Non ti piacerà

      Виктория не понимала, как тянулось время после Евровидения. И, судя по всему, тянулось оно быстро, потому что мгновение назад они плакали на сцене, не веря своей победе, распивали шампанское и давали интервью докучливым журналистам. Причем большую часть текста пришлось говорить ей. — Как хорошо, что я не понимаю английский, — в который раз отозвался Итан, тут же выхватив шутливый подзатыльник от девушки. — Я с тобой персонально позанимаюсь, чтоб ты вникал! А сейчас они вчетвером, будучи в Риме, сидят в такси и направляются домой. Поправочка, заезжают, чтобы собраться с мыслями и немного передохнуть от этой европейской суеты. И всё-таки чудесная страна — Италия! Только они вышли за двери аэропорта, как перед ними образовалась толпа фанатов, скандирующая поздравления и «Бенвенути»*, слегка смущая их всех. С другой стороны, их слава десятикратно увеличилась по всему миру. Кто ж от такого откажется? — Приехали. Вам выгрузить? — Спасибо, сеньор, мы сами. — учтиво отзывается на реплику водителя Дамиано, и, хлопнув дверью и выскочив из авто, быстро и ловко открывает скрипучую дверцу багажника. Тем временем басистка находится в полудрёме, чуть не уснув на ремне безопасности и выводя указательным пальцем узоры на запотевшем окне. И, взяв себя в руки — не без помощи Томаса, подталкивающего тебя на выход, — лениво, по одной ноге, выходит навстречу солнцу. Потягивается и улыбается. Девушка не слышит того, о чем говорят под боком парни, видя перед собой только коричневый чемодан и понимая, что сейчас ей придется затаскивать его аж на второй этаж. По лестнице. Десять килограмм. Она замученно вздыхает и пытается не закатить глаза. — Ну что, договорились? Вик? На нее смотрело три пары глаз. И все одинаковые, черт возьми. И, имитируя покашливание, кивнула головой, мол, что там такого важного может быть, разворачиваясь и поднимая багаж, ступая мелкими шагами. Очередная репетиция, хотя они только приехали, или они пойдут на набережную, где она снова замёрзнет, или… — …Ресторан! Де Анджелис чуть не выронила то, что только что с усердием поднимала и растерянно хлопнула глазами, остановившись, но не оборачиваясь. Что? — Я уже представляю, сколько кусков пиццы в меня влезет! Ах, эта аппетитная корочка… — Итан, не провоцируй меня. Я обещал Джорджии поддерживать это ее правильное питание, поэтому сегодня на ужин у меня ризотто. — она скорее почувствовала его улыбку, расплывающуюся на лице, ямочки, а затем послышался приглушённый щелчок зажигалки и запахло табаком. Мимо пролетали клубы дыма. — Мне жаль тебя, мио амико, но тут, как говорится, каждый сам за себя. И, Итан, пиццу собирался съесть я, так что кто последний до бассейна, тот будет давиться фритаттой! Виктории хотелось исчезнуть.

