Срящ полуденный

— Люди, — как можно более отчетливо произнес Жан. Электронный переводчик издал некий звук. Китаец закивал. — Люди, — Жан показал на Глеба и Катю. Китаец снова кивнул. — Вампиры, — Жан показал на себя и на китайца, обнажая клыки. Даос отчаянно замотал головой. Жан вздохнул, придержал его голову, сунул ему палец в рот, проводя по деснам, добиваясь того, чтобы клыки у него тоже вылезли. И даже уколол себе палец о свеженький острый клычок даоса и позволил капле своей крови попасть ему в рот.       Китаец сладко чмокнул губами, но потом снова замотал головой, завыл, причитая. Переводчик честно пытался переводить его жалобные стоны, но смысла особого в том наборе слов, что он выдавал, не улавливалось. — Ладно, кажется, он пока не готов признать свою природу, — вздохнула Екатерина Михайловна. — Понимаю, я тоже долго не хотел, — покивал Жан. — Но если б он кровь нормально пил! А ему это абсолютно необходимо. — Можем просто перелить еще дозу, вампирская пока осталась, — предложил Глеб. — Ну давайте, — вздохнул Жан. — Чего же мучить зря. Сын полка какой-то получается, — хмыкнул он, — чьей только крови в нем нет! Вампирской, я имею в виду.       На том и порешили, даосу начали трансфузию, Жан посидел с ним, присматривая, дал попить, и даже втихую отвязал левую руку, давая возможность хотя бы поворочаться.       Потом им принесли лекарства, Екатерина Михайловна зашла проведать, вручила Жану католический молитвенник, и велела прочитать подчеркнутое.       Жан задрал бровь. — Ну вы же заявляли, что католик, господин Дешам. А это благословленный для католиков-аномалов вариант. Специально, между прочим, для вас заказала, сегодня только привезли. Здесь есть и на латыни, и на русском… Французского, адаптированного для аномалов, так быстро не достать, но мне наш консульский работник во Франции обещал купить и переслать, прямо отсканирует и в электронном виде сразу пришлет. Я еще поговорила насчет того, чтобы кюре мог приехать к вам, для осуществления Таинств, но с этим, конечно, будут проблемы. Скорее всего, придется самому поехать в Москву или Питер, когда встанете на ноги. — А это обязательно? — решился все же уточнить Жан. — Строго желательно. Хотите сказать, что регулярно бываете на мессе, имеете духовника, недавно исповедовались? — строго поинтересовалась Катя. — Какое там, — сдался Жан. — Последний раз году в двухтысячном, наверное. Когда монсеньор в Москву приезжал. — Вот-вот… Тут наши-то москвичи до церкви раз в год добираются, дескать, ехать далеко, на другой конец города, и вообще! Что уж об иноверцах-то говорить, — фыркнула Катя. — Аномалы не проявляют должного религиозного рвения, я понял… В свое время Бредихин обещал меня на костре сжечь, если я решусь осквернить храм Божий своим присутствием. Даже католический. И, надо сказать, подкрепил свои угрозы от всей души… — Как вы понимаете, с тех пор многое изменилось. А нынешние хранители сплошь атеисты, кого не спроси, или верят вообще не пойми во что. И от того нашей проблематики вообще не понимают! — посетовала Екатерина Михайловна. — Вот от сих до сих обязательно, чтобы на ваши эманации нам тут полная клиника нечисти не набежала. А то тут и так вокруг наркоманы сплошные, к ним и без того всякая дрянь дорожку без труда прокладывает. Ну а покаянные по желанию.       Жан грустно покивал. — Хорошо, как скажете, — окончательно смирился он и, как только Катя ушла, усердно принялся за чтение молитвенника. Молиться на русском, языке быта, казалось ему почему-то кощунственным, так что читал он на латыни. Занятие оказалось совсем не скучным, знакомые с детства слова затягивали в омут воспоминаний, Жан нет-нет да и смахивал слезу…       Была уже ночь, когда в палату заявился Генрих. Жан в смущении быстро прикрыл книгу, но тот, конечно, успел заметить. — Похвальное религиозное рвение, минхерц, — покивал Генрих. — Слушай, я до деда дозвониться не могу. Съездил на квартиру, заодно кота поискал — там тишина и пустота. Куда Вернидубыч мог затихариться, как думаешь? — Деда дома нет? — Жан прикусил губу. — Небывальщина… Он обычно дома ночует… У него там гроб его любимый. Редко когда надолго отлучается. — Не знаю, не знаю. Я ему уже обзвонился, все местные помойки облазил в поисках кошколака вашего, терапевтического животного, кучу времени даром потратил — и никого! Ни деда, ни кота. Короче, поехали, съездим вдвоем. Ты дверь откроешь и пригласишь меня. Осмотримся. Если деда нет, само собой, а если Кривич на месте, тогда можешь из машины вообще не выходить… — Ну да, конечно. А то его сволочь ему тут же не доложит, что я рядом был, а ему на глаза так и не появился. Да он меня не то что на куски порежет и нечисти скормит, он меня бензином обольет и подожжет! А потом в котле под крышкой потушит. Чтобы с хрустящей корочкой был, — хмуро отозвался Жан. — Поехали… Что делать. — А по дороге расскажешь мне быстренько, что там все-таки у вас произошло. Не под протокол, — вздохнул Генрих и вытряхнул одежду из пакета прямо на кровать. — Живее.       