Бесогоны

"По легенде, после того как Аллах сотворил мир, у него остались отходы, которые совсем никуда не получалось убрать, тогда он решил просто сбросить их на Землю. На месте их падения и находится Афганистан." *** 4 декабря 1991 года. Курс физиотерапии что я проходил в военном госпитале был мною окончен. Что такой десантник как я делал в Кабуле, когда война закончилась вот уже как два года? Я был заложником своих обстоятельств.  Всегда же держали при себе сшитые из портянок пояса «живый в помощи» ... Если бы ко мне не снизошел мой ангел-хранитель я бы взорвался как какая-нибудь блядская мина-ловушка!  В тот день у нашего отряда была вылазка, взятие высоты. Там нас ждала засада, потом плен... Уникальное боевое ранение еб твою мать.  Граната, выпущенная из подствольного гранатомета ГП-25 «Костер», вошла мне в правый бок, разворотила грудь, контузила сердце, пробила легкие и застряла в левом предплечье, не разорвавшись.  Детали мне потом рассказали, ведь из тех дней я почти не помню, все было как в тумане.  Со слов медиков, самым страшным и непредсказуемым было то, что граната оставалась в боевом положении и для её взрыва не хватало какого-то мгновения, так как выстрел был произведен с близкого расстояния.  Медики были в замешательстве и не знали, что делать со мной. Самым безопасным способом было ампутировать левую руку и оперировать грудную клетку. Отхреначить мне руку! Я когда услышал – ахуел, не то слово! Но прикасаться к боевой гранате калибром, пытаясь её извлечь, – заведомо подвергать себя и бойца опасному риску.  Это я и тогда понимал, но все равно, страшные истории слышал об инвалидах на гражданке... Но, так как обе руки на месте, все же нашелся специалист.  Майор медицинской службы А. Г. Морозов, мой ангел-хранитель, он на свой страх и риск решил обойтись без ампутации и попробовать-таки вытащить из меня злополучную гранату.  Минимальный шанс не просто спасти, а вернуть меня к полноценной жизни, сохранив мне руку, у него все-таки был. Как мне рассказали Хирург А. Г. Морозов, несмотря на отговорки коллег и офицера-сапёра, настойчиво попросил всех покинуть операционную палату.  С ювелирной точностью медленно ему удалось извлечь смертоносный боеприпас из моего тела, за что я ему по гроб жизни благодарен. Снаряд был бережно вынесен из госпиталя и уничтожен саперами в госпитальном саду.  После извлечения боеприпаса хирург А. Г. Морозов еще около двух часов оперировал меня. Затем, меня отправили в Кабул на лечение...  Целых два года я лечился там, узнавал все новости по письмам своих знакомых с передовой. Медали, и ордена, что должны были достаться пацанам посмертно, так и не дошли до них, теперь они висели на штабных крысах. Правило «В армии нет слова спиздили, есть слово – проебал», не должно так работать.  До меня дошла лишь ядовитая насмешка, Медаль «От благодарного афганского народа», спасибо что ушли блять...  Пока я страдал, восстанавливая проебанные функции своих рук, война закончилась, прошло еще какое-то время перед тем, как я покинул Кабул.  Я в легкой куртке и дембельской форме с рюкзаком полным личных вещей вылетаю из Кабула в Кушку, из Кушки я отправился на поезде в Ашхабад, из Ашхабада на самолете в Москву, и в итоге приехал домой каличем – инвалидом 2-й группы с неутешительным диагнозом «неподвижность рук». Всю поездку я оплатил из личного кармана, так как государство перестало обо мне вспоминать с выводом войск из Афганистана. В Москве раннее утро, зима, можно сказать, что ночь, так как за окнами аэропорта еще темно, а город спит. Первое, что я сделал после приземления, - сходил в туалет и выпил воды из-под крана, так хотелось пить.  В Афганистане такой роскоши не было, вода была на вес золота, хотя после ее употребления у всех сильно болели животы, была и рвота и понос. Других вариантов просто не было, все хотели пить, поэтому пили, а когда все это выходило наружу, пили еще и еще.  Нас спасал, лишь самогон из местного меда, горького, как хрен, и охапка чароса, так местные пуштуны называли гашиш.  