Auto racing. ver. 2.0

      На переднем сидении сопел согретый сном Арс, пока Антон за рулём, смело едет по пустой дороге в сторону восхода, к такому кровавому, нагнетающему непонятной аурой недоброжелательности. С беспочвенной тревогой смотришь на эти облака в алых подтёках кровоточащего небосвода, не понимая: ты просто хочешь спать или всё-таки так не хочешь ехать т у д а. И то, как размыто-белое солнце рассекает их плавучие силуэты и ловит разрезом на свои дрожащие в леденящей пылкости плечи завораживает, заставляя глубоко задуматься на фоне ассоциаций с эмоциями страха: а что будет, если…?       Если вовремя не остановишься, не возьмёшь себя в руки, если всё испортишь?

Если не сможешь убежать от назойливо крутящихся, словно мухи, обиды и злости.

Если позволишь себе сдаться перед эмоциями и совершишь непоправимое?

      Несмотря на рой из собственных паранойи и боязни Антон следил за дорогой. Она тянулась вдаль тонкой, бескрайней полосой, предшествующей чёткое ощущение усталости и судорог после долгого нахождения в сидящем положении. Шастуну не привыкать, однако, всё равно было не по себе от осознания, ради какого неизвестного чего-то он жертвует своим временем и задницей.       Километр за километром пролетали, будто короткие ниточки, окуная сознание спортсмена в негу, вязкую субстанцию самобичевания и необъяснимой тоски. Арсений — его муж, вот-вот столкнётся с незадавшимися родственниками и разочаруется, ведь у него самого остаётся одна мама, единственный человек, который готов принять в свои тёплые и дражайшие объятья сына. Любым, со всеми болячками и ошибками, когда Антона ни один из членов семьи не готов принять всецело. От этого становится паршиво душе, что мужчина даже не может избавиться от горечи в своём горле, до тактильного скрипа руля под пальцами.

      Кудрявый мальчишка смотрел на высокого мужчину с ярким блеском в глазах. Антон показал своему отцу, как смог удачно собрать самый настоящий мотор для своего старенького велосипеда из различных, ненужных запчастей в гараже у папы.

      — Ты никогда не сможешь оправдать моих ожиданий, даже не пытайся, — грузный мужчина отмахивается от этих детских бредней. Только что сияющие своей природной зеленью глаза мгновенно посерели, принимая в себя весь негатив и разочарование, какие только окружали маленького парня. Он опустил до этого широко расправленные в воодушевлении плечи и с его лица теперь на долгие годы исчезла улыбка.

      И до сих пор глаза Шастуна в своём истинном обличии серые, усталые, разочарованные.       Заботливого и внимательного отца дома всегда ждала Вика, занимающаяся бальными танцами и английским. В какой момент младшая стала важнее и почему всё внимание теперь забирает она? Антон ведь ничего плохого не сделал, чтобы его вот так резко бросили и перестали замечать… А мать никогда не пыталась даже казаться любящей, она и отца-то не любила, такое впечатление складывалось, будто Антон был рождён, как козёл отпущения. Вся необоснованная злость перешла с мужа на сына практически с самого его появления на свет.

— Ма-ам, я люблю тебя! — темноволосая девочка тянулась к женскому лицу. Мама улыбалась дочери всегда и никогда для сына. И стоя в стороне, было ощущение, что его тело давно стоит в стороне и он сам не в нём, слишком больно ощущать такое огромное количество несправедливости. Поэтому он просто отрёкся.

      В том числе и от сестры, которая, в свою очередь, просто боялась своего старшего брата, хоть и хотела с ним когда-нибудь подружиться. И став чуточку взрослее, обретя оперение в виде такого же стойкого характера, у неё всё же получалось иногда получать внимание брата. Настойчиво, порой нагло влезая в личное пространство отстранённого и вечно холодного брата, получала от него толику эмоций и один раз даже смогла его обнять. Кажется, это и стало его последней каплей касательно тактильности.

***

      Остановка в Ефремове на заправке оказалась холодной. Шастун, выйдя с машины, сразу почувствовал, как холодный ветер пробирается ему за шиворот, вызывая колючие мурашки. Арс слышит, как хлопает дверь машины и тут же приоткрывает глаза, начиная осматриваться в окна и потягиваться, растягиваясь в просторном автомобиле, как сильно натянутая тетива. Из-под края футболки выглядывает светлая кожа живота, сразу покрываясь мерзлотной волной и Арсений мгновенно скручивается, вздрагивая от холода.       Потирает свои плечи, затем тянется назад, чтобы взять кофту оттуда, что натягивает на своё заспанное и не готовое к смене температуры тело. Выходит наружу и подходит к колонке с пистолетом для подачи бензина, который обхватывает пальцами и подносит его к открытому бензобаку, что уже был готовым заправляться.       Видит вышедшего с касс Антона и, отойдя подальше, снова закуривает, звонко опрокинув крышку и пряча в ладонях крошечный огонёк бензиновой зажигалки.       — Здесь курить нельзя, — Антон сухо роняет эту фразу из прошлого снова под ноги Арсению с сигаретой возле заправки и слегка опускает занавес серьёзности, очень хитро улыбаясь ему.       Арс хмурится в недоумении, но тут же широко раскрывает полные сладкого дежавю глаза и едва не давится дымом, когда рядом появляется «кто-то» такой теперь родной и с такой хорошей памятью. Этот кто-то такой же высокий, но без солнцезащитных очков, без которых разглядеть глаза в промнезии воспоминаний можно теперь до головокружения тщательно. Попов будто окунулся в тот момент с голой и вновь познакомился с тем самым, дерзким и колким Шастуном… И не может не вспомнить свои первые впечатления о нём, после начиная слегка взволнованно улыбаться.       — Нельзя. — шатен согласно кивает, как и тогда, и сдерживает улыбку еле-еле, улыбается лишь губами. Глаза остаются серьёзны. — Но иногда правила нужно нарушать. Иначе смысл жить?       Бровь Антона вздрагивает в лёгком удивлении: перед Шастуном тот же экстремал, сперевший уже давно цитатку у Оскара Уайльда.       — И всё же, двое курящих здесь — это уже немного слишком, — Антон подходит ближе и заставляет Арсения отступить в его тени чуть назад, дальше, вглубь вечерней густоты и оказаться взаперти собственного рвения, когда их губы соприкасаются в протяжном, сильном поцелуе, полном уверенности и аппетита. Шастун прикрывает глаза, ощущая аромат чужих сигарет: курили они всё также разные. Чувствует сквозь него незаменимый ничем другим привкус губ Арсения и впивается в них ещё сильнее, придерживая за затылок длинными пальцами. Попов скулит сквозь поцелуй, покорно оставаясь вблизи. Он не боялся своего мужа, он боялся хоть на секунду отстраниться от него, утопая прямо сейчас в блажи своих же очнувшихся наконец ото сна чувств. Хватается пальцами одной руки за кофту спортсмена и сжимает, очарованно стягивая за ткань к себе ещё ближе, хоть уже было и некуда. Целует по-своему остервенело, пока на устах не усаживается назойливый зуд от укусов и напористости.       — Какой ты… — шипит Арсений прямо в освободившиеся, нагло улыбающиеся губы Антона, будучи воспрянутым старыми и всё такими же яркими воспоминаниями. Зубами скусывает последний осадок чужой борзости со своих губ и одёргивает кофту на зеленоглазом, нервно выдыхая с напряжёнными ноздрями, — Проститут.       Арсений ругается полушёпотом и выходит из тени уже без сигареты и намёка на свою недавнюю сонливость.