Лучший способ спрятать труп

      Студент внимательно разглядывал содержимое банки с розовато-серым препаратом и время от времени пошевеливал его пинцетом. Он долго ничего не замечал, слишком уж был увлечён. Ночь же на дворе, подумал он, когда всё-таки услышал. Что это за странный шум?       Он поставил банку на стол, схватил лампу и направился к лестнице. Огонь колебался от тока воздуха и пускал неровные отсветы по мрамору стен, по тусклому дереву паркета. На первом этаже стало ясно, что звуки исходят из подземного этажа, из прозекторской. Оттуда шёл приглушённый свет. И ругань? Возня какая-то? Кто это себе позволяет такое ночью в морге? Вахтёр напился? Нужно его угомонить.       В прозекторской здоровенный неизвестный мужик волок по полу голый труп. Второй стоял спиной к лестнице, руки в боки, и наблюдал за первым.       — Кто вы такие и что здесь делаете? — воскликнул студент со всем кипевшим в нём негодованием. — Вы не имеете права воровать трупы из морга...       — Ёбаный в рот! — мужик, стоявший спиной, подскочил, оборачиваясь, метнулся к студенту, юноша успел только стулом отгородиться, но быстро был скручен и передан второму из злоумышленников, здоровенному, несмотря на возмущённые требования немедленно его отпустить. Лампу он выронил, она откатилась к стене и погасла.       — Мать честная, — бормотал над ухом здоровенный, заламывая студенту руки. — Я уж решил, мертвяк ходячий или привидение какое, в балахоне этом, святая Лугарь, спаси мою душу...       — Ты кто такой? Отвечай, — потребовал второй неизвестный, глядя на студента в упор. Это был физически развитый человек, хоть и не такой здоровенный, как первый. Тёмное загорелое лицо, шрам через щёку и нос... точно уголовник какой-то.       — Я таво Танарис, студент четвёртого курса и председатель студенческого совета Ренского медицинского университета, — насколько мог с достоинством ответил таво Танарис, хоть и был в несколько неудобном положении. — И я требую, чтобы вы меня отпустили. Кто вы такие?       — Ёбаный клоун! — «уголовник» сплюнул в жёлоб прозекторского стола. — Откуда его принесло?       — Вы понесёте наказание за ваши противоправные действия, — сказал таво Танарис. — Повторяю: немедленно отпустите меня!       — Заткнись ты, шут гороховый. А ты, крыса помойная, ты что говорил, а? Шито-крыто, лучше не придумаешь?       — Мастер, да я клянусь матерью моих детей...       — Пошёл ты в пизду к этой своей ебаной матери. Вдруг тут таких же клоунов полный морг? Какого хера они тут шарахаются среди ночи?       — Я здесь один, — сообщил таво Танарис высокомерно. — А вот вопрос о том, что здесь делаете вы, будет выяснять полиция.       — Заткни ему хлебало, — таво Танарису на рот легла ладонь державшего его мужика, но хватка из-за этого ослабла, и Танарис почти сумел вывернуться, и был снова перехвачен двумя руками. Рот его сделался от этого свободен, и он принялся сразу кричать про недопустимость противоправных действий и неизбежность расплаты.       — Мастер, да помогите же мне! — взвыл здоровенный. — Пристукните его чем-нибудь!       И таво Танарис как-то словно бы замедленно увидел, как второй мужчина раскрывает складной нож, его стремительно приближающуюся руку... рывок за волосы, и таво Танарис отчётливо понял, что его сейчас убьют. Он замолчал от этого даже, не веря, а мужик, который держал его, отпрянул и заорал:       — Да вы с ума сошли, мастер, здесь же всё в кровище будет!       — Ну так сверни ему шею, идиот!       — Не умею я шеи сворачивать, мастер! Я хоть и работаю здесь санитаром, но я не коновал вам какой-нибудь и не этот, как они называют, «таво». Тащите сюда тазик, вон, в углу! Кровищу потом в помои сольём...       Они зарежут его, как зверя, как овцу, предназначенную для шашлыка, и Танарис заверещал и забился в руках здоровенного что было сил; пока они боролись, здоровенный сумел засунуть юноше в рот какую-то тряпку, по структуре и привкусу формалина он понял, что это пола его собственного белого халата, нет, умирать? Нет! он не мог, этого не может так произойти, он же никогда не делал ничего неправильного. Он беспомощно рвался, но его всё-таки нагнули над полом, и он увидел прямо под лицом белый таз и услышал звон вынимаемого из ножен клинка. Как овцу, как барашка... нет, нет! он сделал ещё несколько яростных и безнадёжных рывков и на третьем почему-то сумел высвободиться, каким-то, наверное, чудом. Он откатился, больно ударившись о ножку прозекторского стола, вскочил, бросился к выходу и опять обо что-то запнулся, упал, ударился головой... бежать отсюда! несколько раз подряд он поднимался и падал, поскальзываясь на каменном гладкому полу. Наконец поднялся просто на четвереньки и тут только увидел, что в помещении, кроме него, не двое уже человек, а трое.       