Маринетти

Солнце палило нещадно. На пустынных улицах лишь редкий жаркий ветерок поднимал клубы пыли. Растения пожухли и потеряли свой былой цвет, их скошенный ковёр покрывал поле на окраине города. Молодая девушка разочарованно отшвырнула от себя сорванную ромашку. — Эй, Наташ, ну ты идёшь? — донеслось откуда-то спереди. Она развернулась по направлению голоса, силясь разглядеть в колючих засохших обрубках тропинку. — Да. Не потеряюсь. Получилось как-то сухо. Нат передёрнула плечами, внимательно следя, чтобы спутница этого не заметила. Было не то чтобы неуютно, просто не имелось у скромной отличницы привычки пробираться по бурьяну до заброшенных пятиэтажек. Какой-то голосок внутри твердил о неправильности происходящего, но интерес и желание совершить что-нибудь необычное были громче. Медалистка улыбнулась своей смелости и решительно поставила ногу на бетонную ступеньку, внимательно следя, чтобы острые камни и ржавые штыри не испортили её туфельки. Внутри было странно. Очень непривычно и только совсем чуть-чуть страшно. Нат заметила граффити на стенах, много мусора и разбитых бутылок. Неприятный запах даже почти не чувствовался. Старательно обходя препятствия, девушка стала подниматься выше, не дожидаясь когда её позовут за собой. Наташа выглянула из проёма в потолке. Юля стояла в центре крыши, раскинув руки в стороны, подставляясь прямо под жаркие лучи, слово празднуя своё освобождения от ненавистной школы. Нат сглотнула, решив не присоединяться. Она уже на четвёртом этаже почувствовала что ей непозволительно душно и выглянула чтобы вдохнуть свежего воздуха. Уши заложило, а голову, кажется, напекло. Ведь поэтому в глазах потемнело? Девушка решила глубоко дышать, но от этого занятия ещё и закружилась голова, поэтому она отступила вглубь, подальше от лестницы и опёрлась спиной о стену. Прикрыла глаза, в надежде успокоить тряску. Мир переворачивался, словно она стояла на палубе корабля, очертания предметов дробились как в комнате кривых зеркал. Даже с закрытыми глазами Нат почувствовала, что вот-вот рухнет на пол. — Наташ? Где ты там? — голос подруги доносился гулко, как сквозь вату — Нат?! Что с тобой?! Ты слышишь меня?! Наташ! *** — Нетти… Нетти! — маленькая девочка с синими волосами непрерывно звала, держа своей маленькой ручкой ладошку сестры. — Поднимайся скорее! Мама с папой будут волноваться! Пожалуйста… Но сестра не отзывалась. Она лежала неподвижно на тротуаре и, кажется, даже не слышала просьбы. Только её ресницы незаметно трепетали, а на асфальте темнели размазанные бордовые капли. Девочке очень хотелось дышать, но не получалось. Внутри было очень больно. Хотелось открыть глаза, посмеяться над глупой младшей сестрёнкой и снова побежать играть вместе. Но мысль о том, как открыть веки была непонятной, слишком сложной. Как-нибудь отозваться тоже не получилось. Девочке стало страшно. Казалось, было больно даже существовать. Вокруг крутилось что-то тёмное, оно затягивало к себе и предлагало спокойствие. Нетти очень хотелось вернуться домой и она пыталась держаться от черноты как можно дальше. Но во тьме не казалось опасно. И там ничего не чувствовалось. А сестра была где-то далеко, там, где поджидали страх и боль. Возвращаться сквозь всё это обратно Нетти очень не хотелось. Она просто немного подождёт, пока не сможет снова дышать, а потом уже откроет глаза. С этими мыслями девочка расслабилась и позволила черноте окутать себя. Бриджит сидела на тротуаре и пыталась не разрыдаться, глядя на неподвижную сестру. Всегда милая и добрая Нетти сейчас казалась такой пустой и беспомощной. Бриджит очень хотелось помочь, но она не понимала как. Ни она, ни