Лучший способ спрятать труп

      «Медик, который учится на "четвёрки", будет лечить людей на "четвёрки". Троечник будет лечить на "трояки". У студента, который учится на пересдачи, пациенты будут умирать», — такова была речь Танариса на собрании учебно-воспитательной комиссии, когда решался вопрос о допуске к пересдачам. И это была полная херня. На правду жизни вся его болтовня похожа, как мышь на слона, как бабочка на леопарда.       Танарис жил недалеко от морга, он сказал, что дома у него есть всё необходимое, чтобы ушить рану. Анир согласился и шёл теперь рядом с этим напыщенным ханжой, прикидывая, кто же с их курса вообще когда-либо шил на живом человеке. На трупе пробовали хотя бы раз, наверное, все, как раз-таки одно практическое занятие по оперативной хирургии этому было посвящено. Но тогда они учились шить кожу. Ну а мышцы? Их и не шёлком шьют, а чем? Кетгутом, «кошачьими кишками», точно. Да никто с их курса за это не взялся бы, а если б взялся, то вышла бы полная лажа. И где берут этот кетгут?       Убивать, впрочем, тоже едва ли кому-нибудь из четверокурсников приходилось.       — Не думай, что я тебе не благодарен, — заговорил вдруг Танарис. — Я благодарен. Но только одного не пойму: зачем было убивать? Можно же было как-нибудь... оглушить...       — Вот и оглушил бы, чего же ты ждал, а? Херов болтун! — взъярился Анир. Особо бесило, что он так и хотел сделать: Лайса он приложил сзади стулом, а тому хоть бы что, голова дубовая, отпустил беспомощного болтолога и за меч схватился. Мечи у обоих злоумышленников были длинные, военные, не так-то ловко драться против них с короткой студенческой трёхчетвёрткой, к тому же Анир впервые в жизни сражался всерьёз, насмерть. Поди успей подумать, как бы кого не поранить. Он просто дрался в полную силу, как его научили. Но этому пытаться что-то объяснить — что горохом об стенку. Странно, что он вообще умеет говорить что-то нормальное, обычное, а не одни только дебильные лозунги. Какого фига Анир полез его выручать? Какого? Пересидел бы, отзанимался, да и домой бы пошёл. И сдал бы завтра (уже сегодня) «топку» на свой «трояк». А теперь ещё и время тратится так бездарно.       Да нет... Нет, не смог бы он ни сидеть, ни заниматься. Не смог бы.       Танарис жил в длинном однокомнатном флигеле почти в самом центре. Интересно, откуда бабло только берёт... родители оплачивают, что ли. Хотя нет, вообще не интересно, ну его нахер.       Танарис развёл возню с инструментами: разжёг жаровню, поставил воду вариться. Анир уселся на стул и принялся ждать. И думал волей-неволей.       Лайс вообще был этакий наивно-хитроватый бездельник. Вместо работы садился на лавке у морга, грелся на солнышке и стрелял махорку у студентов и других прохожих, заводил с ними долгие разговоры за жизнь. Ругал правительство и рассказывал про детей. Дети его сироты, блин, теперь. Простоватый был такой, добряк этакий безобидный. То есть, Анир так думал. Да сказал бы кто, что у него меч где-то дома валяется, так Анир бы посмеялся разве. Что знает, с какой стороны вообще браться за меч. Только это и знает, впрочем, махать получается у него так себе. То есть знал.       — А ты знал, что... там, в прозекторской... — снова начал Танарис, снова застав задумавшегося Анира врасплох. — Ты меня сразу узнал?       — Тебя я сразу узнал, — ответствовал Анир. — Пиздабола ебучего.       — Хватит сквернословить.       — Ну, значит, хуеплёта. Пиздуна. Сраного пустобрёха.       — Я понял...       — Хуйло ебаное. Ту херь, которую ты несёшь, невозможно спутать ни с чем. «Вы не имеете права воровать трупы!» Бля... Это что, спирт там у тебя? Дай хлебнуть.       — Нет. Спирт следует использовать только для дезинфекции и антисептических мероприятий. Пьянство вредит здоровью.       — Бля, ты издеваешься... Ты не можешь эту хуету болтать серьёзно...       В спирте Танарис замочил моток жёлтой лески (этот самый кетгут, что ли?) и спрятал банку в шкаф. Видать, от греха подальше.       — Я понял, что ты не питаешь ко мне тёплых чувств, — он сказал. — Это в полной мере объяснимо и... взаимно. Но почему тогда ты мне помог?       — Да потому что у меня есть честь! — объяснил Анир с неожиданным для самого себя жаром. — Сраный ты урод... Я не мог смотреть, как один хуеплёт и пиздабол на моих глазах превращается в труп. Я просто не мог на это смотреть. А ты? На что ты не мог смотреть, а? Как из морга тырят трупы? Трупу-то похуй уже, а убийцам твои морали тем более похуй. С первого взгляда же ясно было, что прибьют, наплюют и разотрут... А я из-за тебя сегодня человека убил. Двоих. Вот уж не думал... А, что говорить.       Рано или поздно это должно было случиться. В конце концов, он воин.       — Я благодарен тебе. Я очень...       — Засунь свою благодарность себе в задницу, — посоветовал Анир. — Мне она нахер не нужна.       Анир на мгновение снова как бы оказался в прозекторской и выловил, понял, что тогда произошло, что он почувствовал: что он избранник бога, любимец Аруны. Ему словно бы высочайше доверили сомнительной привлекательности право единожды выбрать, кому жить дальше, а кому умереть. Он слыхал, что господь Аруна, бывает, странноватыми дарами одаривает своих приверженцев... И Анир сделал выбор. Жалел ли? Да нет, всё-таки нет. Жизнь этого болтливого ханжи что тогда, что сейчас казалась немножко ценнее, чем жизни тех двоих. Но это его собственные разборки с его собственной совестью. И нет смысла кого-либо в них посвящать. Меньше всего — самого этого болтливого ханжу, таво Танариса.       — Нет. Я в самом деле... — лепетал между тем Танарис непривычно искренним тоном, без морализаторства и прописных истин. — Я тебе должен. Добром... Клянусь воздать добром за добро по твоему разумению. Клянусь исполнить любую твою волю. Жизнью своей четырежды клянусь. Клянусь.       Анир чуть со стула не свалился, услышав это. Что он несёт опять, пустословный урод, как он может... Он, кому зазорно даже студенческую трёхчетвёртку в руки взять, проговаривает слова воинской клятвы. Это мерзко. Дрянь какая... Дерьмо. Хоть зеркально отражай: «клянусь воздать злом за зло по разумению своему...» Какое, впрочем, зло? Какого зла заслуживает этот дурак? Какого зла, чтобы было не слишком много, не слишком мало, а в самый раз? Я его проучу, зло подумал Анир, пусть заречётся впредь сотрясать воздух пустыми клятвами.       — Коли так, таво Танарис, — сказал он, выдержав паузу, — то расплачивайся натурой.       — Как?       — Натурой, блядь. Я арунит, чтоб ты знал, Аруна синеликий есть господь мой бог и единственный господин, которому я служу, — Анир проговорил формулу почитания синеликого бога войны, который признавал только один вид любви: краткую любовь между воинами, необходимую для успокоения плоти. С большим наслаждением он это произнёс, глядя, как вытягивается самодовольная физиономия таво Танариса. И потом только со страхом подумал: а если он скажет сейчас: конечно! с радостью! вперёд! в койку! Анир же не сможет ничего, на умника на этого даже смотреть противно, не то что трогать. Не то что...       Но нет, таво Танарис явно растерялся. И молчал. Водил хаотически по плите правой рукой, то и дело сводя пальцы в кулак. А когда заговорил, это даже не было связной речью, и Анир вполне насладился этой его растерянностью и повеселился. Да, забудь все свои тупые лозунги. Подумай собственными затхлыми мозгами, пусть их продует как следует.       — Я... нет. Есть... Ты же не... Это не... Есть такие вещи, которые... которых...       — Которые ты сделать не можешь, — закончил за него Анир. — Кто бы сомневался. Что ж ты не добавил в формулу, как некоторые: «...