте, повторять подобный опыт не хотелось.       — Дракоша-то наш? — Цурумару его знал, когда-то упоминал, что они пересекались у одного владельца, уже после лорда Масамунэ, — он много кого волнует и пугает, такой уж человек.       — В этом и проблема.       Душу грело, что Оокурикара был мягок и приятен только с Мицутадой, а с другими показывал свою натуру колючего ежа, но это же и беспокоило. Если Кара не будет общаться с другими клинками, рано или поздно начнёт ощущать такое же одиночество вместе со скукой. Двум людям тяжело всегда наслаждаться компанией друг друга, должно быть хоть какое-то разнообразие.       От которого Дракон так просто отказывался.       — Ты же знаешь Кару, если он сам не захочет, никого к себе не подпустит. Очень самовольный клинок, который так и не нашел себе хозяина после вашего господина, — Журавль пожал плечами, — однажды до него дойдет, что дружить с кем-то — не так уж и плохо.       — Не дойдет.       — Не дойдет — дотащим.       — Предлагаешь попытаться доказать, что другие открыты к сближению? — Шокудайкири устало потер лицо.       Он уже думал об этом, но окончательное решение так и не пришло.       — Именно.       — Но как?       — Как-нибудь придумаем.       Цурумару — тот ещё гений.       — Не вешай нос, Мицутада, — Кунинага похлопал его по спине, разбросав брызги, — если ты мягко намекнешь Каре, что неплохо было бы поговорить с кем-то ещё, а не только хмыкать, задрав нос, он прислушается. У вас своя особенная связь, у тебя получится достучаться.       Даже окружающие видели их привязанность друг к другу.       По крышам внезапно забарабанили капли, по воде начали разрастаться мелкие круги, сталкивающиеся друг с другом.       Начался дождь.       — Как не вовремя, я только размяк! — с досадой воскликнул Цурумару, — видимо, сама вселенная даёт знак, что нужно прямо сейчас идти и придумывать план вместе с другими ребятами.       Они вместе помогут Каре освоиться в цитадели и увидеть, что он важен другим, не только Мицутаде.       Потому что они семья.       ***       За этот год готовка стала привычным делом, вызывающим умиротворение. Его не заставляли готовить постоянно, скорее это Мицутада постоянно вставал у плиты по своему желанию, даже вне дежурства. Подбирать разные вкусы и продукты, делать что-то руками, а не только разрушать, безумно нравилось, погружало в какой-то особенный транс.       Но когда ему поручили подготовить обед для их маленькой сценки, посвящённой Оокурикаре, появилась нервозность.       Вдруг тому не понравится выбор меню? Или блюда получатся не по вкусу: слишком солеными и острыми? Или…       — Ты слишком много думаешь, — Цурумару, как истинный друг, составил компанию на кухне, — расслабься. Это же Кара.       «Это же Кара».       В этом и проблема.       Оокурикара прибыл совсем недавно, поэтому ещё не успел определиться со своими предпочтениями. Неизвестно, что придётся по вкусу, а что оттолкнет. Вдруг этим обедом Шокудайкири не только не покажет гостеприимство Цитадели, но и испортит отношения с самым важным для себя человеком?       — Ми-чан, — Журавль наигранно вздохнул, — ты слишком много внимания уделяешь мизерной проблеме. Это Кара. Из твоих рук он хоть яд примет и не поморщится. Просто делай то, что у тебя обычно получается лучше всего.       Оокурикара ему доверял, это факт. Но про яд было лишнее.       Делать что получается лучше всего — то есть слишком много думать?       — Ми-чан, — Цурумару поднялся из-за стола, подошел ближе и сжал его плечи, приводя в чувства, — соберись.       Кара, Кара… что может оценить Кара? Повторил ли он опыт Мицутады, скопировав повадки и нравы их господина, научился ли вообще различать вкусы?       Господин.       Господину когда-то нравился суп из цапли. Деликатес того времени, сытное блюдо с домашней лапшой и овощами, запах которого остался в памяти на века.       Только вот цаплю в нынешних реалиях достать негде.       