***

      Она пропустила тот миг, когда её дружеские отношения с Дамиано переросли во что-то большее. Если, конечно, краснеть, когда он стоит рядом ближе дозволенного на сантиметр или начинает перебирать твои волосы, можно считать этим «чем-то». Скорее, тайные воздыхания в собственной комнате, за что она частенько на себя злилась. — Давай, Виктория, скоро ты заведешь дневник и будешь нахваливать своего любимого Дамиано, почему бы и нет! Господи, какой ужас. Сейчас она сидела за трильяжем и смотрела на свое собственное отражение. Зачем она согласилась? Почему она не слушала их тогда? Эта несчастная вечеринка в честь победы испортит всё. Мысли в голове путались и склеивались одна с другой так же, как и ресницы под толстым слоем туши. Пальцы девушки аккуратно подносили щёточку попеременно то к верхнему, то к нижнему ряду. А если бы он всё-таки хоть раз взглянул на неё по-другому, под другим углом? Если бы хоть раз она заглянула в его глаза и увидела там любовь, привязанность, симпатию? Что было бы, окажись она на месте Джорджии? Признаваться себе не хотелось, но факт оставался фактом — она желала бы это попробовать. — Черт, надо было тогда брать Сиерру. От потери фокусировки щёточка мазнула под глазом, оставляя жирный черный след. Может и правда следовало бы принять в группу первоначальную вокалистку и всех тех насущных проблем, треплющих ей нервы, можно было избежать. Она вновь взглянула на себя, встав и расправив складки на платье. Красиво уложенные волосы. Пухлые губы персикового оттенка, подведенные глаза. Худоба. Виктория всегда любила готовить и любила есть приготовленное. В детстве и в подростковый период она могла съесть две тарелки минестроне за раз, выйти погулять по улицам столицы, купив по дороге банку содовой и мороженое, радуясь жизни. И вечером ещё раз так. Чем старше она становилась, тем меньше была ее порция. Вау, ты видела ноги Джорджии? А её фигура? Просто отпад. Не зря он её приметил. Однажды эта фраза, как ей казалось, открыла ей глаза. То есть все это время для того, чтобы понравиться ему, ей было достаточно немного схуднуть? Все гениальное просто. Начиналось все неплохо. Одна тарелка супа вместо двух, прощай, газировка, привет, салаты. Подумаешь, строгая диета. Она держалась день, два, три. А потом видела перед собой шоколадку, и, не выдерживая, собиралась начать завтра с начала. Постепенно диета заходила дальше и дальше. Каждый раз, выбирая продукты в магазине, взгляд падал не на вещь, а на ее калорийность. В телефоне понакачано приложений для подсчёта калорий. Тысяча восемьсот калорий. Тысяча шестьсот. Тысяча двести. Ровно тысяча. Восемьсот. Шестьсот. С каждым месяцем дневная норма падала, едва ли достигая приемлемого минимума. Девушка поразмыслила и решила, что чем меньше калорий она будет употреблять, тем быстрее она скинет вес. Тем быстрее она заслужит чужое внимание. А вот ее весы так не считали. Она почти не ела, но вес стоял, или, что ещё хуже, только увеличивался. Виктория пренебрегла рекомендацией взвешиваться раз в неделю утром, делая это два раза в день — утром и вечером. Отвес? Ура, сегодня съешь на сто калорий больше. Привес? Садись на голод, корова. С каждым днём она переставала видеть собственную красоту, видя в себе лишь больше недостатков, выдумывая новые. У меня слишком большой живот, у меня жирные ноги, у меня нет талии, у меня, у меня, у меня. А однажды срыв с диеты был неконтролируемым. В тот день Де Анджелис не ела вообще, сходив на долгую репетицию и выполнив длинную тренировку. Она думала, что она не будет, она не собиралась, но так получилось. Её руки сами отрывали куски батона и жадно запихивали его в рот, по дороге открывая контейнер с клубничным джелато, который потом окажется пустым. Девушка не успевала прожевать предыдущей пищи, как ей в рот поступала другая — сыр, ветчина, какое-то непонятно