The Strength in Vulnerability

К десятому часу своего двенадцатичасового дежурства Суга начал ощущать, как подкрадывается усталость. Он чувствовал, что сознание начинает затуманиваться; ноги болели, желудок ныл от недостатка пищи. Иногда его вечный запас энергии выручал даже в самые изнурительные смены в больнице, но сейчас явно был не один из таких случаев. Его коллега, Сатоко, пронеслась мимо поста медсестер с охапкой карт. – О, слава богу, – сказала она, увидев Сугавару. – Не мог бы ты позаботиться об этом? Я должна вытащить стекло из ноги одного парня, пока он не перебудил всех пациентов. Стало слышно, как кто-то слабо завыл на заднем плане. – Он все еще в приемной? Сатоко тяжело оперлась о стойку. – Боже, нет, я заперла его в одной из семейных комнат, чтобы он ничего не учудил, – семейные комнаты предназначались для близких, получающих плохие новости, но на самом деле они спасали в любых ситуациях, например, когда пациентам требовалось уединение. А иногда годились и для частной жизни врачей. Суга потянулся за папками. Девушка благодарно улыбнулась и разделила кипу карточек на две, протянув половину. Он окинул взглядом свою часть и насчитал четыре штуки. Это будет напряженная ночь, хотя отнюдь не самая хлопотливая, с какой приходилось иметь дело. – Спасибо, Суга-кун, ты мой спаситель. Парень слабо рассмеялся. Боже, как он устал сегодня. – Это моя работа. А теперь иди разберись со «стеклянным парнем». Сатоко подмигнула и поспешила прочь. Суга посмотрел на стопку, которую держал в руках, и прочитал прилекрепленную сверху записку с номерами кроватей каждого пациента, наспех нацарапанными рядом с очень кратким описанием симптомов. Сломанная рука, обезвоживание, мигрень, боль в животе. Достаточно просто, и, казалось, никто не умрет в ближайшие тридцать минут, что не могло не радовать. Сначала он навестил больного мигренью, но Сатоко уже позвонила дежурному врачу, так что здесь больше ничего не оставалось делать. Вторая кровать, у которой он остановился, принадлежала угрюмой девочке-подростку со сломанной рукой; Суга установил капельницу, тихо болтая, чтобы отвлечь от иглы, и оставил ее и ее мрачную мать ждать ортопеда-ординатора, который должен был вправить кость. Двое готовы, осталось еще двое. Мужчина, поступивший с болью в животе, дремал на кровати, пока жена рассеянно гладила его по руке. Сугавара задал ей пару вопросов и сказал, что вернется через двадцать минут, если к ним не подойдут раньше (все равно дело не казалось особенно срочным, пока пациент спал). Осталось только обезвоживание. Он порылся в карточках, которые держал в руке, переложив последнюю на верхнюю часть стопки, и подошел к кровати обследуемого. За занавеской было слышно, как спорили приглушенными голосами, и Сугавара боролся с желанием непрофессионально съежиться. Конфликтные пациенты всегда были самыми сложными. Плохо, если они ссорились с врачами, еще хуже – если ссорились со своими супругами или друзьями и устраивали массовые разрушительные драки посреди отделения неотложной помощи. Суга всегда был причастен к подобным случаям, особенно с тех пор, как другие работники поняли, что он одарен искусством каким-то образом рассеивать гнев людей. Вернее, когда это было возможно; иногда никто не мог предотвратить бурление действующего вулкана эмоций посетителя. Сугавара, прежде чем отодвинуть занавеску, прочистил горло в попытке предупредить о своем присутствии находящихся за ней. Голоса стихли за мгновение до того, как он вошел внутрь. – Мне сказали, что вы здесь из-за обезвоживания, мистер…, – Суга просмотрел карту, чтобы найти имя. Однако там было пусто. – Бодрячок-кун? Молодой врач удивленно поднял глаза. Он не слышал этого прозвища уже восемь лет. Ойкава очевидно выглядел старше и был немного более крупным, чем в средней школе. Но в остальном, если верить памяти Суги, он совсем не изменился. Прическа осталась той же, вкупе с торчащим завитком, который не примялся даже под натиском больничной подушки. Парень был бледен, как обычно и происходило с людьми, поступающими в скорую. Рядом с ним Ивазуми, стиснув челюсти, держал кулаки в карманах и выглядел таким же взбешенным, как и всегда. – Я в порядке, – протянул он, – в отличие от этого идиота. Он отключился на работе час назад. – Расслабься, Ива-чан, это просто обезвоживание. Я уже чувствую себя намного лучше, – Ойкава для пущей выразительности поднял руку, в которую была вставлена капельница; трубки свисали с кровати. – Положи ее обратно, прежде чем все вытащишь, придурок, – прорычал Иваизуми. Суга боролся с желанием рассмеяться. Восемь лет – и ничего не изменилось между этими двумя. – Все в порядке, Ивазуми-сан, капельница не должна выйти так легко. Хотя я могу закрепить ее более прочно, если ты волнуешься. Когда тебя приняли, Ойкава-сан? – Как официально, Бодрячок-кун. Раньше ты называл меня Ойкава. Ивазуми закатил глаза и ответил за него. – Думаю, около восьми. Сугавара поднял запястье, чтобы проверить время. Его часы – подарок Дайчи – были сделаны из ярко-синего пластика. Металлические так трудно чистить, когда постоянно приходится работать с кровью. – В таком случае мы продержим вас здесь еще сорок пять минут, просто для наблюдения. Я вернусь в девять с документами о выписке. – Так скоро уходишь? – тон Ойкавы граничил с кокетством. Что-то скрутило внутренности. – Если бы мы сейчас не были в больнице, я бы врезал тебе, – решительно сказал Ива. – На самом деле, – вставил Суга, прежде чем задернуть занавеску, – больница, безусловно, лучшее место, чтобы ударить кого-то. Потому что если понадобятся швы, не нужно будет далеко ходить. Ивазуми фыркнул. – Мне нравится ход твоих мыслей, Сугавара. – Подло, Бодрячок-кун! – Ойкава заскулил, плюхаясь на больничную койку. – Очень подло!

