Безызвестный дуэт

Уже который раз парень нервно постукивает единым пальцем по хмурой столешнице. Она кривится, ворчит, иногда дёргается от столь нелепых и лёгких ударов, наровя прижать одной из ножек босую ступню. Красное дерево явно невзлюбило шатеновласого парня, ведь вскоре в нежную кожу больно врезается острая, как нож игла. Дазай лишь в раздражении дёрнул бровью и успокоил взбесившуюся ладонь, опустив её на гладкую поверхность, грея ребро руки о горячие стенки ещё неостывшей после чая кружки. Глаза с сияющими в них звёздочками, интересуясь, бегают по стенам солидных масштабов кухни. Они останавливаются на огромных, занавешанных плотной тканью окнах. Хочется посмотреть на спрятанные виды за ними, но видимо сделает это парень чуть позже, ведь сейчас ему приходится словно на иголках сидеть на промёрзшем, продрогшем стуле, мокрому до нитки, жутко уставшему и раздражённому. При чём, разговаривающие перед ним, словно не молодые парни, а хищники, кружащие над обычей или же покупатель с продавцом,  обсуждающие качество товара, вовсе не торопятся. Выражения, светившиеся на их лицах нагоняли жуть и лёгкий холодок. — Так что? Оставляешь? — спрашивает, расплываясь в лыбе Николай, на неизвестном Дазаю языке, на что брюнет медленно, размеренно кивает. Блондин, довольный своей работой улыбается ещё шире и косится на развалившегося за столом Осаму. И тот косит коньячные, бездонные ямы в ответ, моля закончить перешёптывания да показать новое место ночлега. — Фёдор Михайлович Достоевский. Мягким голосом заполняет комнату брюнет и тянет худую конечность к лицу Дазая. Теперь этот человек говорит на идеальном японском, на что парень хмыкает и приподнимается, оперевшись на локти. — Дазай. Дазай Осаму. Ладонь ответно пожимается и сразу после пальцы распадаются. Совсем кратким было прикосновение, но достаточным, чтобы ощутить мертвенный холод кожи. — Николай, поезжай к себе. Жду в субботу следующей недели. — Пф, — хмыкает парень, в отвращении кривя губы. — Какой гостеприимный... Ну, бывай! Тяжёлая дверь с грохотом хлопает. Дело рук блондина. Фёдор вздыхает, устало потирая переносицу двумя тонкими пальцами, после чего смотрит на подрагивающего от холода и влаги, с жалостью смотрящего в глубь чёрного коридора - шатена. — Идём, — коротко, повеливая говорит парень и стремительно разворачивается тихо, мягко шествуя.  Без лишних вопросов Осаму встаёт вслед за Достоевским и идёт ему подражая. Бесшумно, мягко и аккуратно, наступая на невидимые следы, словно боясь чего-то. Такое поведение не может не насторожить горделивого брюнета, он держит ухо востро, но виду не подаёт. Молодые люди подходят к непримечательной двери, за которой прячется ванная комната. В углу душевая кабина, совсем рядом неплохих размеров ванна, стиральная машина подле... Странно, что она здесь делает? Ну да и пусть, удобнее будет одежду складывать. Поворот лохматой  головы, а Достоевского и след простыл... Словно и вовсе не было его. Дазай приподнимает плечи, хмыкает и опускает, делая шаг в помещение. Стены жмут, маленькая комната кажется знакомой... Его всегда окружали тесные пространства, хоть денег у родителя было не мало. Он прятался, боялся, а за собой и сына таскал по бюджетным квартиркам в тишайших районах. Осаму прекрасно помнит, как в один из беспечных дней светлого детства, его голову прижали к полу, заставляя лежать рядом бесполезным пластом. Человек, смотрящий волком на прозрачные стёкла окон, явно боялся за собственное чадо, опасаясь, что в лоб ему прилетит пуля. Чем же так провинился тиран? Шатен стягивает с израненого тела влажный свитер, убирает прочь штаны, скидывая их на пол. Он остаётся в одних бинтах и в них же заползает в наполняющуюся горячей водой ванну... Благодать. Горячая вода омывает грязное тело, расслабляет напряжённые мышцы и греет ледяную, влажную кожу. От контраста всё туловище приятно покалывает миллион настырных иголок. Влага стекает по коленям, груди, шее и рукам, плавными дорожками очерчивая  незамысловатый путь в самое пекло жара наслаждения. Оглушённый шумом воды Дазай и не заметил бы, как дверь нежно, боязливо открывается, а за порог ступает нога облицованная в носке, если бы порывы ледяного воздуха, что пробились сквозь щель, не окутали худощавое, раслабленое тело, заставляя поёжиться. Глаза открываются, кофейные гущи равнодушно пялятся на человека пред ними и со стороны парня слышится тихий