Блядство и бегство

      Эдвард никогда бы не смог предположить, что такое произойдёт. Нет, Эдвард даже подумать бы об этом не мог. Эдвард, тот, кто был так горячо влюблён, посчитал бы всё вокруг происходящее просто плохим сном.       Сном, после которого он мог бы проснуться в объятиях Стида, ни о чем не переживая, может быть, просто свернувшись комочком рядом с джентльменом, пытаясь выбросить из головы плохие видения. А Стид бы успокоил его, сквозь сон поглаживая тёмно-серые пряди. Стид почувствовал бы, что с его Эдом что-то не так, даже не просыпаясь.       Но в этом случае видением был Стид, а все происходящее — хуже, чем просто кошмаром.       Эдвард не позволил бы этому случиться. Ещё тогда, на побережье, он дал себе обещание, что будет всегда рядом со Стидом.       Эдвард не выбросил бы в море алый платок.       Эдвард не убил бы невинного Люциуса.       Эдвард не такой.       Но Эдварда здесь больше нет.       Есть только Кракен.       И Кракен полюбился Израэлю. Иззи, кто с самых первых минут появления чёртового Боннета скрипел на него зубами, не выносил, как стремительно менялся Эдвард под влиянием этого… Язык не поворачивается назвать это ничтожество пиратом.       Но теперь, когда с Боннетом покончено, Израэль мог с гордостью смотреть в глаза новому Эдварду… Или с повиновением смотреть в пол. Его устраивали любые условия, лишь бы это были условия Чёрной Бороды.       Кажется, что всё возвращается на круги своя. В те далёкие времена, когда Иззи мог с достоинством считать себя правой рукой Чёрной Бороды и не терпеть постоянные странности уставшего от пиратства моряка, который может отвлечься на чёртовы облака в форме сосисок. Нет, теперь Иззи узнавал своего капитана.       Одно только разочаровывало. Эдвард, как Израэль теперь почти не называл капитана, всё ещё оставался где-то глубоко внутри Чёрной Бороды. У Иззи сложилось чёткое представление о том, что Эдвард, Эд, боже упаси, и Чёрная Борода — это разные люди. Может быть, его сбивало с толку отсутствие бороды, что действительно казалось слегка абсурдным. Но теперь, в момент, когда Иззи застал «перевоплощение», он точно не мог назвать капитана по имени. Потому что, когда он видел его в новом его обличии, говорил он не с Эдвардом. Он говорил с Чёрной Бородой.       С Чёрной Бородой, который, чёрт возьми, всю свою карьеру является грозой морей. А не рыдает в уголке, завернувшись в тряпки Боннета.       С этих слов Иззи хотел начать разговор. Он ворвался в каюту капитана минуту назад, и то, что он увидел, заставило его вновь закатить глаза.       — Мы выбросили почти все книги, капитан, — Хэндс сжимает зубы, но говорит, не дрогнув, — пора избавиться и от остального барахла…       Продержался Иззи недолго.       — О чем на этот раз ноет Эдвард? — Хэндс хрипит с нажимом на последнее слово. Любое проявление слабости делало из Чёрной Бороды Эдварда.       — Заткнись и свали нахер.       Эдварда трясёт. Лишь заметив Израэля, он тут же растирает слёзы по лицу, размазывая угольный грим. Он смотрит на Хэндса исподлобья, неотрывно смотрит прямо в глаза.       — Я надеялся, что Боннет пропал из твоих влажных мечт с тех пор, как ты угробил мальчишку писаря, — язвит Иззи, сощурившись.       Эдвард вскакивает на ноги.       Ещё одно слово, и почувствуешь все прелести протягивания под килем…       — Или Эдварду нужно время, чтобы отойти от мыслей о своём бойфренде?       Иззи этим явно наслаждался. Не самим фактом оскорблений и хамства в сторону капитана, а тем, что за этим следовало. И этим чем-то был настоящий Чёрная Борода.       Если бы Иззи стоял у стены, он бы был к ней прижат. Но он полетел головой в пол, падая на спину, и через секунду Эдвард сидел сверху. От силы его хватки на шее Израэля дрожали татуированные руки. Нижний же, инстинктивно схватившись за запястья капитана, оскалился в едва различимой улыбке.       Вот он, Чёрная Борода.       Но даже в настоящее время Израэль не переставал бесноваться. Всё потому, что такие перепады настроения всё ещё происходили. И пусть Хэндс почти не заставал капитана в таком состоянии, он почти всегда мог с точностью сказать, что делает пьяный вдрызг Эдвард, запершись в своей каюте.       И всё ведь должно было быть кончено. Красная тряпка выброшена, Мальчишка Люциус ныне мертвец, Боннет должен был остаться позади, и, кажется, Эдвард делал для этого все или хотя бы пытался.       