Жан спрятал молитвенник в тумбочку и принялся нехотя одеваться. — Куда это вы на ночь глядя? — подозрительно осведомилась у них Екатерина Михайловна, неожиданно выходя в коридор. — Кота искать, — сообщил Генрих и дернул Жана за руку. — Спасибо за книжку, — успел на бегу сказать Жан. Катя посмотрела им вслед, а стоило им хлопнуть дверью, взялась за телефон. — Генрих, ты что-то мутишь, — сказал Жан уже в машине. — Скажи честно, что происходит? — Во многом знании много печалей, Жан. Просто ответь мне еще раз на пару вопросов… Насчет вашего знакомства с лисой я все понял, а теперь, пожалуйста, поподробнее о реакции Кривича на твою стычку с лисятами. Ну, после которой ты еще ко мне приехал. — Генрих, кажется, сосредоточился на вождении. — Тебе не кажется это несколько… пренебрежительным по отношению ко мне? — все же решился на возражения Жан. — Мне кажется, тебе стоит довериться мне, Жан-Клод. Памятуя о прошлом. Потому как рассказать тебе о всех хитросплетениях вампирской политики, о терках с оборотнями и так далее, чтобы ты в них разобрался, я не успею за такой небольшой отрезок времени. Да не особо оно тебе и нужно. Ты живешь на отшибе, в большие дела не лезешь, и к тебе, в общем, никто не лезет, ну и слава Богу. — Ну вот видишь, полезли! — Кривич — джокер в нашей колоде. Кто он, что он, на что способен, и что у него на уме, не знает никто. Тебе достается, потому что ты с ним рядом, минхерц. — Ничего личного, я понял. Кто я такой, и впрямь. Очень утешает! — хмыкнул Жан. — А кто ты такой, Жан-Клод? Хороший врач. — задрал бровь Генрих. — Разве этого мало? — все же добавил он.       Жан посопел. В общем-то, и впрямь. С чего бы считать себя кем-то исключительным? — Так, ладно. Как тебе показалось, дед, услышав о нападении, был удивлен, взволнован, раздосадован? — Да он вообще как-то… — Жан пожал плечами. — нельзя быть уверенным, но… Он никак не отреагировал. — Ты же его хорошо знаешь. Двести лет рядом. Он специально не показал вида? — Слушай, Генрих, я был не в том состоянии… — Жан! Напрягись, подумай! Ты же по движению его брови должен настроение его угадывать! — Я не помню… — Что за детский сад! — Генрих в сердцах ударил по рулю. — Я не понимаю, к чему ты клонишь, — через некоторое время осторожно сказал Жан. — У деда были какие-то… особые… значимые отношения с лисами? Это не просто… поздняя любовь? — Жан, ты уже большой мальчик, а все еще в сказки веришь. Любовь! Какая еще такая любовь между тысячелетними тварями?! — Дед… человечный… — задумчиво сказал Жан. — Ну да, конечно. Самый человечный человек, прямо как Владимир Ильич. Особенно по отношению к тебе. — Я не это имел в виду… — Давай сосредоточимся на деле. Значит, дед остался спокоен, а потом… — У меня очень сильно болела голова, меня вырвало, я заснул, а вечером проснулся один в квартире и поехал к тебе, Генрих! — Погоди. Перед этим ведь Аннушка приезжала? Она мне сказала, что ее вызвал дед. — Верно. Так и было. Заезжала, да, расспрашивала меня, очень рассердилась, сказала, что мне всё привиделось… Что мы с дедом неврастеники.       Генрих хмыкнул. — Я вернулся от тебя, а дома уже сидели лисы. Всей компанией. И наша семья, вся. — Вместе с Ольгой? — Вместе с Ольгой. И я с дедом поругался, обозвал его сводней, сказал, чтобы он девочек под лис подкладывать не смел… — И что он? — Собрался меня кусать, но тут приехала Бредихина… А, нет, сначала лиса вмешалась… Вроде как его успокоила… Ну, в общем, я уехал с Бредихиной. — Лиса с тобой разговаривала? Почему ты решил ехать с Бредихиной?! — Ну… не знаю… та сказала, что подозревает меня в незаконном обращении… Ну я и поехал… — Аннушка сказала, ты хранителей в дом не пустил. — Ну да. — Почему? — А… А почему нет? С какой стати?! — То есть в дом ты их не пустил, а поехать с ними поехал. — Ну… да… — С чего ты вдруг взялся защищать лис?       