Провал.       — Мицутада, хватит опускать руки! Серьезно, лучше делай это без ножа, в прошлый раз это ничем хорошим не кончилось, — с Журавлем по секрету поделились той злополучной историей с первым в мире обмороком новоприбывшего меча, — у нас мало времени, нельзя заставлять Касэна с ребятами ждать.       — Ладно, будем импровизировать, — выдохнул Шокудайкири, — главное в гостеприимстве — внимание и дружелюбие, сделаем упор на это.       — Ну и еда желательно должна быть съедобной.       Подбодрил так подбодрил.       ***       — Мне не нравится, что ты в последнее время так и пытаешься навязать мне чужую компанию, будто хочешь сбежать.       — Я тебя одного никогда не оставлю, но, подумай, может общаться с кем-то ещё — не так ужасно?       — Подумал. Ужасно.       — Да брось, Кара-чан, позволь другим приблизиться к себе. Ребята ждут момента, когда ты наконец-то откроешься им.       — Вижу. Поэтому они пугаются, когда я захожу в столовую, или шепчутся за спиной?       — Кара…       Убедить твердолобого юношу оказалось непосильной задачей. Он слышать ничего о дружбе с другими не хотел, постоянно хмурился и пытался перевести тему.       Но ничто не спасло Оокурикару от коварного коллективного плана гостеприимства.       — Прости меня, — тихо успел шепнуть ему на ухо Мицутада перед тем как открыть дверь в уже подготовленную комнату, где ждали другие члены этой операции.       Дракон пытался рвануть назад и бежать, но Шокудайкири оказался проворнее и сильнее, потому успел ухватиться за чужую руку и затянуть её владельца в комнату.       — Расслабься, это всего лишь маленькое представление. Дай им шанс, — Мицутада скопировал жест мастера, потрепав друга по волосам, и тихонько смылся готовиться к своей роли в этой постановке.       Ребята ведь должны справиться без него?       Должны. Были.       Всё пошло не по плану с самого начала. Может клинки переволновались, а может некая боязнь утиганы сыграла своё. Провалившиеся ребята в смущении сидели вокруг Оокурикары, казалось, ничто не спасёт операцию от краха, даже лисёнок Накигицунэ не смог сильно изменить обстановку. Шокудайкири готовился взять всё в свои руки и вынести поднос с блюдами, но не успел.       Откуда-то заиграла кото. Нежная мелодия показалась слишком знакомой и родной, рождающей тоску.       Мицутада знал ее так же хорошо, как знал Кара.       Как и Цурумару, хитрый Журавль, перебирающий струны неизвестно откуда взявшегося музыкального инструмента.       — Эта музыка… — Оокурикара не закончил предложение, но по его лицу всё и так было ясно.       Ясно лишь им троим, древним клинкам, по воле случая побывавшим у одного владельца.       — Жена лорда Масамунэ любила играть на кото, — Цурумару довольно улыбнулся, — я не так искусен, как она, но что-то воспроизвести да могу.       — Я помню эти звуки, — Кара перестал хмуриться и прикрыл веки, возвращаясь на несколько веков назад, — они хорошие.       Шокудайкири понял, что прокололся.       Он обитал в Цитадели почти ровно год, давно развеял все переживания по поводу прежнего господина и своего сильного чувства привязанности к нему, свыкся с бытом и часто помогал другим мечам пройти эти этапы "становления личностью".       Оокурикара появился недавно, поэтому свою тревогу всё ещё не пережил. Цеплялся за прошлое и ощущал себя чужим в новом коллективе, а отсутствие печати своего создателя лишь рождало новые комплексы и неуверенность. Дракон никогда не говорил, что тоскует по Датэ Масамунэ или прежним годам, когда он активно использовался в боях, но определённо об этом думал.       Видел ли он в Мицутаде своего господина, и не потому ли позволил ему стать своим другом?       Была ли эта привязанность честной с самого начала?       Их взгляды пересеклись: золотой драконий металл и медовый янтарь пламени.       