х

Суга невзлюбил Ойкаву при первой же встрече. Слишком самоуверенное чванство чертовски отталкивало еще до того, как тот успевал открыть рот. Ослепительные улыбки, благородство в адрес своих фанаток – все это казалось таким поверхностным. Словно он был добрым только потому, что люди ожидали этого от него. Как будто в противном случае он не беспокоился бы ни о ком, кроме себя. Сугавара не мог вынести этого в человеке. Но если Ойкава действительно заботился о ком-то еще, этого, по крайней мере, никто не видел. На корте он был психологическим манипулятором, его подачи не только физически, но и ментально точно определяли, как уменьшить оборону противника. Он мог распознать слабое место команды, просто взглянув на нее, и это было, откровенно говоря, пугающе. Суга делал все возможное, чтобы поднять ребятам настроение во время первого официального матча против Сейджо, но этого было недостаточно. Они подошли так близко, только чтобы в итоге быстро попасться в ладони Ойкавы. А потом, в раздевалке (Суга никогда никому об этом не рассказывал, даже Дайчи), Ойкава поймал его взгляд и подмигнул. Подмигнул, как бы говоря: «Спасибо вам за то, что вы сражались и проиграли». Спасибо, что отдали все свои силы и все равно оказались недостаточно хороши. Вот тогда неприязнь переросла в настоящую ненависть. Потому что если Сугавара Коши и выкладывался на полную в тот день, – а он, черт возьми, выкладывался, – то определенно не ради Ойкавы Тоору. Он ехал домой на автобусе один, молча кипя от злости, отказавшись от будничного предложения Дайчи занять ему место. Что ж. Ойкава хотел, чтобы все крутилось вокруг него? Хорошо, они подыграют. Но Суга заставит его пожалеть об этом. Он не мог перестать думать о том дне соревнований даже после того, как парни покинули больницу – он вручил Ойкаве на подпись бумаги о выписке с максимально каменным выражением лица, что даже Ивазуми косо посмотрел. Когда смена закончилась, Суга позволил Сатоко болтать о личной жизни ее сестры, иногда бросая отреченное «да» или «правда?» в ответ, но его мысли были далеко. Он хотел позвонить Дайчи по пути домой, но, в конце концов, решил не делать этого. Тот турнир стал началом их соперничества. Ойкава, ощутив небольшую победу над Сугой, продолжал провоцировать его при каждом удобном случае. Появлялся на тренировочных матчах Карасуно без веской причины. Раздражал на соревнованиях, шепча разные ехидные комментарии достаточно громко, чтобы его было слышно, когда они проходили друг мимо друга в коридорах. Он хотел этой реакции: той вспышки гнева, которую Сугавара по глупости ему показал. Парень понял схему довольно быстро, после чего легко заставлял черты лица игнорировать провокации. Потому что он хотел расстроить самонадеянного болвана больше, нежели выплеснуть свой гнев. Это было гораздо приятнее: наблюдать, как Ойкава ежится, когда его манипуляции терпели крах. Суга сошел с поезда и направился в свою маленькую уютную квартирку, прокручивая в голове их взаимоотношения. Последний разговор особенно свеж в памяти – довольно запутанный и незавершенный для обеих сторон. По крайней мере, так казалось, потому что у самого Ойкавы еще не было возможности объяснить собственное поведение. Когда Суга зашел домой, снимая зимнюю одежду усталыми, онемевшими руками, он не мог не признать своего удивления тому, что сегодняшний Ойкава был таким… вежливым. В смысле, конечно, прошло до смешного много времени с тех пор, как они в последний раз общались, но Сугавара всегда считал его человеком, который держит обиды всю жизнь. Может быть, после того решающего разговора на Весеннем Турнире что-то изменилось между ними двумя. Может быть, Ойкава действительно разобрался в своих чувствах и понял, каким придурком был по отношению к Суге. Или, может быть, он просто был застигнут врасплох в больнице, и возможности возродить свой старый гнев не оказалось. Все варианты одинаково имели место быть. Наконец, почистив зубы и надев пижаму, парень рухнул в постель. Все было довольно спорным, но он, в любом случае, не собирался снова видеть Ойкаву.

