Срящ полуденный

      Кривич метался в небе над Смоленском черной тенью, время от времени издавая низкочастотный протяжный стон, от которого людям без причины вдруг становилось тоскливо, а смоленская нечисть приходила в ужас и на всякий случай забивалась в первые попавшиеся щели. Попадаться на глаза архонту Смоленскому, когда он настолько не в настроении, было чревато сугубыми бедами для любого, будь ты люд или нелюд.       Облетев свою вотчину, Кривич утвердился на карнизе дома номер один на Площади Ленина и, царапая жесть когтями, заглянул в окно. На секретаршу Ирины Витальевны Бредихиной внезапно напала смертная истома. Ноги и руки у нее стали как ватные, а к горлу подступил ком. Она поняла, что если сейчас немедля не выпьет холодной, просто ледяной воды, а еще лучше — горячего крепкого кофе, то умрет. Пренебрегая обязанностями, она вскочила из-за стола и, стуча каблуками, бросилась к кулеру в конце коридора.       Кривич удовлетворенно крякнул, отжал приоткрытую створку окна и сгустком черного дыма просочился в приемную. Мягко чавкнула дверь кабинета, и вот он уже сгустился плотной тенью за спиной Ирины Витальевны, засидевшейся за работой.       Когтистая рука легла на плечо Бредихиной. Та чуть было не заорала, но усилием воли сумела сдержаться. — Давеча ты ко мне заявилась, а нынче вот я к тебе, — глухо сказал Кривич, и перетек в кресло. — Доставай пойло свое, помянем покойничков наших. — Раньше вы, Святослав Вернидубович, вот так заявляться ко мне на работу себе не позволяли, — севшим голосом всё же сказала Бредихина. — Брось, Ирка, не блажи, — глухо сказал Кривич, — тошно мне! Ирина Витальевна всерьез подумала о том, что стоит нажать тревожную кнопку… но ладонь Кривича припечатала ее руку к столу. — Аль не рада мне? — укоризненно вопросил Кривич, поймав ее взгляд потемневшими глазами. — Секретаршу отошлю, — сглотнув, сказала Бредихина. — Что ж ты так пугаешься, Иришка, — укорил ее Кривич, — или чего напакостить супротив меня успела?! — Бог с тобой, Вернидубыч, — Бредихина медленно встала из-за стола, открыла мини-холодильник. Достала бутылку водки. — О, «Белуга», — хмыкнул Кривич, и свернул пробку. — Людмила, чашку кофе мне, и свободна, — велела Бредихина в коммутатор. — Там тебя подожду, — кивнул Кривич, прихватывая бутылку. Запертая дверь в комнату отдыха, обустроенную еще дедом Семеном, жалобно тренькнула замком при приближении Кривича и распахнулась.       «Позвонишь мне через полчаса,» — начала было писать Бредихина в блокноте. Кривич материализовался за ее спиной, укоризненно покачал головой, вырвал блокнот из-под носа, прихватил два хрустальных стакана из шкафчика и снова втянулся в комнату отдыха.       Ирина Витальевна выдохнула и утерла мелкие капли пота со лба. Секретарша залетела с чашкой кофе. — Иди домой, Людмила, я еще поработаю, — велела Бредихина и сделала глоток кофе. — Коньяку надо было добавить, — пристально глядя секретарше в глаза, сказала она.       Людмила быстро закивала и простучала каблуками к выходу.       Кривич развалился в кресле с запотевшим стаканом водки, одобрительно оглядываясь. Второй стакан, полный до краев, стоял на журнальном столике.       Ирина Витальевна зашла, прикрывая за собой дверь, осторожно села на диван. — Смотрю, подновила ты тут всё, — расслабленно сказал Кривич. — Ну, помянем, — он сделал большой глоток.       Ирина Витальевна осторожно отпила из своего стакана, сморщилась, занюхала рукавом. — Я водку-то не пью, Вернидубыч, это подарочная, — пожаловалась она. — Да вроде хорошая? — поднял стакан Кривич. — Ну, сока себе подлей какого. Поди, есть. — Ой, да ладно, — вздохнула Ирина Витальевна и медленно откинулась на спинку дивана, настороженно глядя на Кривича. — Ну расскажи, что у нас тут делается-то, — не то с лаской, не то с угрозой сказал Кривич. — Попали мы с тобой, Святослав. Я попала, — прищурясь, сказала Бредихина. — Из Москвы звонили, спрашивали про китайца. И про лис. А что я? Я говорю, мое дело упыри. Мои упыри все… всё соблюдают.       