В глазах Кары не оказалось сухой тоски и разочарования, что он вынужден лицезреть жалкую пародию на прежнего хозяина вместо благородного самурая, так нагло перенявшую даже повязку. Кара смотрел заинтересованно, внимательно исследовал костюм темноволосого, точно такой же, как у остальных присутствующих, и в последующем легком кивке головы прослеживалось нетерпение увидеть, что случится дальше.       Шокудайкири сказал что-то умное, что-то связанное с гостеприимством, дрожащими руками поставил тарелку на стол, но мысли его находились в совершенно другом месте.       Они зачарованно зацепились за едва различимые чувства, вспыхнувшие в глазах Оокурикары. Что-то мягкое, воздушное, лишённое прежних колючих черт ежа.       Связь и немой диалог одних только взглядов повисли в воздухе, доступные лишь им одним.       Кажется, без разговора наедине уже не обойтись.       ***       Ночной майский ветер тепло касался щёк, играл с отросшими волосами, так и норовившими щекотать нос, разносил любимый и такой родной запах сакуры. То был запах дома, невероятно успокаивающий. Как нельзя кстати в данной ситуации.       Они сидели на крыше спального блока цитадели и молчали, пока Дракон не прервал неловкую тишину, до того нарушаемую лишь тихим шелестом листьев.       — Мицутада…       И вновь молчание.       Дискомфорт чесался под лёгкими, слова комом застряли в горле.       Нужно сказать хоть что-то, попытаться сформулировать свои мысли.       — Я не Датэ Масамунэ, Кара, — Шокудайкири знал, что говорить это бессмысленно, но не нашёл лучшего начала разговора.       — Знаю.       — Мы больше не принадлежим лорду Масамунэ или кому-либо ещё. Теперь мы сами ответственны за свои жизни. Мы люди, Кара-чан.       — Знаю, — юноша напрягся, крепче прижал колени к груди. Больная тема.       — Но это не означает, что теперь мы бесполезны или никому не нужны, — Мицутада подвинулся ближе к товарищу, чтобы ощутимо сжать его плечо, — мы нужны друг другу. Каждый меч здесь испытывает нечто похожее: растерянность, неуверенность, даже страх. Это нормально.       — Я запутался, — признался Оокурикара, — не понимаю, что испытываю и испытываю ли хоть что-то, — он прикусил губы и заговорил слишком быстро для себя, небрежно, — всё ещё не могу поверить, что прошло так много времени с тех пор, как я был выкован, вокруг всё слишком изменилось. Этот мир, эта эпоха чужие мне.       — Ты бы хотел снова стать мечом? — Шокудайкири вновь окунулся в золото зрачков, в котором отразилось его собственное лицо.       Дыхание остановилось. От ответа зависело всё.       — Не знаю.       Это не уверенное отрицание. Это сомнение, попытка сбежать от истины.       Кара не хотел быть человеком.       Какое-то чувство невыносимо зажглось внутри, объяло огнём рёбра. Оно разливалось неприятным теплом по венам, подступило к вискам, толкая на глупости и странные поступки.       И Шокудайкири не смог противиться этому посылу.       Он мягко прижал Оокурикару к себе, зарываясь носом в волосы с запахом цитрусов и каких-то горьковатых цветов.       — Это называется объятиями, — пояснил Мицутада присмиревшему Дракону, который даже и не думал вырываться, лишь опустил голову на чужое плечо как-то по-особенному устало, — люди обнимают тех, кто им дорог, чтобы поддержать.       Об этом однажды рассказал Санива за чашкой чая (или то было саке?), да и, будучи клинком, удавалось видеть дружеские объятия самураев.       — Мы превратились из оружия в людей, вряд ли можно совершить обратный переход, — тихо заговорил темноволосый, — но я точно знаю, что ты сможешь освоиться в этом теле. Мы все тебе поможем. Другие хотят с тобой общаться, ты важен нам всем. Мы все важны мастеру и друг другу. Не бойся открываться.       — Я не боюсь. Мне просто не важны другие, — резко и сухо ответил Дракон, — только ты. Ну и Цурумару наверное, он хорошо играет на кото…       — Почему, Кара?       — Я не знаю, — было сказано шёпотом, совсем тихо, неразличимо.       