Жан пожал плечами и промолчал. — Ты чувствовал себя как-то особенно? Необычно? — Устал и был раздосадован. Ничего необычного. А Бредихину я не впустил просто назло. Явилась, жаба, самодовольная и наглая, как всегда, как будто все ей должны… — Детский сад… — процедил сквозь зубы Генрих. — Когда же ты повзрослеешь, а?!       Жан отвернулся к окну. Помолчал. — Ты думаешь, это продуктивно, Генрих? — спросил он, — тыкать меня носом в… мою несостоятельность? Тебе это каким-то образом поможет получить более полную картину происходящего? — Прости. Прости, я очень… озабочен всей этой ситуацией. И, среди прочего, тем, чтобы ты не попал под раздачу… — От кого?! — хмыкнул Жан, — от кого ты меня спасешь?! Я законопослушный вампир, хранители сказали — я пошел, они натравили на меня какого-то сумасшедшего, он ранил меня, выволок из подвала, мы с ним скрывались… А потом ты приехал. Что я такого сделал?! — Видишь ли, Жан, московское вампирское сообщество, да и все прочие аномалы, за исключением, может быть, оборотней, сейчас очень… обеспокоены массовым появлением аномалов с Востока. Ближнего, дальнего и среднего. Они мигрируют вслед за своими людьми, проникают просто так, есть подозрение, что их завозят. Кого у нас только не появилось! Кривич темная лошадка, он не участвует в известных коалициях, никого не поддерживает, ни с кем не воюет, и при этом очень многие думают, что смотрит на сторону. Смоленск слишком часто переходил из рук в руки в недавнем прошлом… для старых упырей недавнем, и при этом является западными воротами в Москву. Если Кривич вдруг сменит лояльность, или вступит в некие отношения с восточными соседями… Могут быть неожиданные эффекты. При этом ссориться с ними уже нельзя, они и так слишком сильны, а зависимость от них людских властей растет с каждой минутой. В виду всего этого ты уверен в том, что задумал Кривич? Или в том, что он ничего не задумывал?! — Понятия не имею, Генрих, я такими категориями не мыслю, никакой особо восточной нечисти у нас тут вроде нет, по крайней мере мне до сих пор не встречалась… — Вот и я о том же. Просто доверься мне и отвечай на вопросы. Впрочем… кажется, подъезжаем?       Край неба уже посветлел. Жан вышел из машины, вдохнул горячий пыльный воздух. Поежился, но не от холода — раскалившийся за день город дышал жаром даже в предрассветный час. То, о чем говорил Генрих… Жан ничего в этом не понимал и не хотел вникать, к тому же, подозревал, что Генрих не был до конца искренен, ну или объяснял ему все слишком примитивно, как маленькому… Но и в намерениях Святослава Вернидубовича, деда Славы, он уверен не был, и, к тому же, испытывал страх пополам с раскаянием. Дед явно воспримет его сотрудничество с Генрихом как предательство… Возможно, таковым оно и является, но… но то, что дед с ним сделал, тоже нельзя… невозможно просто так «понять и простить»! Да тот и не раскаивается, небось.       Жан повернул ключ в двери. — Генрих, проходи, пожалуйста. — Тише. Свет пока не зажигай, — велел Генрих. — Осмотрись. Ничего необычного? Запах? Звук? Чужое присутствие?       Жан втянул ноздрями воздух. Чужие запахи еще держались — духов, острого молодого пота, слабый звериный дух, но их слишком грубо перекрывали запахи крови и пороха. — Ничего особенного в смысле, сверх того, что должно быть… — негромко сказал он. — Пошли. Они подошли к комнате деда. Жан толкнул дверь, и она подалась. Гроб стоял на своем обычном месте, накрытый крышкой. — Он его обычно закрывает? — спросил Генрих. — Когда как, — шепнул Жан. — Давай поднимем… — Они осторожно взялись за нее с двух сторон. — А-а-а! Завопили, кажется, все хором, хотя Жан не был стопроцентно уверен насчет Генриха. Но, кажется, он тоже завопил, когда крышка отлетела в сторону, а Кривич сел в гробу. — Это я, дед, это я! — Жан вытянул перед собой раскрытые ладони. — Изыди, летавец! Изыди, нечестивый! — Дед, это я! — Чур меня, чур! Прочь, кому сказано! — Кривич зарычал, выпуская клыки, глаза у него вспыхнули желтым огнём. — Дедуль, ты что, это же я, Жан! — У-у, рожа покойницкая! Мстить пришел?! Не дамся! — прорычал Кривич.       Генрих спешно нащупал выключатель и зажег свет. — Да жив я! — возопил, наконец-то догадавшись, Жан. — Живой, штоль? — прищурился Кривич. — Живой! — Вот ты черт! — возопил теперь уже дед, выпрыгивая из гроба.