Маринетт не знали что делать в таких ситуациях. Вокруг начали собираться прохожие. Какая-то обеспокоенная женщина начала что-то кричать, но Бриджит не могла понять ни слова. Пробежал молодой парень и скрылся в дверях их нового дома. Везде мельтешели люди, они прибывали и прибывали, о чём-то разговаривали, плакали, кричали на кого-то. Бриджит не выдержала и зарыдала. Она не понимала что от неё хотят и хотела чтобы этот кошмар закончился. И чтобы Маринетт снова была рядом. Из дома выбежали мама с папой. Мама тоже заплакала, прижав к себе Бриджит. Подъезжали машины, снова появлялись какие-то люди. Они вместе с папой обступили Нетти и куда-то забрали её. [Бриджит] «Когда мы приехали в больницу, мама уже не плакала. Мы сидели на стуле, а она просто смотрела в стену и продолжала прижимать меня к себе. А я продолжала прижиматься к ней, подставляясь под чуть дрожащие руки. Всё вокруг было белым. Белые стены, белые стулья. Туда-сюда бегали белые люди. Это они забрали Нетти и, наверное, привезли сюда. Находится здесь было неприятно, но я молча сидела ради Нетти. Если так надо, чтобы снова увидеть её, то я буду терпеть. Из глубины коридора появился папа. Он был очень бледным и шёл к нам нетвёрдым шагом. — Пап, а где Нетти? — я решилась задать вопрос. Папа опустился рядом со мной на корточки и не ответил, а спросил совсем другое. — Бриджит, можешь рассказать что произошло? Мне внезапно стало сложно говорить и глотать. В горле мешался тугой комок. — М-мы… Хотели посмотреть… — я говорила и заикалась — Н-на наш новый дом. Нет-ти поднялась на к-крышу и… — Том, пожалуйста, не надо — тихий мамин голос прервал меня — просто скажи как она. — …У малышей кости гораздо мягче. Упала на спину, чудом не сломан позвоночник… Будем ждать… Родители ещё очень долго переговаривались. Я не понимала и половины, но сидели мы так очень долго. Наверное, несколько часов, потому что за окном уже стало темнее…» *** [Наташа] Какое-то время я не чувствовала ничего. Я была в темноте, в невесомости, в месте, где течение времени не ощущается. Потом я поняла, что осознаю себя. И попыталась присмотреться к обстановке, сделать хоть что-нибудь. Но все мои попытки были удручающими. Я не могла ощутить своего тела, понять где нахожусь и сколько прошло времени. Я даже не понимала вижу ли я или ослепла. Я медленно поддавалась панике, не чувствуя учащающегося биения своего сердца. Подтверждение отсутствия тела не добавило большой радости. Я тщетно пыталась успокоиться, даже не имея возможности сделать вдох, выдох. Возникали противные мысли о том, что я, возможно, парализована, что я сошла с ума, поэтому проведу так долгие годы без избавления. Рядом крутилась ещё более противная и трусливая мыслишка, о том, что я умерла и теперь это моё наказание — я проведу в пустоте вечность. В момент, когда эта тщательно отгоняемая мысль, наконец, материализовалась, малодушно захотелось заплакать. Я мыслю — значит существую. Я не потеряла память. Эта мысль мне не приносила радости. Вряд ли я думаю так медленно, что уже прошло больше десяти минут, а пугающая перспектива остаться здесь навсегда всё ещё напоминала о себе, оставаясь на задворках сознания. Если я действительно умерла… Возможно, сейчас за мной наблюдают. Ждут как я себя поведу. Я часто читала книги про перерождения. Там люди, попав в такую ситуацию, вели себя дерзко, пофигистично, двигались вперёд, разрывая пространство и время. Если на меня сейчас действительно смотрят, то я, к сожалению, не могу похвастаться ни смелостью, ни силой духа, ни уверенностью в себе. Я настолько ничтожна, что валю испытание, просто жалея себя. По крайней мере, я к себе честна. Это