х

– Думаешь, он все еще ненавидит меня? – размышлял Ойкава по пути домой на такси. Сидящий рядом с ним Ивазуми застонал и откинул голову на спинку сиденья. – Это не было бы чертовски удивительно, идиот, – он провел рукой по голове, приглаживая волосы: недавно он начал стричь их очень коротко, в стиле, похожем на тот, с которым всегда щеголял Ватари. Ойкава тоже стал гладить его мягкий пушистый ковер на голове. Хотя сейчас, когда Ива злился из-за того, что ему пришлось мчаться в центр города после звонка от одного из коллег Ойкавы, было немного не время для этого. – Интересно, заговорит ли он со мной? Если я вернусь туда. – Это и есть твой план? – Ивазуми поднял бровь. – Загнать его в угол на работе, когда он по локоть в чьих-то кишках, и попросить прощения? – Ива-чан! Отвратительно! – Он медбрат, Ойкава, у него нет на тебя времени, – Ива посмотрел в окно. – Там дела поважнее, например, спасение жизней, очистка физиологических жидкостей или что-то в этом роде. – Спасибо за вотум доверия. Я отменяю твой статус лучшего друга на эту ночь, – парень демонстративно повернулся к своему запотевшему от дыхания окну и драматически вздохнул. Некоторые вещи в отношениях с Сугой остались неразрешенными. Ойкава не ожидал, что их последнее взаимодействие будет, ну, действительно последним (по крайней мере, до сегодняшнего дня). Это совсем не было похоже на конец, но потом школа закончилась, все двинулись дальше, и то, что формировалось между ними, было забыто на стоянке средней школы Карасуно. Он не ненавидел Сугавару. И у него было ощущение, что тот, в конце концов, тоже не испытывал злобы. Если бы Суга-чан чувствовал к нему отвращение, он бы закричал. Заорал во все горло; может быть, шибанул бы несколько раз кулаком в стену. Ойкава намеренно провоцировал, намеренно испытывал границы этих странных, питаемых ненавистью отношений, чтобы увидеть, как далеко он сможет зайти, прежде чем терпение Суги лопнет, и тот, черт возьми, начнет сражаться так, как действительно мог и хотел. Но вместо этого он оставил Ойкаву стоять там в одиночестве, с ощущением, словно его ударили, когда на самом деле Сугавара не поднимал руки. Бодрячок-кун имел отвратительную привычку переворачивать все ожидания. Во-первых, когда во время игры он проявил внезапную способность к стратегии. Это едва не стоило Сейджо их победы на чемпионате. Тогда Ойкава впервые по-настоящему нервничал из-за скромного мальчика с очаровательной родинкой и серебристыми волосами. Потому что узнал собственный образ: спокойное, беззаботное, даже слегка глуповатое поведение, которое он демонстрировал, чтобы скрыть производимые в тайне расчеты и резервы интеллекта, которые он использовал, чтобы добить своих противников, прежде чем они что-то заподозрят. Маска Суги немного отличалась, но он, так или иначе, был дикой картой; единственным членом волейбольной команды Карасуно, которого Ойкава не мог прочитать, как открытую книгу. Впервые настоящего Сугавару он буквально мельком увидел в раздевалке после их победы на Межшкольном турнире. Это был не самый гордый момент для Ойкавы, если быть по-настоящему честным с самим собой (что он делал редко). Ивазуми, увидев это, свернул бы ему шею. Но Ойкаве жизненно необходимо было посмотреть, сможет ли он поколебать уверенность Суги, поэтому он сделал самую неприятную, самую рисковую вещь, которую только мог придумать… он подмигнул. И исполнил свое желание – на мгновение в глазах парня вспыхнула чистая ярость. Ойкава знал этот взгляд; он видел то же самое на собственном лице, когда просматривал официальные фотографии со своей последней игры с Шираторизавой. Был один конкретный его снимок – в воздухе, ладонь вот-вот соединится с мячом. До конца матча оставалось три очка, три очка, отделяющих Сейджо от поражения. Ушиваки в кадре не было, но Ойкава помнил взгляды, которым они обменялись перед тем, как он позволил своему соревновательному огню разгореться в животе, пока он не пришел в движение, направляя весь свой гнев, свой дух воина на этот решающий удар. Либеро Шираторизавы принял пас, едва-едва обратив игру в поражение Сейджо. Но это не главное. Суть в том, что у Сугавары был ровно такой же вид, руки явно чесались приложить голову Ойкавы об пол, как волейбольный мяч. Через мгновение он ушел с побелевшими костяшками пальцев, и Ойкава понял, что выиграл этот раунд. Он также знал, что это далеко не конец.