исполнить любую твою волю, какая мне по силам»? А? Ты дурак и ничтожество, «таво» Танарис. Нет у тебя чести. И шить мне ничего не надо. Разберусь как-нибудь сам.       Анир неспеша поднялся со стула. Взял с крюка свою перевязь с трёхчетвёрткой. Принялся застёгивать. Одной рукой это медленно получалось, неловко. Но от веселья его настроение резко прыгнуло к грызущей тоске. Дурацкая выходка, в общем-то. Пустая. Дельта в самом деле, наверное, срастётся косо. А Танарис найдёт способ выжить его из универа, он теперь станет его личным врагом, а не как раньше, просто так. Такие люди не прощают унижений. Да было бы кого выживать! «Топку» он не сдаст завтра, это как пить дать. Почему он так уверен был в своём «трояке»? Завтра специально собирается экзаменационная комиссия, которая будет проверять только его знания. Его одного. Все прочие «топку» уже сдали — или уже отчислены. Его по всему курсу прогонят, и он, конечно, будет «плавать». Будет «плавать» в каждой теме. То есть, всё это будет уже сегодня. Он готовился почти две недели, но этого недостаточно. И на трупе он не всё успел посмотреть, что хотел. Может быть, и был бы «трояк», если бы не бестолковая сегодняшняя ночь... Его исключат.       И что тогда делать? Снимая с крюка плащ, Анир впервые об этом задумался всерьёз. Раньше он всегда знал, как-то чувствовал, что он так или иначе всё, что надо, освоит, всё осилит, всё сдаст и успешно выпустится. Местами он учился плохо, посещал занятия маловато, полувыборочно, многое доучивал в последний момент, полагаясь на свои живые мозги, — слишком много искушений здесь, в столице, это во-первых; а во-вторых — нужно же что-то есть, существовать как-то, на что-то жить. Не было у Анира обеспеченных родителей, они концы с концами еле сводили, к тому же его выбор глубоко не одобряли. Не одобряли ни медицину, ни войну. И он зарабатывал себе на жизнь сам. Но зато он во всём старался добраться до сути. Упуская по мелочам, ловить главное. Он думал, что закончит университет, а потом пойдёт военным врачом. На войну сразу. Служить Аруне.       А сейчас? Просто в солдаты надо будет идти, решил Анир, санинструкторство-то ему доверят точно, исключённому с четвёртого курса медику, уже неплохо... Но вот в солдаты возьмут ли с повреждённой рукой? Хорошо, что хотя бы левая.       Он потянул руку к ручке двери, но сбоку, из комнаты, неожиданно вылез забытый совсем таво Танарис и загородил дверь собой.       — Если это в самом деле то, чего ты хочешь, то... пусть так будет, — сказал он. О чём он? А... Да неужели. Таво Танарис не смотрел на Анира, а смотрел мимо, в сторону, а на щеках его был нежного цвета румянец, и Анир сейчас заметил нежный светлый пух над верхней губой, он ещё и не бреется даже; а руки лежали ровно на двери, не было неуверенных хаотических жестов. Этот Танарис был слегка не похож на себя. Анир наклонился над ним, поставив локоть правой руки над его плечом. Кое-что он, пожалуй, сможет. Пожалуй, можно ещё поиграть. Напоследок. А этот идиот пусть учится ценить свои собственные слова. Анир свои ценил. — Только... — продолжил таво Танарис тихо, — сначала я должен ушить рану. Не уверен, что потом... смогу шить нормально.       — Да ну, да ладно? — издевательски расхохотался Анир прямо ему в лицо. — А как же это? «Врач должен всегда быть в состоянии оказывать помощь больным, даже если...» даже если ему там... совсем хуёво, ногу нахуй оторвало или дыра в голове и мозги там вылазят, и он вот-вот богу душу отдаст, но встань, блядь, да окажи! ты же что-то такое болтал, было дело, а?       Танарис молчал.       — Ладно, ладно, не плачь, — Анир оттолкнулся предплечьем от двери и хлопнул сокурсника по плечу. — Сначала зашьёшь, а потом потрахаемся.