Мицутада замер, когда тёплые руки обхватили его за торс, заключая в точно такие же объятия, более крепкие.       — Сказал же, я запутался. Не спрашивай, Ми-чан, не дам точный ответ.       — Я помогу тебе разобраться.       Два молодых человека замерли, обнимая друг друга в полной тишине весенней ночи.       — Почему? — подал голос Оокурикара через какое-то время, показавшееся вечностью.       — Что «почему»?       — Почему ты постоянно помогаешь мне?       Шокудайкири ответил не сразу.       Он уже спрашивал себя об этом сотни, тысячи раз.       Как так вышло, что ему важен нелюдимый меч, появившийся совсем недавно?       За Карой хотелось наблюдать. Кара всегда был серьёзен, но скептически спокоен, говорил медленно и сухо, без пренебрежения или злости. В нём ощущались нотки Датэ Масамунэ, такого же твёрдого и непоколебимого, смешанные с растерянностью и чем-то ещё. Чем-то нежным и менее угловатым.       Шокудайкири не видел в нём господина. Он видел старого друга, с которым прошёл огонь, воду и медные трубы. Друга, невероятно дорогого сердцу.       — Потому что ты дорог мне. Я знаю тебя больше шестиста лет, не проходило ни дня, чтобы не вспоминал о тебе или о нашем господине. Тоже не могу сформулировать почему, но я не хочу, чтобы ты страдал.       — Понятно, — тихо сказал Дракон и прикрыл глаза, будто бы заснув.       Мицутада не был уверен, что сам понимал свои чувства, и такой ответ показался ещё одним побегом от истины.       Они оба бежали от правды — всё ещё не докопались до неё, чтобы назвать таковой. И такой исход пока устраивал.       Зашумела сакура где-то на фоне, слишком далёкая и тихая, кто-то засмеялся под крышей, в спальнях, игнорируя поздний час. По кровле с большим энтузиазмом запрыгал кузнечик, едва слышно перескакивая с черепицы на черепицу.       Жизнь кипела вокруг.       Сзади раздались мягкие шаги, словно хищник крался в поисках добычи, но Мицутада знал эту поступь.       — Хотел бы я сказать, что сегодня луна невероятно красива, но меня не так поймут, — Санива присел рядом, с любопытством разглядывая подопечных, — доброй ночи.       — Доброй ночи, господин, — поздоровался Шокудайкири, не выпуская Оокурикару из объятий.       Тот, кажется, задремал в такой неудобной позе, поэтому не проронил ни слова.       — Кое-кто наконец-то разобрался со своей тоской, — мастер довольно улыбнулся, — я этому рад.       Действительно, с тех пор, как проснулся меч с оттиском дракона, Мицутада больше не ощущал себя одиноким. Теперь у него есть Кара.       — Господин, что вы имели в виду, когда сказали про луну? — решил уточнить юноша.       — В девятнадцатом веке один профессор учил своих студентов, что японцы не могут в открытую признаться в любви, это не в нашем характере, — Санива поймал кузнечика, назойливо прыгающего вокруг, стал внимательно рассматривать насекомое, не отвлекаясь от рассказа, — он предложил использовать фразу «луна сегодня красивая», как что-то вроде «я люблю тебя», и эту цитату используют даже сейчас.       — Люблю тебя?       Слово знакомое, привычное, так часто употребляемое. Шокудайкири понимал его смысл, но в тот момент почему-то потерялся.       Можно любить снег или тишину, удон или сладкое. Но как можно признаться в любви предмету?       — Ну да, — мастер посмотрел на него как на дурака, с неверием, будто это слово не могло вызвать такие вопросы, — там ещё ответ на признание должен быть: «такая красивая, что хочется умереть», а все остальные считаются отказом.       — Господин, — Шокудайкири забылся и воскликнул это слишком громко, из-за чего Оокурикара заерзал на его плече, — господин, — повторил он тише, погладив парня по голове, будто мог этим усыпить, — что означает любить?       — Любить? — Санива так и застыл с открытым ртом, кузнечик выпрыгнул из его рук и скрылся между складок кимоно, — подожди, ты серьёзно сейчас?       — Абсолютно серьёзно.       