единственное, чем я могу успокоить свой страх быть худшей… Тема для размышления резко оборвалась. Я заметила, почувствовала, поняла, что что-то движется мимо меня. Я затаилась, как только могла, чтобы меня тоже не заметили. Даже ток мыслей постаралась приостановить. Было всё ещё страшно, но уже не так сильно. Меня сейчас можно было сравнить с плачущим ребёнком, которому дали конфету и он резко успокоился. Паника снизилась радостью и надеждой. Я здесь не одна. Здесь всё-таки что-то происходит. Я не знала, что это было. Возможно, моё избавление, а возможно что-то ещё более ужасное. В любом случае, чтобы потом целую вечность не жалеть о том бездействии, я собрала все свои силы и попытаться устремиться в сторону, откуда появилось это что-то. Так, вроде, поступают все порядочные попаданцы? Были бы у меня коленки — обязательно бы задрожали. А у меня всё же есть черта попаданцев — безбашенность… ••• Я чувствовала дикую боль. Это было моим первым ощущением. Чуть погодя, боль начала складываться в очертания человеческого тела, и я осознала что живу. Я жива! Какая теперь разница, что всё тело болит так, что даже лежать сложно. После той пугающей пустоты, боль казалась самым желанным чувством на планете. Но только первые пять минут. Потом я быстро спустилась с небес на землю. Боль раздавалась в каждой клеточке тела, ноющая, тянущая, острая, казалось, она такая одновременно. Хуже всего было голове. А там, где, по идее, глазные яблоки, место вообще немело, заходилось помехами и снова простреливалось болью. И так по кругу по ощущениям несколько часов. А потом вдруг всё вокруг зашумело, зашуршало. Кажется, даже слышались голоса. Но сквозь помехи в головной боли они воспринимались странным шумом. Или звуки так воспринимались? Я почувствовала встряску и снова какую-то возню. Уже стало немного всё равно, если честно. Я чувствовала себя безумно уставшей. Как устройство, с минимальным процентом зарядки. В какой-то момент я потеряла связь с реальностью. Когда я очнулась, появилось время на размышления. Я чувствовала себя, чувствовала воздух, до меня слабо доносились какие-то резкие запахи. Было всё ещё больно, но уже не так сильно, чтобы не суметь думать. Скорее всего я нахожусь в больнице, и мне дали какие-то препараты. Это не могло не радовать. Я не парализована и не чувствую себя так, как будто снова отключусь надолго. Я должна скоро прийти в себя и пойти на поправку, несмотря на то, что со мной случилось. Я точно помнила, что потеряла сознание на заброшке. И упала на пол, довольно далеко от проёма между лестницами. Максимум, что я могла получить, так это порезы осколками и ушибы об острый гравий, если только Ира меня не столкнула с лестницы. Но такого быть просто не могло. Возможно, от порезов пошло заражение? Я попыталась аккуратно пошевелиться. По крайней мере, я дышала сама и слишком глубокие вздохи тоже не причиняли дискомфорта. Я могла гонять глазные яблоки туда-сюда под веками, хоть это и было очень болезненно. Думаю, я уже достаточно отдохнула, чтобы открыть глаза. Я с трудом разлепила веки. Глаза ослепили боль и яркий свет и я зажмурилась. Начала медленно приоткрывать глаза и снова зажмуриваться. Так много раз подряд, с каждым разом всё дольше держа глаза открытыми. Едва якрие пятна перед глазами рассеялись, я заметила больничную палату. Вокруг никого не было, палата была одиночной и очень чистой. Мне сейчас было не до оценки ремонта, я почувствовала, что очень хочу пить. Когда лежишь замерев, это не имеет значения. Но если начинает действовать одна часть тела, остальные тоже начинают невольно функционировать. Я возила пересохшими губами друг об друга