откуда взявшееся печенье, банан, остатки лазаньи. Боль и тяжесть в животе давили на неё, становилось трудно дышать, но руки не останавливались, а только разворачивали очередную плитку шоколада. После этого она садилась на голод. Срывалась. Так работал ее бесконечный круг, подкрепляемый непрекращающимся чувством вины за каждый съеденный кусочек. Случайно вычитала где-то, что, оказывается, после перееданий можно вызывать рвоту. Как просто! И вот ты уже не пялишься в монитор компьютера, а склонился над унитазом с зубной щеткой, засовывая ее в рот и пытаясь разобраться, в какие точки нужно давить, чтобы сделать все правильно. Страшно? Абсолютно. Она боялась это делать, думая, на что идёт. На что могут быть похожи эти ощущения, это больно, трудно, неприятно? С первого раза ничего не получилось. Только какие-то жалкие позывы, и, кажется, она чуть не расцарапала себе небо. Второй, третий, пятый. А вот раза с седьмого, обжигая стенки горла желудочным соком, вышла масса ещё не переваренного шоколада, отдаваясь неприятным сладким привкусом на языке. Оказалось, что это приносит ей эйфорию и облегчение. Рвота приходила ей на помощь день через день. Позавтракала — идёшь выблевывать, обед, ужин — дорога туда же. Пища поступала к ней в минимальном количестве. А потом она поняла, что действительно хочет поесть. Голода после таких горок она, естественно, не ощущала. Но психологический голод брал своё, требуя порцию домашних панини, с любовью приготовленных на гриле. А потом она, зажимая рукой рот, бежала в ванную и тот самый панини оказывался в канализации, пока она сдавленно всхлипывала, сидя на кафеле и размазывая слезы с потекшей подводкой по своему лицу. Она удаляла счётчики калорий, а потом снова их скачивала, не в силах отказаться от этой привычки и тревожась после отправленной в рот дольки помидора. Удивительно, что её ещё не стошнило. И это болото, в которое она добровольно залезла с головой и предпочла не выбираться вовремя, начало тянуть её на дно. Год мучений без любимой еды. Семь месяцев, как её критические дни помахали ей ручкой и просто напросто перестали идти. Да, она похудела на аж десять килограмм, что для ее роста висело буквально на волоске от недостатка веса. Но, к сожалению, проблемы не испарились, больше таких значимых комплиментов она получать не стала, а любимые вещи стали слишком велики. Да и фигура была не очень, по ее мнению, даже стала хуже. Какие тут рестораны? И она сегодня будет старательно избегать тарелок с едой, отсиживаясь в сторонке.

***

      Обстановка внутри помещения настраивала на праздничный лад. Внутри собралась немалая толпа народу — на первый взгляд можно было подумать, что сюда заявилось все население Рима. По праву заведению можно было присудить звание элитного: декор и оформление было выполнено в светлых тонах с проблеском золотого, на стенах кое-где висели интересные картины, а в центре зала на огромном столе стоял «двухметровый-мамма-миа-шоколадный-фонтан», который Де Анджелис проигнорировала. Вместо этого она пыталась включиться в беседу с ребятами, хотя сделать это было трудно, учитывая то, что они не переставали сметать кусок за куском, попутно запивая бокальчиком дорогого вина. Не ел один Дамиано. Он… Он был с Джорджией. Никто, включая Викторию, не был против её компании, хотя ей пришлось собирать остатки своей силы воли в кулак. Похоже, им весело. Переглядываются, она поправляет его пиджак, приглаживает волосы и что-то говорит. Смеются, наверное, вспомнили какую-нибудь нелепую ситуацию. Кажется, они слишком близко. Спасибо, Вик. Ты лучшая, Вик. Что бы я без тебя делал, Вик. А сам стоит в стороне и целует чужие губы, делая вид, что не замечает ее присутствия. Он ведь точно видел, как она на него смотрит. Всегда видел и знал, но продолжал прикидываться дураком. Она отвернулась. Незачем смотреть на то, что