Новый персонаж заслонял собой лампу и вырисовывался на фоне её в виде чёрного силуэта, в правой руке у него была узнаваемая студенческая трёхчетвёртка, называемая так потому, что она была длиной в три четверти обычного военного меча. Тот здоровенный мужик, который держал до этого Танариса, медленно заваливался на бок и в конце концов рухнул, со звоном покатился по полу таз. У второго, у «уголовника», которого здоровенный называл мастером, в руке оказался длинный меч, он набросился на третьего, а тот ловко ушёл от удара, смещаясь с траектории света лампы, и тогда Танарис его узнал. Это же Анир, его однокурсник, двоечник и невежда. Уважительное обращение «таво», «доктор», к его имени даже приставлять не хотелось — этот человек был позором университета. Позором медицины как науки. Но такого даже Танарис от него не ожидал.       Впервые, впервые Танарис не чувствовал за законом силу. Нужно бежать. Но ноги были ватные и дрожали, Танарис, держась за стену, еле смог просто встать ровно.       «Мастер» и Анир столкнулись в очередной раз, звон, хруст, и «мастер» повалился на пол и задрыгался. Анир выдернул клинок из середины его груди, немного справа, из раны толчками начала вытекать тёмная кровь. Танарис всё это отчётливо видел и оценивал. Нижняя полая вена, скорее всего... если действовать быстро, его даже можно было бы спасти...       — Блядь, — сказал двоечник и удачливый убийца. — Ёбаная ебучая херь... — он нагнулся и отодрал полоску ткани от рубашки затихшего уже на полу «мастера» и принялся оттирать свою трёхчетвёртку. Держал он трёхчетвёртку в левой руке, прижимая предплечье к туловищу, а оттирал правой. Вынужденное положение, автоматически оценивал Танарис, повредил левую, скорее всего.       Занятия по фехтованию — единственные, которые Анир посещал исправно. И единственные, которыми манкировал таво Танарис (и в деканате на это закрывали глаза). Более того, таво Танарис продвигал в студенческом совете идею убрать фехтование из списка обязательных предметов для студентов-медиков. Не должно учить будущих врачей убивать, так он считал. И сам не собирался этому учиться, а может быть и зря — таво Танарис сейчас впервые в жизни усомнился в собственной правоте.       Нет, получалось странно. Анир был гуляка и драчун, может, он и в самом деле промышлял какой-нибудь уголовщиной. Но если так, то зачем убивать подельников?       — Что ты здесь делаешь? — спросил Танарис. Голос дрожал. Какой стыд.       Анир посмотрел на таво Танариса и нелепо и обидно расхохотался.       — «Вы не имеете права воровать трупы из морга»! — сказал он. — «Воровать трупы из морга»!! Блядь! Это ещё придумать нужно было...       — Что смешного? — спросил Танарис.       Кусок грязно-бурой ткани Анир небрежно бросил на труп «мастера», не отвечая. Перехватил трёхчетвёртку правой рукой и загнал её в ножны, положив их на колено и уперев край в ножку прозекторского стола. Да, левая у него определённо ранена.       — Валить отсюда надо, — сказал он, — вот что.       — Да, нужно сообщить в полицию, — сказал Танарис.       Анир к нему всем корпусом повернулся.       — Что, — спросил он, — прямо сейчас к ментам побежишь?       — Да, наверное, нужно сейчас... — быстро согласился Танарис.       — Какая же ты всё-таки сука, — заметил Анир, отворачиваясь. Он взял со стола лампу и пошёл к дальнему столу из четырёх, скрытому до этого во тьме. Лампа осветила стол, и Танарис увидел, что там помещается ещё один труп. Не свежий, а учебный, серый, недавно вынутый из формалина. А запаха Танарис не чувствовал только потому, что он весь сам, целиком, вся его одежда — всё было и так пропитано этим запахом, потому что он весь вечер и часть ночи работал с препаратами.       — Ты влез сюда с ними? — уточнил Танарис. — Я дам показания... расскажу, что ты мне помог... — принялся объяснять он, — что ты меня спас, и тебя оправдают... Смягчающие обстоятельства...       — Оправдают, конечно, — согласился Анир с сарказмом. — Приговорят всего к году исправительных работ. «Любой убийца должен быть наказан», так? Да лучше б я и дальше сидел тут под столом! А ты бы в ящичке уже рядом со жмуриками грелся, паскуда...       