и ёрзала, пытаясь придумать, как привлечь внимание. Наверняка, здесь делают обходы, мне нужно просто подождать, свою очередь. Пока что я старалась дышать максимально нейтрально, чтобы не раздражать своё горло ещё сильнее. Меня же будут навещать родители, друзья, одноклассники. Солнце светило даже сквозь зашторенное окно, значит сейчас полдень. Я провалялась 24 часа с момента потери сознания. Юлька обязательно придёт извиняться за то, что подбила меня на прогулку после выпускного. Нужно убедить её, что я действительно не злюсь… Спустя минут пятнадцать я почувствовала ещё и лёгкую тошноту. Наконец, дверь распахнулась и вошла медсестра. Она явно обрадовалась, увидев меня в сознании, и я с готовностью прохрипела: «Пить…». На что девушка подбежала ко мне и начала с волнением что-то расспрашивать… На французском! Я впала в ступор. Если это шутка, то не смешная, а если нет, то, конечно, очень хорошо, что в Россию приезжают работать из других стран, но всё же хотелось бы узнать о себе от соотечественника. Девушка, видя, что я не реагирую, куда-то упорхнула. Явно собиралась кого-то с собой привести. Я напряглась. Что-то всё же было не так. Если это мои глюки, тогда очень плохо. Я слишком долго мучилась с экзаменом по французскому, и в моей голове вполне могло что-то переклинить. ••• Кажется, я во Франции… Нет, не кажется, я действительно во Франции. Да ещё и в другом теле. Я лежала, смотрела в потолок и пыталась это переварить. Когда медсестра вернулась, за ней следовали люди посолиднее. Действительно, врачи. Они задавали много вопросов о моём самочувствии, что-то делали со мной, о чём-то между собой совещались. Мне тогда было не до чужих действий, я старательно выкапывала в памяти все французские слова и правила орфоэпии. Старалась случайно во время разговора не «зарычать», подражала правильному произношению. Потом в палату заглянула обеспокоенная пара. Я настолько увлеклась лингвистикой, что не заметила, как сменились посетители. Низкая азиатка с синими волосами и высокий шатен европеец. Они обращались ко мне как к дочери, из-за чего я сделала вывод, что это мои родители. Когда я коряво попросила зеркало, я убедилась в своих догадках. Мы были очень похожи. В отражении на меня смотрела маленькая девочка. Ребёнок. Не румяная, очень бледная и уставшая, с тяжёлым взглядом русского человека. Я поморгала и подвигала лицевыми мышцами. Отражение всё повторило. Значит, это действительно я… У новой меня была очень необычная внешность. Тяжёлые, густые, волосы до плеч, почти что чёрные, слегка отливающие тёмно-синим. Черты лица больше азиатские, чем европейские. Изящный, миндалевидный разрез глаз, аккуратный веснушчатый носик, пухлые детские губки, ровный тон кожи, длинные пушистые ресницы. А радужка… Я поражённо застыла, рассматривая свой цвет глаз. Они были серыми, но невероятно чистыми и яркими, даже слегка охристыми. На фоне моих новых, лучистых глаз, волосы казались чёрными. Весь вид немного портила повязка на голове, но я её стянула позже. Она, как я и думала, скрывала ссадины. Немного жаль было расставаться со своей русой косой до пояса, но зато радовали веснушки. А косу я решила для себя отрастить. Теперь я живу в этом мире. Теперь здесь мой дом. Родители (а для себя я решила называть их именно так, чтобы не запутаться и быстрее привыкнуть), конечно разволновались, когда услышали мой дичайший акцент и слишком несвязную речь даже для четырёхлетки, но в первую очередь были рады, что я жива. А этот эффект им объяснили последствиями сотрясения мозга, сказали, что это должно пройти. Мне тоже нужно было это услышать, потому что со своими учителями я говорила очень