Кривич покивал. — А они что? — А у нас, говорят, другие сведения. А у нас, говорят, есть информация, что вы насильно удерживали гражданина КНР… Я говорю, откуда такие сведения?! Принуждали его к противоправным деяниям… Я говорю, говно ваша информация! Был такой китаец, нес чушь, грозился всю нечисть изничтожить, требовал содействия, получил отказ, угнал машину, и поминай как звали! А дальше не ко мне, дальше к Восьмому отделу и к «обормоту». Это его аномалы. Они: а почему не сообщили «восьмым»?! Я говорю, о чем? Мало сумасшедших на свете?! О каждом сообщать?! Машину нашли, брошенную и побитую. По такому поводу уважаемых людей беспокоить?!       Кривич усмехнулся. — Дух-то переведи. Запей. Подумаешь… разговорчики. Ну, не чокаясь. — Кривич допил свой стакан, налил еще себе и обновил Бредихиной. — Так теперь придется им и про Дешама сообщать! И что я должна говорить?! Кривич махнул рукой. — Не про то думаешь… — Виттенбург. Упырь этот жирный. Он воду мутит. А как про Дешама узнает, не слезет с меня! Святослав Вернидубович покивал. — Так и что же?.. Значит, правду придется говорить. Но не всю… И не сразу. Глядишь… Может, и найдём, чем борова этого… соблазнить. — Чем же, дед?! — подалась к нему Бредихина. Кривич опрокинул стакан в рот. Бредихина сделала глоток. — А не знаю, чем. Чего он хочет, — усмехнулся дед, — один черт знает. — Ну дееед! — протянула Бредихина. — На тебя одна надежда! — О как выходит, чуть что, так к дедушке, — Кривич притянул ее за плечи к себе, — а как не нужен стану, так опять будешь губы сковородником кривить… — Да ладно тебе, дед Слав, да разве ж я тебя чем обидела?.. — Все вы деточки, меня обижаете, не доверяете деду, а потом за то и страдаете. Чтобы тебе сразу с даосом-то этим ко мне не придти?! Поди, какую пакость задумала, дурёха… Вот теперь и страдаешь.       «Дешам ему сказал! — прошибло холодным потом Бредихину. — А он и его убил, и меня теперь…» Ирина Витальевна почувствовала, как язык присох к нёбу, и срочно сделала глоток.       Кривич меж тем потрепал ее по голове. — Эвон как взопрела-то… ну еще б, накуталась по духоте такой… Сымай спинжак-то свой, поди, кончена на сегодня работа! — дед Слава потянул с неё за ворот классический карденовский жакет, и Бредихина поспешила от него избавиться, а то порвет ведь, упырь! Да и узел шелковой блузы вдруг стал душить, она дернула, пытаясь его распустить, но как назло, только больше затянула. На спине меж тем проступил пот, впитываясь в тонкую ткань. — Чш-ш, куда рвешь-то, охолонь, — Кривич развернулся боком и принялся распутывать стянутый шелк. Ирина заранее сморщилась, представляя, как слоистые дедовы ногти наделают сейчас затяжек на кремовом шелке, но вместо этого с ужасом увидела, как длинные гладкие черные когти без труда распутывают узел. Она снова сглотнула. — Ну чего ты, девонька, чего ты… Чего пужаешься-то… когтей, что ли, не видела? — Кривич распустил галстучек блузы, подцепил пуговичку, расстегнул, чуть задев острием когтя кожу, потом еще одну… И отстранился. — Ну вот. А то запаковалась в одежу, как колбаса в шкурку, — удовлетворенно сказал Кривич и вручил ей стакан.       Ирина сделала большой глоток. — Я вот так думаю. У немца этого поганого одна слабость, женка евойная. А у той с Жаном шашни были. Мож с этой стороны как зайти… — вслух задумался Кривич. — Так… Дешам ведь… умер? Сгорел?.. — Это да, — веско уронил Кривич, допил свой стакан и некоторое время молчал. — А кто его убил? — поднял он темный нечитаемый взгляд на Бредихину. — Ты… — шепотом выдохнула она. — Я, — согласился Кривич и улыбнулся, показывая клыки, — да кто про это знает?..       