обжигает. — Слушай, ты собираешься что-нибудь есть? — поинтересовался Томас, приподняв бровь. Девушка сглотнула. — Я не голодна. — Ты за вечер ничего в рот не брала. — Просто я наелась перед выходом. — Знаешь, съешь хотя бы этот салат, а то в нас не влезает. — вклеился в разговор Итан, пододвинув зелёную тарелку к девушке. Она неуверенно взяла в руки вилку, и, подрагивая, насадила на неё несколько листиков салата и куриную грудку. Это было вкусно. Хотя бы потому, что она не помнила, когда последний раз ела нормальное мясо. И даже почти успокоилась, оставив запачканную тарелку на столе и пытаясь расслабиться и отдаться атмосфере. Пока не почувствовала, что мясо вместе с зеленью сейчас выйдут наружу, причем в ту же тарелку. Господи. — Ребят, я отойду, — прошептала она, стремительным шагом направляясь в сторону уборной. Дверца хлопнула, и, не успев зайти в кабинку, она склонилась прямо над раковиной, опираясь на столешницу. Она чувствовала, как пережеванное мясо, смешанное с собственной слюной, поднимается по стенкам горла и видела, как оно оказывается в раковине. Чувствовала, как листья прилипают к небу и оставляют неприятные ощущения, потому поддевала их языком и сплевывала в эту непонятную кашу, которая должна была быть внутри нее ближайшие несколько часов. Ей было мерзко. Она приложила руку к животу, другой рукой хватая салфетку и вытирая остатки слюны на губах. Чувство, будто там дыра. Включив струю холодной воды, она прополоскала рот от остатков пищи, наблюдая, как тяжело они просачиваются в маленькие отверстия. — Вик? Вздрогнула. Некоторая часть еды не успела уйти, поэтому отмахиваться смысла нет. — Дами. — простой ответ, дружеское приветствие. Даже не посмотрела в его сторону. Тот же медленно подходил к девушке, пытаясь прочитать её эмоцию. — С тобой всё нормально? Выглядишь неважно. Он положил кисти ей на плечи, аккуратно разворачивая лицом к себе. Басистка подняла голову и заметила его обеспокоенный взгляд. Легко усмехнулась, покачала головой. — Нет, Дами. Я не в порядке. Я голодаю днями, неделями. Уже год голодаю. Как только решаю съесть что-нибудь, так меня выворачивает к чертовой матери и я вынуждена отмывать эту блевотину со стенок моей раковины. А что? Напряжение, исходящее от мужчины, можно было видеть невооружённым глазом. Руки, лежавшие на плечах, постепенно сползли и более не удерживали предмет беспокойства, чтоб она ненароком не убежала. Он закусывал губу, нервно крутил кольцо на пальце, хмурил брови, а на словах о голоде, казалось, застыл на секунду и не мог поверить услышанному. — Почему ты не сказала об этом раньше? Ты хоть понимаешь, что ты творишь? О чем ты думаешь вообще? — девушке был неприятен такой напор слов, переходящих в крик, оттого, видимо, её и охватила горячка спора. — Я не маленькая и я осознаю свои действия, Дамиано. Я знаю, насколько это серьезно! Ты думаешь, я не пыталась от этого избавиться? — Судя по тому, как ты об этом рассказываешь, нет. Он скрестил руки на груди. Девушка, не готовая к такой смене настроения на холодность, только всплеснула руками и округлила глаза. — Что ж, тогда, полагаю, тебе будет интересно узнать о том, что началось всё это из-за тебя! Возглас эхом отдался в стенах ванной комнаты. Повисло неловкое молчание. Их взгляды, такие разные, были направлены друг на друга. Она смотрела с обидой, с вызовом. Взгляд был твердым. «Только возрази — прихлопну на месте». Солист в принципе опасался потерять связь с происходящим, потому что метался из крайности в крайность. Но он был растерян. Злость, безусловно, была обусловлена не чем иным, как тревогой за близкого человека. Подруга бесила его. Она, как он думал, была слишком самостоятельна и всегда несла на себе слишком большой груз проблем и ответственности. Но быть тем самым грузом было бы слишком тяжело для него. — Знаешь, из-за чего я продолжаю ненавидеть