даже бегло. Поэтому либо я сейчас в стрессовой ситуации, где на ум лезет только русский мат и приходится тщательно фильтровать базар, либо это правда сотрясение, к тому же, голова болела не переставая. Я тогда с радостью проследила, как за посетителями закрывается дверь, и я остаюсь одна в палате. Эти сорок минут очень вымотали меня. Не привычная болеть, я чувствовала лёгкий стыд от того, что так валяюсь в постели, но мозг решил, что на сегодня хватит приключений и отключил меня. °°° Проснулась во второй раз я уже ночью. На столике возле кровати стояла бутылка воды, на случай, если мне что-то понадобится, туда же была спущена кнопка вызова. Действительно, не Россия. Таких технологий у нас нет. Но вот то, что ребёнка оставили без присмотра немного обескуражило, но не могло не радовать. У меня было время подумать, что делать дальше. Я в другом мире, в новом теле. Я очнулась в теле ребёнка, поэтому особых проблем не должно возникнуть. Дети любознательны и у них нет обязанностей. Скорее всего, я здесь пробуду не меньше недели. Хотелось бы выяснить, что со мной произошло, раз я оказалась в больнице. И надо, наконец, осознать, что я действительно теперь другой человек. У девочки есть родные. Но вместо неё теперь другая, которой придётся играть роль. Нужно будет задавать максимально безобидные вопросы, в крайнем случае скажу, что чего-то не помню. Мне можно, я явно сильно приложилась головой. А шило в одном месте зовёт на поиски приключений. Я очень сильно переволновалась, держала лицо и все переживания в себе, так что сбросить адреналин очень хочется. Я для себя решила попробовать прогуляться днём и ночью, если не отпустят. Но не сегодня. На меня переодически накатывала тошнота, а боль в голове не отпускала. Ещё и заснуть не получалось. Конечно, можно было вызвать к себе врача, но додумалась я до этого уже под утро, аккурат к обходу. Что поделать, сказалась привычка терпеть. ••• Семья очень часто навещала меня. Мама иногда приносила для меня вкусности. Насколько я могла оценить, домашнюю выпечку, без всякой гадости и добавок. Я благодарно принимала эти вкусности. И делилась со своей новой сестрёнкой. Её звали Бриджит, она была младше меня на год. Мы не были похожи как две капли воды, но что-то общее, то, что делало нас сёстрами, между нами присутствовало. Волосы у Бриджит были длинные, тонкие и ломкие. Её синий цвет волос был светлее, чем у мамы. Лицо в ней выдавало не просто европейку, а француженку. Тонкие розовые губы, светлая кожа, глаза большие, чистые, ярко-голубые. Курносый носик и длинные, но почти невесомые ресницы. Бриджит была вся такая тонкая и звонкая, несмотря на детскую нескладность. Как я выяснила, мне было шесть лет, а Бриджит пять. Отличный возраст, чтобы начать развиваться и развернуть бурную деятельность. Задавая осторожные вопросы и прислушиваясь к разговорам, я выяснила, что меня зовут Маринетт. Нетти, как меня называла Бриджит. Мы семья пекарей, только въехали в новый дом, и Маринетт упала с крыши. Жалко малышку, но нужно теперь помнить, что Маринетт — это я. Насколько я могла судить, Маринетт была очень удачлива. Ей повезло ничего себе не сломать и отделаться лишь сотрясением. ••• На третий день я решила, что уже достаточно отдохнула, чтобы выйти из палаты. Семья приходила меня навещать к трём часам дня, а до обеда я была свободна. Я выглянула в коридор, и осмотрелась по сторонам. Коридор пустовал. Было десять утра, мои соседи либо спали, либо были на процедурах. Внезапно вспомнилось: «Там хорошо промывание делают, я рядом живу, я слышал». Лично меня отпаивали какими-то травками и таблетками, притупляющими боль. Я уверенным