Ирине Витальевне снова стало тяжело дышать, да и выпитая водка меж тем ударила в голову. А Кривич уже подливал ей еще. — Помянем Жанчика, — сказал он. Ирина сделала глоток. — Что, не хочешь за Жанчика выпить? — слегка прищурился Кривич. — А за лиса своего, поди, пила до дна! — Что ты, Вернидубович, — слабо выдохнула Бредихина, — тебе хорошо, ты не пьянеешь, а я-то уже не девка, так закладывать! — Что ж тут хорошего, от вина не пьянеть-то? Мне, может, сейчас до зарезу надо б напиться, душу отвести, а я вот, сижу, твои дела решаю, как тебя выручить, думаю… Никогда для вас ничего и никого не жалел, а что толку?! Боишься меня, словно враг я тебе… Благодарности ни разу не видал… Такой человек из-за вас погиб! Ты ж его в подвал-то кинула, что скажешь, нет?! Ты же его соблазняла против меня пойти! И то простил! — к концу своей речи Кривич перешел на горький шепот, вплотную приближаясь к уху Бредихиной, так, что ее шею обдало неожиданно горячим дыханием. — Ты что же, укусить меня хочешь? Крови моей? Ты же… договор… сам… — слабо прошептала Ирина, ощущая, как подступает к ней смертный ужас. — Тебя я хочу! — прорычал Кривич и подхватил в охапку, опрокидывая на диван, заставив Ирину тихо вскрикнуть.       Горячий змеиный язык пробежался по ее шее, острые кончики клыков оставили дорожку из капелек крови на коже, пока Кривич тянул юбку Бредихиной вверх.       Но не так-то это было просто, совладать со всеми слоями одежды, одновременно сковывающими и защищавшими тело Хранительницы. Компрессионые чулки — дорогие, немецкие, с кружевным верхом, и утягивающие панталоны, полукорсет, уминающий живот, и бюстгалтер с высокой степенью поддержки, все эти вещи не давали распускаться не только телу, но и мыслям, дисциплинировали, как броня…       И сейчас наглый упырь вспарывал все эти недешевые детали туалета своими острыми когтями, выпуская на волю угнетенную плоть — и запретные чувства. Желание и стыд, его неизменный спутник, захлестнули одновременно, Ирина стыдилась себя, пыталась прикрыться и одновременно стремилась обнажиться до конца, в ожидании того, чтобы кто-то замер в восхищении, глядя на нее…       Ирина плакала и стонала одновременно, желая поддаться — и страшась этого, словно смерти, в ужасе от своих желаний и в остром наслаждении от подчинения этой адской силе, несущей ее прямо в пекло.       Святослав же Вернидубович, чьи представления о женской красоте формировались еще в те времена, когда над сердцами властвовал идеал Венеры Неолита, беспримесно наслаждался, выпуская на волю прекрасную пышную плоть, урча и зарываясь носом в белую грудь, а после — зализывая на крепких бедрах красные следы от врезавшихся в них резинок. Давненько он отказывал себе в подобных удовольствиях, утвердившись в мысли, что потерял к ним всякий вкус. Но стоило появиться лисе-соблазнительнице, коварной и бесстыжей, как мнимое безразличие отпало, словно шелуха. Прорвало. Ну а уж с Бредихиной, дразнившей его уже которое десятилетие своей надменной бесстрастностью, ему уже давно хотелось сотворить нечто, что разрушило бы ее невозмутимость.       И вот оно, наконец, свершилось. Кривич закинул руку Бредихиной за голову, втянул носом прекрасный запах смешанного с дорогими духами пота и впился зубами в подмышечную впадину, пробивая выдвинувшимися на всю длину клыками мощную вену. Ирина вздрогнула и дернулась всем телом, кажется, ловя первую волну наслаждения.       Зализывая потеки крови, и снова спускаясь к груди, Кривич подавил довольную усмешку, и продолжил уже более вдумчиво, пуская кое-где в ход и когти.       У двери в комнату отдыха замерла секретарша и двое рядовых хранителей. Ну не то чтобы совсем уж рядовых — личный водитель Ирины Витальевны и ее самый частый сопровождающий… Они мялись и переглядывались, не зная, что предпринять: звуки из-за двери доносились вполне недвусмысленные, но и сигнал тревоги был давно обговоренным…       Наконец, действо, судя по всему, дошло до своего апогея… а потом все стихло. Спустя пять минут секретарша решилась постучаться.       Дверь открылась еще спустя минут пять, не меньше. А может, и десять. Ирина Витальевна в халате и со стаканом в руке открыла дверь, не включая света, вырисовываясь на фоне открытого окна. — Все в порядке, Людочка, — несколько смазанно ответила она. — Просто заснула. Она с трудом сфокусировала взгляд на водителе. — Полчаса, и домой поедем, — сказала она, и захлопнула дверь перед носом у своих служащих.       Ну а Кривич, архонт Смоленский, летел домой, выделывая кульбиты в воздухе, как молодой. И смоленская нечисть, с облегчением выдохнув, поняла, что можно выползать из укрытий. Гроза прошла стороной.