Пожертвовать библиотекой казалось впечатляющим поступком. Но каждый раз, когда Иззи заходил в каюту капитана, его взгляд встречался с ненавистной картиной. Тысячекратно проклятый маяк.       Израэль не успевает приподнять голову, как ударяется затылком об деревянный пол. Его щека горит от пощечины.       С Чёрной Бородой играть было опасно. Но за все те годы, что Иззи знал его, он, кажется, выучил все его границы. Не переступать через них было проще простого.       И Израэль улыбается, тянет руку к скуле Эдварда, измазывая пальцы в угле. А Эдвард дёргается и отшвыривает проклятого Хэндса, так, что тот скользит на спине по полу и врезается макушкой в стену.       Больно. На секунду темнеет в глазах. Но Иззи, кажется, готов на всё, чтобы видеть сущность Кракена во всей его красе.       Когда-нибудь он точно заставит капитана выбросить все, что связано с Боннетом. И тогда в сердце Чёрной Бороды не останется ничего. Да и к чёрту сердце, у какого нормального пирата оно вообще есть? И тогда Израэль увидит настоящего Черную Бороду. Именно таким, каким его описывают в страшных историях неугомонным детям на ночь. Быть может, без привкуса фантастики. Но к чему эти сказки о светящихся глазах и дымящейся бороде, когда такой человек, убивающий без колебаний, намного страшнее?       Иззи хотел большего. Ему было мало отрезанного пальца, брошенной на острове команды Боннета и смерти писаря. Он хотел служить именно тому Эдварду, который ему так полюбился. Который заставлял трепетать своей жестокостью. Тот самый безжалостный садист, убивающий ради забавы.       Вспомни, как мы поджигали корабли.       Вспомни, как мы разрывали на куски чужие судна.       Вспомни себя, Эдвард Тич, Чёрная Борода.       Израэль поднимается на ноги. Пошарив на полу в поисках трости, он хватается за неё и хромает к выходу. Цель его визита в итоге была непонятна даже ему самому, но он получил Дозу Кракена, и его это более чем устраивало.       Эдвард не двигается с места. Он сжимает руки в кулаках, не сводя уничтожающего взгляда с уползающего из каюты Иззи. Затем дверь захлопывается, обдав Эдварда сквозняком, и Тич закрывает глаза.       С этим нужно покончить. Иззи прав, Эдвард слишком много думает о том, кто его бросил. Кто дал ему надежду, а затем просто оставил на произвол судьбы. Чьё имя раньше было усладой для ушей, а теперь стало отравой для сердца.       Чёртов Стид Боннет.       Казалось, в каюте Боннета было всё. Начиная с книг, которых здесь, впрочем, осталось не так много, заканчивая искусно отделанным зеркалом. И, взглянув на самого себя, обрамлённого в резную позолоченную рамку, Эдвард почувствовал себя прескверно. Проведя рукой по лицу, он отплёвывается от угольной грязи, стирает с щеки чёрные подтёки и смотрит на себя тем же взглядом, какой видел бедняга Люциус, прежде чем встретиться с ледяной пучиной. Взглядом, полным отвращения.       Тич отворачивается. Грязные волосы спадают на его лицо, и он резким движением отбрасывает их назад. Взгляд падает на вещь, которая доставляла больше всего боли в последние дни. Боннетовский маяк. И когда Эдвард смотрит на картину, его сердце, оплетённое сотнями щупалец, одновременно сжимается и разрывается на части.       Пора положить этому конец. Так же, как он выпустил из руки кусок алого шёлка. Если отпускать Боннета, то полностью.       Эдвард срывается с места. И через секунду картина оказывается на полу, стекло разбито вдребезги.       Слышен хруст, когда тяжёлые ботинки Эдварда ступают по осколкам. Он садится на корточки, чёрные пряди опускаются на холст, скрывая лицо Тича.       Рвутся сотни нитей. Кинжал медленно прорезает исписанное полотно, вырисовывая на нём кривой крест.       Нет больше Боннета. Теперь Эдвард по праву может считать, что убил его в себе.       Забудь это ничтожество.       Забудь все, что когда-либо вас объединяло.       Забудь его прикосновения.       Его приятный голос…       Вкус его губ…       Забудь…       И никто не должен видеть, как Эдвард снова срывается. Как безжалостно топчет полотно, превращая его в лохмотья. Как падает на осколки стекла, оцарапывая ладони. Как снова сотрясается и завывает. Как грязные ошмётки холста покрываются мокрыми пятнами.       Когда идёт ожесточённая борьба между Эдвардом и Кракеном.