шагом направилась вдоль по коридору в своей красивой пижамке. Потому что прекрасно помнила одну важную истину: «Какую бы ты фигню не творил, делай это уверенно». Где находится туалет, я знала, там я тайком бинты стягивала перед зеркалом, так что направилась к лестнице. Немного постояла, раздумывая куда пойти: вверх или вниз, но проблема быстро решилась, когда я услышала как кто-то поднимается ко мне. Я припустила наверх. Как только скрылась за поворотом, остановилась передохнуть — в глазах потемнело. Всего в больнице было четыре этажа, моя палата в детском отделении находилась на третьем. Может быть, это не всё здание, а только один из корпусов, я судить пока не могла. На четвёртом находилось взрослое отделение, что было довольно странно. Хотя, мне что-ли знать. Я не так часто бываю в больницах. Хотя когда бываю обязательно пытаюсь попасть на чердак. Я шла по коридору, и почти все двери были открыты. Кто-то читал, кто-то разговаривал по телефону, многие собирались в группки и играли в шахматы. Я крутила головой по сторонам. Многие подозрительно на меня смотрели, видимо думали, что я потерялась. Но я ускоряла шаг и успевала смыться до вопросов. Не всегда… Меня ловили слишком быстро. Но спокойно сидела я не долго. Я всё равно выходила, а меня добрые люди отсылали обратно. Однажды я дошла до столовой и даже нашла буфет. Еда, кстати, была хоть и пресной, но вкусной. Меня решили выписать, когда увидели как я по старой памяти бессовестно собираюсь пробраться на чердак. ••• На четвёртую ночь я выскользнула из палаты. И чуть не взвизгнула. В конце коридора, на подоконнике выделялся тёмный силуэт на фоне окна. Лунный свет обтекал его слишком живописно, мне стало не по себе, захотелось вернуться обратно в палату. Если бы силуэт повернул в мою сторону голову, я бы наверное, так и сделала, но он сидел неподвижно и пялился в окно. Я поёжилась как от холода и решительно сжала кулаки. Что я тут на себя страху нагоняю, вот пойду и проверю что это. Я бесшумно прикрыла дверь. Была мысль закрыть её плотно, чтобы исключить соблазн быстро сбежать от «сверхъестественного», но победила простая предосторожность быстро вернуться в палату, в случае прихода медсестры. Я уверенно двинулась в сторону силуэта, не давая себе придумывать всяческие страхи. По мере приближения, (силуэт, кстати, на пол пути всё же повернул голову) силуэт становился девочкой постарше меня. Я приблизилась окончательно и улыбнулась. Девочка не выглядела как опасность. В свете луны я разглядела уличную одежду и блондинистые волосы. Я перевела взгляд на улицу. — Ночь, улица, фонарь, аптека…- вырвалось само собой. — Что? — Привет. Мы встретились взглядами и я заметила, что глаза у неё голубые. — Привет… — Давай познакомимся. Меня зовут Маринетт. А про тот набор существительных даже не думай, я просто так сказала это. — Аманда. Хорошо… — Что ты тут делаешь? Ты не похожа на больную. — У меня тётя здесь работает. Я жду её со смены. Я, наверное, была слишком навязчива для скромной Аманды. — О, а тебе ещё долго ждать? Ты, наверное, голодная. Хочешь печенья? — Да нет, не очень долго. Но я не откажусь от угощения — Аманда, наконец, улыбнулась. Я припустила обратно в палату, где осталась пара абрикосовых печенек. Вот будет номер, если сейчас вернусь, а Аманды там нет. Думала я, роясь в ящике. Но Аманда никуда не пропала. Мы ели печенье и тихо беседовали. Так я узнала, что Аманда мечтает стать врачом, а у её тёти обход через двадцать минут, потом они вместе пойдут домой. Я тоже рассказала немного о себе, но рассказывать было особо нечего. Через пятнадцать минут я вернулась к себе и больше по ночам Аманду не видела.