Мы пили и курили не только потому, что не было воды, мы подавляли страх, который сводил всех с ума. Страшная война, это был настоящий ад...  Выйдя из Шереметьево, я отправился на Белорусский вокзал, где должен был сесть на скорый поезд Москва — Владивосток, однако выходить мне в Хабаровске, нужно будет навестить отца в Ставчинах. Он, наверное, до сих пор строит тот дом...  Отправился пешком, таксисты в аэропорту выставляли людоедские цены, которые, конечно, ветеран-интернационалист не мог себе позволить.  Деньги... Это пизда. Что ж сука произошло с этой страной? Мне кое-как повезло, нет, мне очень повезло! Лечением моим тогда какое-то время занималось государство, это помогло мне сохранить некоторые деньги, накопленные за долгую службу, когда все уезжали обратно, я остался один, продолжая свой курс физиотерапии.  Деньги держал при себе, под подушкой, и как узнал слухи про ту реформу Павлова сразу сходил с медсестрой и купил на все свои деньги долларов. В советском союзе это была бы статья, мошенничество, но я возвращался уже не в Советский Союз, больше лечить свои руки нельзя было, да и нельзя вот так оставлять младшего брата тянуть за всех лямку... Дав пару оплеух ушлым таксистам, я устроил для себя небольшой марш-бросок.  Мне захотелось проверить, на что способны мои ноги после сурового климата пустыни и извилистых горных перевалов.  Гладкий асфальт с хрустящим снегом под ногами ощущался как взлетная полоса под шасси самолета.  Я прошел всего пару километров с рюкзаком, набитым четырьмя килограммами одежды, и в своей дембельской форме.  Одели меня, конечно, хорошо, но после нескольких дней в пути моя одежда покрылась грязью, пропиталась потом. Мне то по барабану. Я привык к грязи, но не хочу, чтобы люди в поезде воротили нос от меня. Пока с этим ничего не поделать.  Москва. Холодно, от жары я стал мерзлявым. Я все еще не привык к этому.  В военном госпитале в Кабуле я ходил по коридорам и смотрел под ноги на предмет засад и мин на пути. Ночью командовал обороной госпиталя, пока медсестры наконец не всыпали сонному мне пригоршню таблеток.  Что-то пробуждается во мне, когда я брожу здесь, хотя я несколько отвык от передовой, натерпевшись в коридорах военного госпиталя, но все же пять лет жизни в Афганистане оставили шрамы и на моем теле, и на моей душе...  Здесь нет афганского солнца, которое не щадит никого.  Нет духов, полевых командиров и моджахедов, которые прячутся в скалистых пещерах и пытаются убить тебя, шурави.  Здесь нет аулов и кишлаков с их, казалось бы, добрыми и простыми пуштунами, которые всегда готовы выстрелить в спину, едва выйдешь за порог их дома.  В гражданской жизни всего этого нет, но чувство опасности не покидает меня.  Я чувствую, как во мне снова пробуждается дремлющая тревога.  Всю оставшуюся дорогу до Белорусского вокзала я пытался подавить это чувство опасности, и мне захотелось согреться...  По дороге я купил в киоске "Лепесток" несколько бутылок водки. Женщина-кассир испугалась меня, а потом заплакала, увидев форму... Она вышла из своего домика, обняла меня, поцеловала и даже хотела дать мне водки бесплатно, но я заплатил, потому что не по-божески это...  Я положил пару бутылок «распутинки» в рюкзак, да еще две разложил по карманам и отправился гулять по ночным улицам Москвы, выпивая водку с горла без закуски.  Это была хорошая водка, но самогон от старшины был получше, повкуснее. Лебедю каким-то образом удавалось постоянно находить сахар в условиях жарких пустынных гор.  Он либо брал его с ишаков, либо обменивал в деревне на банку тушенки. Весь сахар использовался в варке самогона, которым старшина по-дружески угощал нас. Да... Было хорошо. Алкоголь нагоняет тоску, будоражит старые воспоминания...  Пока я шел и пил водку, я старался не обращать внимания на атмосферу, которая царила вокруг меня.  Атмосфера перестройки, кругом бомжи и беспризорники, грязь. Ребята, которые возвращались в Афганистан солдатами-сверхсрочниками, рассказывали о том, что здесь происходило...  Пора мне понять, что все закончилось. Мы проиграли. Горбачев - пидарас. Все кончено.  *вздох*  Воздух. Он охладил мою голову. Такой чистый, прохладный и обжигающе свежий. Его было приятно смаковать.  