В ящичке. Танарис почувствовал дурноту: белый эмалированный таз снова встал перед глазами, этот таз навсегда теперь будет для него как символ близкой и неминуемой смерти. Как же быть? Анир преступник, но благодаря ему Танарис всё ещё жив, как же быть? Преступник, а ещё и оскорблениями бросается...       Анир между тем нагнулся и принялся выгребать правой рукой из-под стола какие-то вещи: сумку, книгу, ещё одну книгу, термос, плащ, лампу. Левую он по-прежнему прижимал к туловищу.       — Ты не был с ними... — понял Танарис. — Ты здесь сидел...       — Иди ты, короче, куда хочешь, — сказал Анир. — Хоть в полицию, хоть к самому ректору среди ночи завались и нажалуйся, что злоумышленники из морга трупы тырят. Мне плевать хотелось. Тварь ты неблагодарная, вот ты кто. Чести у тебя нет. А я пойду домой. По топке завтра пересдача последняя, знаешь ли.       — По... пересдача? По... топографической анатомии?       — Ага. Меня к ней допустили. Вопреки всем твоим стараниям.       — Ты здесь сидел и готовился к экзамену по топографической анатомии? По трупу?? — удивлению таво Танариса не было границ. Анир не ответил на вопрос, он принялся по одной засовывать вещи в сумку.       Наверное, за такое убийство Анира действительно приговорят именно к году исправительных работ, а не к чему-то другому. Танарис сам не то чтобы был силён в юриспруденции, но имел какие-то общие представления. Непреднамеренное убийство, почти самозащита... Двойное. Нужно было оказать первую помощь хотя бы тому «мастеру», пока не стало поздно, но теперь-то уже поздно. А второй? Может, он живой. Танарис отлепился от стены — была всё ещё слабость в коленях — и, старательно обходя чёрные лужи, приблизился к здоровенному, тот недвижимой тушей валялся лицом в пол, юноша с усилием перевернул его. В потёмках лицо показалось знакомым. И рана зияет под левой ключицей, тут и проверять нечего, он абсолютно непоправимо мёртв.       Несправедливо. Это будет несправедливо. Впервые таво Танарис столкнулся с тем, что закон противоречит справедливости. Он привык думать, что в такие ситуации попадаются только люди, которые однажды свернули на скользкую дорожку, которые совершали ошибки сами, а для тех, кто всегда всё делает правильно, закон и справедливость тождественны. Да почему он их убил, в конце концов? Если такой искусный фехтовальщик...       — Мы можем, наверное, просто уйти... — сказал Танарис, подумав ещё немного.       — Да неужели, — отозвался Анир с сарказмом. Он теперь расстелил на столе рядом с трупом оранжевую клеёнку, накрыл её простынёй и принялся переваливать учебный труп, одной рукой у него это получалось плохо. С левого локтя его упала тёмная крупная капля и разбилась о камень пола на тысячу чёрных брызг. За ней ещё и ещё.       Взгляд Танариса бессмысленно перекинулся обратно на лицо здоровенного, на тёмную лужу, на гладкие светлые пятки валяющегося поодаль голого трупа, который волок здоровенный, который теперь мёртв, на лежащий кверху днищем белый таз...       — Нет, то есть да, — сказал таво Танарис почти лихорадочно. На него накатило осознание, что он живой. Что был на волос от смерти, но жив, что его... спасли. Спас человек, которого он презирал, считал отбросом общества, настаивал, чтобы его исключили из университета. Который сам теперь пострадал и, возможно, пострадает и ещё больше. И это не будет справедливо. — Нет, — таво Танарис словно отвечал на незаданный вопрос, — меня никто не видел. Я с заднего двора заходил, у меня свой ключ, а вахтёр спал, он не видел... не мог знать, что я здесь. Мы можем просто уйти... Что ты делаешь? Что ты делаешь с трупом? Ты сейчас кровью всё тут закапаешь. Пелёнку закапаешь... Нужно перевязать...       Танарис двинулся к дальнему столу, на ходу вынимая бинты из кармана халата.       — У тебя что, бинт всегда с собой? — поинтересовался Анир, взглянув на него мимолётно, он бросил клеёнку и повернулся, чтобы кровь не залила случайно белую ткань.       — Да, разумеется, — отозвался Танарис. — И жгут. И аптечка. Я же медик. У медика всегда должно быть с собой всё необходимое для оказания первой помощи.       — Ха-ха, ну-ну, — Анир развёл двумя пальцами края резаной прорехи в рукаве и бесполезно, кажется, силился разглядеть что-то во тьме получившейся дыры. Танарис, подойдя, взял со стола лампу, поднял повыше и вынес вердикт:       — Дельта. Это шить надо,— он вернул лампу на стол и прижал неразмотанный бинт к ране на плече сокурсника прямо через рукав, с помощью второго бинта принялся ловко сооружать давящую повязку, перекручивая бинт при каждом туре.       — С-сука, — зашипел Анир, кривясь.       — Ты труп из аудитории первокурсников достал, с первого этажа? Что ты с ним хочешь сделать?       — Хочу вернуть на место. Херня это, — добавил он, когда повязка была готова, и Танарис завязывал концы. — Херня. Ничего я шить не буду. Так заживёт.       — Дельтовидная мышца задета, — пояснил Танарис таким тоном, как будто откровение какое-то раскрывал, которое должно было самым кардинальным образом повлиять на решение сокурсника, но ничего не добился.       — Понял я, — отмахнулся тот, — не совсем дебил. В больничку я не пойду, всех раненых будут проверять сто процентов из-за вот этих вот трупаков. Так что хер с ним.       — Нет. Если не зашить, останется огромный безобразный рубец. Разовьётся спаечный процесс. Возможно, мышечная грыжа в будущем. Функция пострадает. Я зашью.       — Ты умеешь, что ли? — не поверил Анир.       — Разумеется. К четвертому курсу все студенты-медики должны уметь шить.       — Бля, правда, что ли? В натуре? В какой такой методичке это прописано?       — Твой сарказм неуместен, — заметил Танарис. Уверенность стремительно к нему возвращалась. Он действовал правильно. — Ты этот труп до первого этажа сам не дотащишь одной рукой. Перенесём вместе, — Танарис схватился за углы клеёнки у ног трупа. Анир дёрнул ртом, но стал примериваться к краю «носилок» на стороне головы. Одной рукой неудобно было держать, серая полуплешивая зубастая голова препарата всё время скатывалась вбок. — Но почему ты не занимался прямо там, в аудитории первокурсников? — спросил Танарис.       — Там вахтёр спалил бы меня и выгнал. Увидел бы, что свет горит.       — Тогда и... этот труп, который... эти двое вытащили, его тоже нужно убрать на место, — подумал Танарис.       — На какое это место, интересно? — поинтересовался Анир с новым непонятным сарказмом. — Найди давай здесь ему место...       — Найдём сейчас. Место определяется по бирке.       — Ну-ну, — Анир наконец догадался перехватить клеёнку рукой за оба угла, образуя как бы глубокий гамак, в который голова и провалилась. Студенты подняли труп и, не сговариваясь, пошли с ношей вдоль стены, чтобы не вступить в кровавые лужи.       Танарис шёл впереди. Он бросил взгляд вбок, на белое тело. При жизни это был аристократ — чистая белая кожа, тонкая кость, чистые ноги... как он умер, интересно? Отчего? Его ещё не вскрывали, это было видно. Чистые ноги... подошвы... тут Танариса как током ударило:       — Бирки нет!       — Дошло наконец-то, — засмеялся Анир. — Они этот труп сюда с улицы притащили, те двое. Лайс и этот второй.       — Что... Ты знаешь их? Этих...       — Лайса знаю. Да и ты его знаешь тоже, видел тут сто раз, только тебе же насрать на людей... низшей категории. Лайс здесь работает санитаром... Здесь, в морге. Работал. Блин. Нормальный он был. Простак. Наивный тип... Они приволокли этот труп, чтоб спрятать в холодильник, в один из ящиков там, на верхотуре, куда не лезет никто никогда. Они так кучу трупов уже тут хранят... Там в некоторых ящиках по два трупа, по три...       — Откуда ты знаешь?       — Слышал их трёп. Сидел же тут. Я под стол забрался сразу, потушил лампу и залез. А ты дебил дебилом выскакиваешь с лозунгами своими... Сказочный просто долбоёб, да я б не поверил, что такие бывают, если б своими глазами не видел перед собой одного. Блядь. Ты-то чего тут ночью забыл? Какого хрена торчал тут, а?       — Я собирал материал для статьи. По анатомии червеобразного отростка... А ты... как ты сюда попал? У тебя что, тоже есть ключи от задней двери? Откуда?       — Нет. Я через чердак залез по крышам.       Танарис видел сейчас, но с трудом мог поверить, что этот человек вовсе не завидует ему даже, а, как будто, презирает в ответ. Как это может быть? За что? Даже несмотря на то, что совершил сегодня один хороший поступок себе во вред, несмотря на то, что учился ночью в морге, Анир всё равно был двоечник и лентяй, он никогда не станет хорошим врачом. Всю топографическую анатомию и оперативную хирургию невозможно выучить за одну ночь. А Танарис был умница и, в общем-то, без пяти минут хирург. И уже со второго курса — председатель студенческого совета. Он делал и говорил всегда только правильные вещи. Почему и как этот бессмысленный прожигатель жизни может смотреть на него свысока?       Они перенесли учебный труп в аудиторию первокурсников. Танарис забрал свои вещи из анатомического музея. Все следы своего пребывания в ночном морге они старательно уничтожили или максимально обезличили. И вылезли через чердак по крышам, тем способом, которым Анир сюда забрался.