Стало даже немного обидно от интонации господина.       — Это моя ошибка, — мастер вздохнул, — думал, что вы сами разберётесь, но всё оказалось сложнее, человеческие чувства слишком запутанные…       — О чем вы?       Что такого необычного в этом «любить»? Разве «люблю чистоту» не то же самое, что «мне нравится чистота» или что-то в этом роде?       — Любовь бывает разной. Родителей к детям, братьев друг к другу, возлюбленных, просто друзей… — издалека начал мечник.       — То есть люди могут любить друг друга, а не только какие-то явления и предметы?       Почему-то это показалось очевидным, будто всё время плавало где-то на поверхности, но игнорировалось не только Шокудайкири, но и всеми остальными жителями цитадели.       — Да, Мицутада. Когда ты любишь кого-то, то хочешь его защищать, — Санива понизил голос, его взгляд стал особенно печальным и тяжелым, — заботиться, общаться, смеяться вместе с этим человеком. Ты можешь ему доверять, а он доверяет тебе, — провел по своей щеке кончиками пальцев, словно пытаясь воскресить какие-то чувства, — когда любовь исчезает, становится особенно больно и невыносимо…       Когда-то мастер потерял свою, это и без слов понятно. Рана все еще напоминала о себе, прослеживалась в каких-то его словах и жестах, продолжала кровоточить. Сколько лет господин провел с этой не зарастающей царапиной на сердце, сколько веков?       — Получается, я люблю вас, господин? И все другие ребята тоже? — совершенно невинно спросил Шокудайкири, и самурай весело фыркнул.       — Если рассматривать именно в таком смысле, то да. А я люблю всех вас, как своих друзей.       — А можно любить не как друзей?       — Обычно в таком ключе и говорят о любви, не дружеской. Тут тонкая грань, которую не поймешь, пока сам не почувствуешь, — Санива разлегся на крыше, разбросав свои конечности звездочкой, — сложно это все.       Шокудайкири вновь погладил Дракона по темным волосам, задумавшись, ощущая лишь прямые жесткие пряди.       — Я люблю остальных жителей цитадели, — решил рассуждать вслух, чтобы понять, когда ошибется, — они мои хорошие друзья. Люблю Хасэбэ, несмотря на его характер. Люблю Цурумару, поэтому доверяю ему и общаюсь с ним. Люблю Оокурикару… — он замер.       С Карой это простое “люблю” ощущалось иначе, казалось более значимым и близким. Кара — самый близкий человек, не только по духу. Они вместе провели лучшие годы своей жизни у одного господина, помнили друг друга все эти сотни лет, вместе разделили черты лорда Масамунэ, совершенно разные, но при этом связанные между собой.       Если сравнивать с тем же Журавлем, от которого у Шокудайкири почти не было никаких секретов, Оокурикара понимал его на ином уровне, гораздо глубже. Будто читал мысли. От него не скрывалось ничего, что можно было скрыть от других.       Это и есть грань?       — Люблю Кару? — пробуя, как звучит эта фраза в иной расцветке, повторил Мицутада.       Действительно любит. По-особенному. Как никого другого.       В груди стало тепло-тепло, сердце застучало слишком быстро.       Любит.       — Я не большой знаток в таких делах. Сначала не понимал свои чувства, а потом вел себя как идиот, так что помочь вряд ли смогу, — всего секунду назад Санива лежал, однако уже оказался на ногах, стоило сонно моргнуть, — но есть у меня одна хорошая книжка, где описывается правильное поведение при влюбленности, потом могу отдать ее тебе. Если найду в своем беспорядке.       — Буду вам благодарен.       — Ты напомнил мне кое о чем, что нужно сделать сейчас, так что я вас покину. Можете посидеть подольше, если хотите, в завтрашнюю утреннюю команду поставлю кого-нибудь другого.       — Спасибо вам.       — Если ты правда по-настоящему любишь, так, как надо, не скрывай эти чувства, — напоследок произнес мастер перед тем, как спрыгнуть с крыши, — потом будешь жалеть, что не сказал.       Санива когда-то не сказал и теперь носил глубокие сожаления на своих плечах.       