Я без проблем добрался до Белорусского вокзала, здесь меня встретили спящие на ногах челноки, гудящие люди, ожидающие своих поездов, и пьяницы, пытающиеся укрыться от холода.  В общем, атмосфера тут не советская, ну как и везде в общем. Ноги немного устали, отсрочка в военном госпитале дает о себе знать. Когда приеду в Хабаровск, надо будет вернуть себе форму...  Я подошел к билетной кассе, несколько минут изучал табло, выбрал нужный поезд с ближайшей посадкой, посмотрел на место и постучал в окошко кассы спящей красавицы. *Тук-тук* Не проснулась, что уж, немного юмора не помешает. – Здравия желаю, гражданка! - Утро доброе. Ух ты ж! Эфиопец?.. – удивившись зевнула кассирша.  прежде чем говорить я прокрутил мысль без мата, и лишь после повторной проверки заговорил.  - Нет. Дембель. – спокойно ответил я. Загар у меня, конечно, что надо, даже спустя несколько месяцев госпитализации.  - Декабрь месяц, уголек, а ты черный, чужой какой-то... Куда? - Скорый “Москва — Владивосток”. – секунду подумав, я уточнил – В один конец.  Она странно посмотрела на меня, я показал свои корочки ветерана-афгана и инвалида.  Взгляд молодой кассирши заметно смягчился, видно, что подозрения сняты. Бесплатная поездка по инвалидности мне обеспечена.  - Какой класс? – встрепенувшись спросила она.  Тоже мерзлявая, заметил перед тем, как ответил:  – Купе.  Я не наглый, это всего лишь вагон аммендорф. Мне в плацкарте ехать что и в СВ – людей пугать. Я ведь как черт загорелый, и с языком беда, да и если футболку сниму детей напугаю.  Несколько минут молчания, кассирша пробивала свободные места в купе. Я оглянулся на город позади себя. Через пару часов буду уезжать, недолго я здесь пробыл. – Дембель. – она мягко окликнула, – держи.  Я оглянулся и увидел просунутую через окошко белую ручку с билетом. – Спасибо, гражданка. – я поблагодарил, взяв билет и собравшись уйти, но меня снова окликнули.  – Зайти оттянуться не хочешь? Расскажешь про службу... у меня мп-тришка с Коко Жамбо, тебе зайдет, послушаешь музон прежде чем семь дней прыгать по колдоебинам.  Я не изменился в лице хоть и удивился. Я почти нихера не понял! Девушки в столице что-то с чем-то...  Сунув в карман билет, я присмотрелся к кассирше. Сквозь мутное стекло вижу лишь ее лицо, но мне и этого достаточно. Красивая, даже очень, правда пары передних зубов нет, но меня это не смущает. Темные курчавые волосы, ехидные зеленые глаза, высокий лоб, нос узкий с горбинкой, подчеркнутые скулы и худое лицо, явно стройная...  Прикинув что к чему я решился, мне не хотелось торчать на холоде пусть и в зале ожидания, уж лучше пообщаться с красивой девушкой, да что уж там, с любой девушкой! – Америкосов не люблю, правда от чая не отказался бы.  – Америкосов? Амеров что-ль? – переспросила, затем рассмеялась – Ха-ха, да он такой же эфиоп как ты!  *Бах* Шум заставил меня резко пригнуться. Будто снаряд громыхнул! Выходя, она громко хлопнула дверью, случайно... Она вышла, спрыгивая со ступенек. Кассирша не видела моего встревоженного взгляда, я успел выпрямиться и успокоиться.  Она на две головы ниже меня, и вправду красавица... То ли я высокий, то ли она низкая, будто Дюймовочка, на вид ей лет 18–19, совсем молодая, а уже работает...  – Афган – мягко, почти нежно позвала она, – дуй за мной. Она зашагала к подсобке, я за ней следом. Нас взглядом провожал какой-то лысый парень в кожанке, что стоял в стороне, он вдруг зашел в будку билетной кассы.  – Кто тот паренек? Твой знакомый?  – Шестерка. Крышует вокзал, – спокойно отвечала – считай охранник. – Шестерка? Крышует? – недоумевая спросил. – Ну даешь... – удивившись, она остановилась – Ты что, отмороженный?  – Нет. Контуженный.  – Хахах, странный ты! – рассмеялась – Не знаешь про... Ладно, забудь вояка. Тебе тот бычара ничего не сделает. Считай его вторым кассиром. Она не врала, по крайней мере по ней этого не было видно. Просто паранойя, убеждаю себя. Она шла впереди, кидая на меня взгляды через плечо, может ей просто интересно пообщаться с ветераном? Вскоре мы зашли в крохотную каморку. Старые стулья и белый столик из ДСП, явно взятый с чьей-то кухни. У дальней стены сложены какие-то коробки до самого потолка, сбоку старая раковина, электрочайник и ящички. В каморке кроме нас двоих никого не было.  – Как тебя зовут? – спросил сев за квадратный столик, облокотившись. – Подожди, – она прошла к подобию кухонной стойки, и залила воду в чайник. – еще даже чаю не разлила.  Она включила чайник, тот забурчал, и стало тихо. – Ну имя то можешь сказать, или это секрет? – Слющай Вас-я.. это что, важно? – отшутилась она, так и не ответив на вопрос.  Неловкое молчание под звук закипания чайника. – Меня Никита зовут, Вережан.  – Француз? – она удивилась, садясь напротив меня. – Нет, из Хабаровска.  – Ты мог и соврать, я ж понимаю.  – Да не, я домой еду, нужно почистить язык перед встречей с батей.  – Скучный ты... – сказав это она бросила взгляд себе за спину на коробки. Сразу в голове всплыла мысль, что-то не так.  – Чего ж тогда сюда позвала.  – Просто глаза у тебя интересные, как у отца моего. – Отец твой служил?  – Сидел! – Со злобой в голосе ответила – … Чайник долго будет закипать, может Блондинку? – Блондинку?  Что за блондинка? – Не переживай, не бурда, не бодяга. – она встала и полезла к ящикам, сложенным у стены. – Да не, а что за блондинка? – спрашивал я, пока она рылась в коробках, тревога слегка разыгралась, что она там ищет? Ноги напряглись, и я уже был готов встать и обезвредить ее. – Ну 40-градусная такая, – обернулась, стоя с бутылкой в руках – водка это, ВО-ДОЧ-КА.  Она рассмеялась, увидев мое напряженное лицо. Стыдно, о чем я вообще думаю. Я на взводе, постоянно. – Это все водка? – я, успокоившись спросил, переводя тему. Услышав вопрос, она рассмеялась, доставая из ящичков, висевших над стойкой стаканы, граненные такие, и начала разливать по ним водку.  – Сразу видно, вояка! Считай детина. Это алиментара, рюмочная если хочешь. – Молдаванка что-ль? – спросил я, услышав знакомое слово.  – Как узнал?  – с одним Фрунзой служил, курносый такой, он тоже алиментарой киоск называл, еще про девушек и вино говорил, так много что не заткнешь. – Фрунзой? – Переспросила. Ее глаза заблестели, а затем она рассмеялась – Сказал бы еще Чебан! Румын?  – Говорю ж, со мной служил! – улыбнувшись, я уточнил.  Она достала из ящиков над раковиной пару стаканов и пакет с конфетами, и положив все на стол разлила по стаканам водки.  – Что про девушек говорил? – вдруг спросила она, разрывая пакет, сразу виден женский интерес, она рассыпала горсть конфет рядом со мной и ехидно заглянула в глаза. – Что хитрее цыганок – улыбнувшись ответил. Она рассмеялась, я уточнил что Фрунза это по-доброму тогда говорил, как нечто хорошее нежели плохое. Мы выпили без тоста, и закусили конфетами, она, сморщившись громко выдохнула.  – И что с ним? Наверное, сейчас руки кормят. – предположила, но увидев мое напряженное лицо, она переспросила – Что не так?  – Погиб – сухо сказал. Не помню как, но он был убит... Моджахеды ебучие. – ... – она молчала минуту, затем тихо разлила водку по стаканам и сказала – Пьем.  – Пьем.  Что уж, без лишних слов мы взяли стаканы и в одном рывке осушили их, и тоста вновь никто не сказал, он и не нужен. – Расскажешь про войну?  – Думаю не стоит. – Ну что-то же хорошее там было?  Конечно, было хорошее, и много этого хорошего было, но все проебали! Как вспомню свое командование, кучка бездарностей... Войны так не воюют! Что-то я завелся, ни с того ни с сего... Кое-как успокоившись, Я решил рассказать одну простенькую историю, но ком в горле застрял, нужно запить. – Хорошее сейчас передо мной сидит... Для баек я слишком трезв, так что пьем. – Пьем.  Затем выпили еще по одной, и еще, я захмелел и чутка расслабился, напряжение в шее ушло. Начал смеясь байки травить, как рыли баню офицерам, как гашиш в первый раз курили, как лейтеху женили на пуштунке из кишлака. – Ну ты кот!  – хохоча заявила она. Я не знаю, что она хочет этим сказать, я просто смеюсь, когда она смеется. Мы уже пьяны, а ведь и часа не прошло. Она встала и села мне колени, с поцелуем пропали тревоги, и паранойя...