на краеугольном сколе жизни

Чонгук неприкаянной душой обитает в его квартире. Нервничает, бесится — аморфно лежит, подолгу залипает в одну точку, ест через силу и напоминает Юнги болезного больше, чем который день подряд температурящий он сам. В принципе, так оно и есть: Чонгук болен. У Чонгука опять приступ гиперактивности — мельтешение раздражает. На них двоих приходится взаимность. Мельтешить Чонгук начинает каждый раз, когда Юнги оглушительно кашляет или втягивает-высмаркивает здоровенный шмат соплей. Сначала это была банальная потребность, чтобы не захлебнуться. Затем — гнилое удовлетворение: замечая дергающегося в отвращении парня, Юнги всегда гнусно усмехается. И повторяет ритуал снова и снова — сопли-мельтешение-сопли — бесконечный и пыточный. — Почему ты не лечишься? — раскрывает рот парень почти что обвинительно, частично высовываясь из-за угла соседней комнаты. Не выдержал, бедный. Юнги гаденько усмехается, прямо таращась на Чона, и показательно солидно сморкается в платок, хотя недавно — уже, и, по сути, сейчас нечем. Но… Кто отменял простую человеческую радость от «подействовать на нервы»? Правильно, никто. И ехидничает, парируя: — А ты? Чонгук болезненно морщится, вновь пропадая из поля зрения. Слышится звук закрывающейся двери в ванную. И, возможно (возможно!), Мин перегибает палку и относится не так, как нужно было бы относиться к настолько хрупким людям, как Чонгук. Но Юнги — все еще говнюк, который только временами ведет себя приятно. И сегодня он не намерен быть заботливым и всепонимающим. По крайней мере не с утра, потому что Мин немного взбешен тем, что Чонгук спозаранку поднялся и гремел всем, чем только мог. Вполне вероятно, что, не зная расположения многих вещей и способов, как сделать все тихо, не будешь, собственно, тихим, но складывается ощущение, будто Чонгук даже не старался. Хотя мог ли Юнги докапываться до Чонгука, когда последнего в данный момент мало волнуют окружающие? Когда последнего даже собственное тело не волнует, только зудящая мысль, от которой нужно избавиться, заняв себя хоть чем-то? — Чонгук, — Юнги стучится: даже смешно — вежливый. Из-за двери слышно неразборчивое мычание. Брови съезжаются к переносице ненадолго, но разделяются складкой на лбу. — Лучше бы ты там мылся или дрочил, ага? — Придурок, — коротко и ясно. — Я не хочу выносить твой труп, — спокойно, но с капризными нотками. Кажется, Юнги все-таки перегнул: дверь прилетает ему в лицо (он останавливает руками еле-еле), а Чонгук, возвышающийся над ним, но из-за печальной сутулости — как будто бы наравне, — не выглядит ни разу таким приподнятым по духу. Только розгой по лицу — какая-то вселенская обида и горечь. Разочарование. Хочется тут же извиниться, но у Юнги сводит челюсти, и он делает неуверенный шаг назад. — Я сам с этим справлюсь, — пыхтя от злости, цедит он. — Спасибо. «Эй, — неловко тянется рука, — Чонгук, я… я не хотел». Только рука тянется, а Юнги не может проронить и слова. Кажется, кто-то нашел его старые аудиокассеты и загрузил в магнитофон, нажав на старт. Юнги с просыпающимся ужасом хватает Чонгука за запястье, оголтело глядя на него. Но на самом деле — больших и грустных глаз он уже не видит. — Знаешь что? А давай. Давай проверим, Юнги. Ты же не сможешь этого сделать, — улыбается сладко Чимин, — не сможешь все бросить. Меня — не сможешь. Ты вернешься. Ты пока просто не понял, что я единственный, кто позволит тебе остаться рядом с собой. Пак — нехороший мечтатель. У него одни сказки да уловки с манипуляциями, в которых ему хорошо и привычно, а Юнги… захлебывается. Юнги отмирает, когда чувствует сильную тряску. — Да что с тобой, блять? — пораженно выдыхает Чон ему в лицо, слегка ослабляя хватку на плечах. Руки постепенно рушатся вниз, скользя по миновским рукам. Юнги не хочет отвечать на его вопрос. Юнги — в принципе — не хочет вспоминать старое и сдохшее. Давно уже сдохшее, но почему-то ставшее на время зомби. Он дышит часто-часто, чувствуя, как пульсация сердца становится болезненной и всепоглощающей — слух, зрение, осязательные ощущения. — Прости меня. Прости, — мантра, — прости. — И у тебя беды с коробкой на шее? — несчастно и со снисходительным (точнее, безысходным) весельем. — Чонгук, — Мин словно игнорирует все слова собеседника, как-то мягко-цепко хватаясь за кофту, руки, бока, плечи, нашаривая зрительный контакт, пока дыхание не может не быть таким частым. — Не слушай меня иногда, хорошо? Ладно? Пообещай мне. — И это мне помощь нужна была? — руки теряются в собственных волосах. — Пиздец. Юнги криво усмехается, но Чонгук не видит, потому что Мин жмет того спиной к двери, которую закрывает, и утыкается лбом в чужую ключицу, нежно сгребая волосы Чонгука в руку. По-доброму цедит: — Ты мне еще поехидничай, скотобаза. Смех у Чонгука тихий. Пронзительно тихий.