х

– Суга-кун, здесь кое-кто хочет тебя видеть, – Сатоко наклонилась и заговорщически прошептала на ухо. – По-моему, он уже приходил на прошлой неделе. Вы, ребята, нашли общий язык или что-то в этом роде? Суга бросил на нее растерянный взгляд, затем осознал, кто, вероятнее всего, это был и издал низкий стон, к большому замешательству девушки. Ох, пожалуйста, ради всего святого, пусть это будет не Ойкава. Конечно, это оказался именно он. – Бодрячок-кун! – пропел парень, вскакивая со стула. На этот раз он был менее бледен и элегантно одет: черное шерстяное пальто свободно висело поверх рубашки, жилета и галстука, которые были бы очень сексуальными, если бы не Ойкава. Сугавара отказывался считать его привлекательным. Это означало бы позволить ему победить. – Что ты здесь делаешь? – Я порезался, – сказал Ойкава, подняв палец и по-волчьи ухмыльнувшись. Суга опустил руки по бокам. Он был не в настроении подыгрывать. – Серьезно, что ты тут забыл? – спросил, опускаясь в одно из бирюзово-бежевых кресел в приемной. Ойкава сел рядом с ним, выглядя слишком довольным собой. – В прошлый раз у нас не было возможности наверстать упущенное. Как у тебя дела? – Занят, как ни странно. Учитывая тот факт, что я все еще на работе. Думал, для тебя это очевидно. Ойкава не растерялся. – Хорошо, хорошо, – сказал он, поднимая руки в притворной капитуляции, – я позволю тебе уйти к слабым умирающим пациентам. Они явно важнее твоих самых давних и дорогих друзей. – Мы не были друзьями, Ойкава. И уж точно не самыми близкими. Тот выглядел оскорбленным. – Это не значит, что мы не можем быть ими сейчас, Суга-чан! Обидно, что ты так легко бросаешь меня. Суге стоило поскорее покончить с этим. У него были пациенты и ноль энергии прямо сейчас, чтобы иметь дело с Ойкавой. – Если я пообещаю встретиться с тобой за чашкой кофе, ты позволишь мне вернуться к работе? Молодой человек заметно оживился. Невозможно было сказать, была ли его улыбка искренней, поэтому Суга не стал зацикливаться. – Звучит замечательно! В паре кварталов к северу отсюда есть новое кафе, которое мне до смерти хочется посетить, я отведу тебя туда! Когда ты освободишься? – Напиши мне, вот номер, – он продиктовал слишком быстро, но Ойкава все равно записал. Суга вздохнул и поднялся на ноги. Он, вероятно, пожалеет об этом позже, но, по крайней мере, теперь можно спокойно вернуться к обязанностям. Он помахал на прощание через плечо, даже не обернувшись. После смены на его телефоне, как и ожидалось, было сообщение.