Шокудайкири не станет утаивать свою любовь от Оокурикары, даже если тот не разберется в своих ощущениях.       Быстрый пульс стучал в ушах — теперь все стало понятно, и правда волновала до бабочек в животе.       Все это время он любил Кару, вот в чем дело. Любил, поэтому нуждался в нём.       Дракон, словно услышав громкие мысли, заерзал на плече и осторожно отодвинулся, отпуская Мицутаду.       — Выспался? — мягко спросил Шокудайкири, — тебе помочь дойти до комнаты?       — Я не спал.       И, разумеется, все слышал.       Но так даже лучше — не придется объяснять то, что сам с трудом осознает.       — Любовь, да? Так это называлось все это время? — Оокурикара запустил пальцы в свою лохматую шевелюру, массируя виски, — я люблю тебя, Ми-чан, и всё из-за этого?       — Да. Скорее всего, — сердце теперь, после таких слов, билось где-то в горле.       — Но почему? Откуда у мечей вроде нас вообще появились чувства, откуда взялась эта внезапная любовь?       — Почему это ощущение так давно сжирает изнутри, ещё с тех пор, как мы были оружием, ты это хочешь сказать? — он вновь понял его мысли.       — Не сжирает. Греет.       Тепло для них обоих не убивающее, скорее убаюкивающее. Нежное.       — Я сам не знаю, Кара. Но мы разберёмся.       Вместе, как нужно.       Теперь они смотрели на круглую луну, больше похожую на блин, по отдельности, сидя на небольшом отдалении друг от друга, но продлилось это недолго.       — Мицутада.       — Да?       — Я могу тебя обнять? — Оокурикара казался как никогда прирученным, убравшим свои иголки, с особой сентиментальностью во взгляде.       Таким, каким он всегда был, стоило им, двум клинкам Масамунэ, остаться наедине, но теперь ещё более счастливый. Хоть немного разобравшийся в себе.       — Конечно.       От дыхания Кары в шею мурашки поползли по спине, и собственные руки сжали ткань его кофты на спине — точно так же, как смуглые пальцы неловко вцепились в ветровку.       — Я люблю тебя, Кара-чан.       Одна простая фраза на четыре слова, вполне обыденная, но вызвавшая дрожь в руках от своей особенности.       — Спасибо, что дождался меня, — тихо прошептал Дракон, лишь крепче прижимаясь к нему.       Это было его "люблю тебя", понятное лишь Мицутаде.       ***       — Вы проспорили, уважаемый Микадзуки, — весело подвёл итоги Цурумару, сидящий на особенно широкой ветке сакуры и болтающий ногами, — и теперь должны мне ровно одну чайную церемонию в кругу других древних клинков.       — Признаю, я был уверен, что нас ждёт долгий путь недосказанностей на несколько месяцев, который будет начинаться на ненависти, а заканчиваться на любви, но всё решилось гораздо быстрее. Не ожидал, — Мунэчика сидел на соседней ветви, загадочно вглядываясь во мрак ночи, окружавший их со всех сторон.       — Говорил ведь, вы слишком плохо знаете Кару и Мицу, — Журавль хмыкнул, — и я даже совсем почти немножко не помогал. Чуть-чуть.       — Ты хитрец, Цурумару, — Микадзуки рассмеялся, — хорошо, будет тебе чаепитие. Уже выбрал новую цель для спора, или закончим с нашей маленькой шалостью?       — Кашу и Яматоноками близки между собой, но они друг другу как братья… — светловолосый поиграл бровями, — Хонэбами и Намазуо, может быть? Они часто говорят друг о друге, да и ходят постоянно вместе.       — Поживём — увидим. Бойся, Цурумару, ведь теперь если ты начнёшь ближе с кем-то общаться, точно такой же спор у нас будет с Когицунэмару. Насчет тебя, — губы старого воина расплылись в улыбке, не предвещающей ничего хорошего.       — Только без глупостей! — насмешливо предупредил Кунинага, — или я поспорю на счёт вас и уважаемого Старшего Лиса раньше!       — О, нет, я слишком стар для таких ярких чувств. Пусть молодёжь развлекается, — отмахнулся Микадзуки.       — Так и мне уже подобные развлечения не по возрасту.       — Ты моложе меня.       — Всего-то на век!