себя каждый день, который проживаю, потому что мучаюсь и пытаюсь перестать об этом думать, но у меня не получается?! Да из-за того, что моя выдержка дала трещину и я позволила себе влюбиться. И не в какого-нибудь интересного парня из Тиндера, а в тебя! Хотелось сохранить жесткость, но ее голос то и дело скакал, срываясь, а глаза поблескивали от скапливающейся жидкости. Она чувствовала, как её лицо наливается красным. — И вообще, ты такой… Такой мудак! Просто ужасный, надоедливый… Она не успела договорить, почувствовав лишь нежное прикосновение к талии и рывок. Её сжимали в крепких объятиях, на плече покоилась чужая голова, а сама она утыкалась ему в грудь из-за разницы в росте. И, на удивление, стоять вот так и плакаться в чужую жилетку было очень комфортно. Её руки окольцевали его в ответ, а он, чувствуя, как она трясётся и всхлипывает, шептал какие-то нежные слова и одной рукой поглаживал пшеничные волосы. Прошла минута, пять, десять. Стало тихо. Лишь отдаленные шумы веселящегося зала помогали оставаться при уме. — Почему она? — прозвучал вопрос, заданный севшим голосом. Они все ещё прижимались друг к другу, как продрогшие на улице котята. — О чём ты? — Почему ты выбрал Джорджию, а не меня? Чем я хуже? Она высвободилась и слегка отодвинулась, держась за крепкие предплечья. И повезло, что держалась, иначе б она точно рухнула на пол, замечая, что он тоже плакал. Что он тоже шмыгает и вытирает соль и потёкшую подводку под глазами рукавом. Наверняка останутся пятна. И причина этому — она сама. Вывалила на него свои проблемы и назвала причиной своих терзаний. Я думала, что не понравлюсь тебе, оттого и морю себя голодом. Ты уже мне нравишься. Я хотела стать ещё лучше, ещё красивее, быть на твоём уровне. Ты всегда была самой прекрасной, ты была выше меня. Почему ты никогда не говорил этого? Думал, что не понравлюсь. Два самых ярких человека группы, которая побеждает в самых известных европейских конкурсах, два человека, которые творят непонятно что на сцене, которые кричат о бессмертии рока, пускают двусмысленные шутки в сторону друг друга и без колебаний бы напились и устроили танцы на столе или представление в стиле pole-dance, последнюю четверть часа в обнимку плакали в женском туалете. Так и подпишите: «Монескин. Сцена в ванной». Их лбы соприкоснулись, а глаза не видели ничего. Закрыты. — Прости меня, Вик. Я просто не заслуживаю твоих страданий и твоей любви. Я не заслуживаю тебя, хоть и смею любить в ответ, — он замолк на секунду, прикусив губу. Очередная привычка, которую Виктория знала слишком хорошо, и она ей не нравилась. После этого всегда остаются ранки и приходится использовать бальзам, теряющийся на дне косметички. Она позволила себе слабость, зацепившись уже открытым взглядом за эти губы. А очнулась только тогда, когда услышала удивленный вздох и почувствовала привкус сигарет. Сопротивления не последовало, скорее, наоборот. Его большие ладони бережно обхватили девичьи щёки, пока короткие ногти оставляли небольшие царапины на его шее. Один поцелуй перерос во множество маленьких. Он целовал ее в лоб, в нос, щёки, подбородок, ключицы и шею, повторяя «прости» и «я люблю тебя». Она грустно усмехалась, отвечая «не ври».

***

      — Слушай, а где эти двое? Я планирую влить себя весь шоколад из этого фонтана, им ничего не останется. — Знаешь, Томас, к бассейну опоздал ты. Так что вперёд, доедай порцию омлета. Я уверен, что с ними все нормально и они просто решили выяснить отношения в очередной раз. О, и передай мне вон ту тарелку с клубникой. Дамиано, вышедший из-за угла, решил, что украдёт несколько для Виктории. Пусть ей будет тяжело их проглотить. А еще он решил, что они обязательно сходят в кафе и съедят по тарелке ореховой пасты, когда она восстановится. И у неё получится, потому что он планирует дарить ей свою любовь всю оставшуюся жизнь.