От: неизвестный номер >Кофе с Бодрячок-куном, волнующе! Дай мне знать, как освободишься! ヽ(゜∇゜)ノ

Как, черт возьми, он вообще сделал этот смайлик на мобильном телефоне? Неважно, Суга не хотел знать. – Итак, – пропела Сатоко, – кому пишешь? Это тот парень, что заходил раньше? – Привет из прошлого, – вздохнул он, засовывая телефон в карман, чтобы скрестить руки на груди, – мой заклятый враг. К сожалению, да, я пишу ему. – Заклятый враг, значит? Звучит горячо. Суга пожал плечами, надевая пальто. – Ты хуже всех, Сато-кун. Сущее зло. – Собираешься увидеться с ним снова? Он закрыл глаза и потер лицо. – Да. – Ха! Я так и знала! – Сатоко хихикнула, увернувшись от удара. – Итак, расскажи мне, как вы стали злейшими врагами? – она ахнула, – у вас двоих был страстный секс на почве ненависти?? – О боже, Сато, нет. У нас не было секса на почве ненависти. Только ненависть, никакого секса, – он протараторил, засунув ладони глубоко в карманы пальто и стараясь не покраснеть от смущения. – Как скажешь, – отозвалась девушка, просовывая руки в рукава ярко-фиолетовой куртки. – Кстати, я все еще жду эту историю. Суга заправил выбившуюся прядь волос за ухо. – Помнишь, я говорил, что в старших классах состоял в волейбольной команде? Этот парень учился в другой школе, мы пару раз играли с ними на соревнованиях. И он, и я были связующими на одной и той же позиции. – О, так вы были кем-то вроде спортивных соперников? – Сатоко задумчиво напевала. Они вышли из дверей больницы в ночь, мимо проносились снежные вихри. Суга закутался в шарф, сгорбив плечи от холода. – Не совсем так, – это был Кагеяма, а не он. Сугавара даже не мог сравниться с навыками Ойкавы в сеттинге. – Мы лишь развили вражду вне корта, я действительно не знаю, как это произошло, – да, на самом деле так оно и было. Все началось с того дьявольского подмигивания, которое крутилось в глубине сознания Суги с тех пор, как Ойкава появился в приемном покое на днях. Он просто не был полностью готов говорить об этом, особенно с таким проницательным человеком, как Сатоко. – Вражда? – Да, это, пожалуй, самое странное. Я никогда не мог сказать, пытался ли он флиртовать, либо же угрожал мне, это всегда было похоже и на то, и на другое. Все, чего он хотел от меня, – это реакция, поэтому я никогда ее не показывал, – Суга поднял глаза к небу, позволив легкой снежинке опуститься на щеку. Он моргнул, чтобы снег не попал в глаза. – Но он не оставлял меня в покое, и в конце концов все начало выходить из-под контроля. Мои товарищи по команде вмешались, и мне пришлось поставить точку. Это было восемь лет назад, с тех пор я с ним не разговаривал. До этого момента. – Ставлю десять баксов на то, что он был влюблен в тебя, – сказала Сато, одарив коллегу улыбкой. Суга откровенно рассмеялся. – Может быть, честно говоря, я понятия не имею. Зная Ойкаву, никогда нельзя сказать наверняка. – Так его зовут Ойкава? – Да, Ойкава Тоору. Мы называли его «Великим Королем». Он был достаточно напыщен, чтобы заслужить данный титул, это точно. Сатоко достала из кармана ключи и открыла машину. В десяти футах впереди замигали фары – Ну, мне пора. Помни, если вы встретитесь снова, я хочу получить полный отчет, со всеми подробностями. Даешь слово? – Сато…, – заскулил Сугавара. Девушка притянула его для коротких объятий. – Не. Упустив. Ни-од-ной. Ладно? Спокойной ночи, Суга-кун. Она села в машину и уехала. Суга развернулся и направился к вокзалу, рассеянно поигрывая телефоном в кармане пальто. Он чувствовал, что что-то должно было случиться. Но сейчас, когда вопросов было больше, чем ответов, он не был уверен, что может что-то обещать Сатоко.