выдох, а после, тот вновь равнодушно и блаженно закрывает очи, понимая, что скоро нарушитель покоя уйдёт. Ему нужно лишь положить новую одежду. Так и произошло. Минута и дверь вновь тихо поскрипывает, затихая после щелчка. Покой, тишина и шум собственных  мыслей наполняет пустующую комнату. Из воды парень вылезать не торопится, но когда тело безудержно ноет от прибывания уж второй час к ряду в неудобном положении, а руки затекают, лёжа на худеньких бортиках ванной, распращаться с пеклом нежностей  приходится. *** Дазай стоит на кухне, осматривая просторы, наслаждаясь свежим воздухом, поступающим через приоткрытое окно в длинных, свободных шортах на шнуровке и футболке цвета горячего песка. Парень стоит у газовый плиты, грея кофе в чугунной турке. Его щëки подпирают кулаки, а локти упираются в стол. Новая жизнь начнётся с завтрашнего дня... Новые люди, новые учителя, знакомые, лица... Ох. Хочется спрятаться в картонной коробке от ощущений, но в тоже время нетерпится протянуть руку к полосе язвящего света... Шшшш. Шипит с грозным рëвом плита, отвлекает. Парень дëргается и вмиг убирает Турку со сбегающим кофе прочь. — Чëрт... — шипит он. *** Сидит на подоконнике, укутанное в одеяло, с кружкой горячего кофе в руках, бинтованое нечто.. На лице этого нечто красуется спокойная улыбка. Умиротворëнная, раслабленная. Она незаметная, совсем лёгкая. Лицо из-за неё окрашивается в немое дружелюбие, а глаза в приветствии прикрываются.. Его иссохшие губы иногда кривятся в усмешке и изредка показывают немой восторг. Кофе в кружке отходит на второй план, теперь меж пальцев зажат телефон. Шатен готов к груди прижимать потрëпаный дисплей, ведь только через маленький экранчик сердце парня наполнялось приятным, родным теплом... "— Привет! Помнишь, я говорил, что собираюсь уезжать?" "— Здравствуй. Как дела? Ты про тот истерический вопль, что издал на пороге срыва?" "— Да-да, Я про него. Ну так вот! Моя жизнь с ног на голову перевернулась, Ода!" "— Решился? Куда ты уехал?" "— Вот встретимся и я всë тебе расскажу!" Довольным котом парень прикрывает глаза. Он откладывает вибрирующий телефон в сторону, дразня не отвечает и мягко улыбается, переводя взгляд под дымкой сна и усталости в сторону. Светает.. Небо постепенно заполняется светом, необходимым теплом и аккуратным блеском, который каждый новый день совершенно иной.. Каждый новый день, говорят, нужно встречать с улыбкой, но вот.. Что делать, когда улыбку у тебя вызывает не очередное утро, а дорогой человек? Когда он один зажигает тепло в твоём неприступном сердце? Может, именно с ним и следует встречать каждое утро, чтобы быть счастливым? Но ведь обхватить его руками да ногами, вцепиться в горло и оставить подле себя навечно не выйдет... Нельзя, он не будет счастлив. Хех, остаëтся лишь наслаждаться каждым моментом рядом, ценить каждое сообщение и ловить каждое слово... "Почему этот человек идеален?...", — врезается в голову последняя мысль и вырвается на волю неразборчивым, сонным лепетом. "Заснул?", — отражается бархат в чужой голове и мягкими шажками, ступня за ступнëй, носок за носком брюнет приближается к фигуре, что словно не дышит. Она фарфоровой куклой, облокотившись на стену позади, скрытыми под веками глазами смотрит вдаль. Чуткий взор слепого, замечая мельчайшие детали лучше любого зрячего, наблюдает за деревьями и их пышными кронами, всматривается в кустарники роз и заглядывает в венчики цветов у калитки. Он поражается. Фёдор уверен, его гость поражается таким обычным пейзажам и в груди сердце пропускает необходимый удар. Над макушкой загорается лампочка идеи... Каких-то жалких две минуты и вот длинноволосый мужчина, скрючившись сидит у ноутбука, побивая пальцами по клавиатуре. "Было дело вечером того же дня. Помнилось ему, что баба сейчас спавшая на окне тому принадлежащем, ведëт себя разгульно и неправильно. Или же придумалось ему. Но точно знал, что с наглыми особыми, а как мать покойная выражалась - вертихвостками, дел он иметь не должен. В груди что-то ударило. Эй! Не трожь плоть священную! Ударило раз второй и силу применило, что-то с левой стороны. Дрожащее, хрупкое такое, ваза чтоль под рëбрами бьëтся? И бьëтся так сильно, так уважительно, что глаза подчиняются и не отлипают от наглой женщины." Довольно хмыкая, Достоевский отдаляется от экрана монитора, перечитывая. Одно из сотни продолжений пишущегося романа наконец приглянулось Творцу.