Хвостатое родство

Увесистая, в несколько кило, шипованно-чешуйчатая тушка приземляется прямо на разделочную доску. Илья на глаз определяет итоговое количество мяса, хмыкает довольно, тянется за ножом. Но едва касается кромкой тела, намечая линию вскрытия, как ящерица вскакивает, выворачивается из рук, забирается на стену и шипит, подняв окрашенный в синий гребень. Косыгин машинально чертыхается, а за спиной, с насеста, слышится довольный клёкот. Резко развернувшись, на звук посылает нож. Промазывает, конечно, у его заразы реакция хорошая. Подойдя ближе, вытаскивает нож из стены, шипит: - Птиц, ты нахрена соула припёр? Их же жрать нельзя! – Даром, что звериную форму убить – очень надо постараться (прямо очень, и то, не всегда получается, муторное это в целом дело), так ещё и тушки после по ветру рассыпаются, не оставив и следа. Распластавшаяся по насесту гарпия величаво поднимается, курлычет одновременно ласково и насмешливо. Не обращая внимания на нож у шеи тянется к Илье, о щеку клювом трётся, ластится. А пару секунд спустя, щиплет мочку уха, мгновенно подпрыгивая и взлетая на шкаф. Косыгин вслепую ножом машет, но снова промазывает, рычит, возвращаясь к столу. Ящерица, не будь дурак, пытался по-тихому свалить, но для такой большой тушки это не так просто. Илья хватает его за гребень, там, где шипов поменьше, подходит к окну, с размаху выкидывая из него тушку. Соулмейту это не навредит, а ему так быстрее всего от «подарочка» избавиться. Снова слышится клекот, шелест перьев, а пару секунд спустя, он чувствует приятную, родную тяжесть и ласково сжимающиеся на плечах когти. Илья выдыхает, чешет кончиками пальцев шею, ерошит перья – на свою пернатую тварь злиться долго у него не получается. Чего ещё ожидать от соулмейта такого негодяя, как он? Косыгин выдыхает, опуская руку, машинально провожает взглядом, замирает, снова подносит к лицу и матерится в голос, рыча. Птиц переступает с лапы на лапы, раскрывая крылья, удерживая равновесие, а у самого клюв в потолок гордо задран и от радости чуть не лопается: на ногтях Ильи проявляется очередной кислотно-яркий, на этот раз – рыже-лиловый, - узор. - Найду тебя – точно придушу. – Обещает он в который раз, натягивая перчатки. Пообедает после встречи с посредником, всё равно аппетит пропал. Гарпий снова ласково трется о его висок, щурит довольно золотые глазищи. Илья обещает это каждый раз, и оба знают, что это единственное слово, которое он не сдержит.

***

Птиц дует на коготочки, чтобы лак поскорее засох. Рыжие языки пламени чудно смотрятся на заточенных до бритвенной остроты когтях, выкрашенных в ярко-лиловый. Венценосный орёл только глаза закатывает, крепче сжимая другую лапу на насесте, чтобы не свалиться. - Ой, брось, тебе же нравится! – Ласково лопочет Птиц, поглаживая его по голове. Серо-синие глаза вспыхивают колко, Жнец всем своим видом, взглядом выражает, что ему это не нравится, и терпит все заскоки исключительно потому, что любит сумасбродного идиота. - Бука. Брал бы пример с Марго, вот кто хорошая девочка, да, да! – Птиц милуется с вороной, и Жнец только клювом клацает, отнимая лапу из чужой руки. К Марго он относится несколько покровительственно, считая частью его стаи, и убить не пытается, признавая, что она по-своему полезна. Хотя бы тем, что умнее большинства обычных животных, и часть сюсюкательного пыла рыжего оторвы берёт на себя. От ноута раздаётся сигнал, и Птиц косится на экран. Улыбается, открывая файл, изучает фото и личное дело очередного недоумка, соблазнившегося на шикарный гонорар за его тушку, чмокает губами. - М… симпатичный. Статный. Уверен, под этой курткой скрыто множество достоинств… - Птиц даже мечтательно языком прищёлкивает, поворачивается к Жнецу, с улыбкой уточняя. – Не возражаешь, если я немножечко с ним поиграюсь? Такую мощную шею и грудь грех не искусать! Жнец лишь кивает сухо, продолжая сверлить взглядом серо-синие глаза охотника за их головой.

***

Виолетта уже даже скулить не может, только дышать, закатывая мутные от возбуждения глаза. Бедра от оргазма сводит, но Илья лишь дергает её за талию резче, насаживая всё глубже. Бывало, конечно, чтобы клиенты её драли до полусмерти, но так её ещё не выёбывали! Косыгин толкается в последний раз, выходит молча, в два движения снимая и завязывая презерватив, метко бросает в ведро на другом конце комнаты. Деловито поправляет обмякающий, но всё равно крупный член, заправляя в бельё, вжикает молнией, застёгивая ширинку. Смотрит на разморенную, расхристанную проститутку, сдвинув брови. - Ну? Виолетта хмыкает, тянется дрожащей рукой к тумбе, доставая сигарету, и, не с первого раза, но прикуривая. В одну затяжку вытянув четверть несущей за версту ванилью сигареты, выдохнув дым, начала рассказывать: - Да ничего. Гречкин, сам по себе, никакой был. Трахался не так уж и плохо, без особых извращений, только выдыхался быстро. Убить его, конечно, многие хотели, но так, просто потому, что мудак был, а не из-за особых причин. Разве что… Косыгин прищурился, чувствуя, что сейчас та скажет нечто важное. Даже Птиц, тихонько засевший на спинке кресла, взволнованной переступил лапами. Виолетта снова затянулась, наслаждаясь табаком. Выдохнула насмешливо, постаравшись выпустить дым в лицо Ильи, но не дотянулась. - За неделю до суда припёрся жутко довольный. Сказал, всё уже на мази, теперь никто, даже рыжий святоша, ему не помешает. Точнее, никому. Илья отвёл взгляд в сторону, размышляя, а после его глаза сами собой расширились от понимания. Кивнув, он потянулся за шарфом и курткой, надевая их в три движения. Виолетта, докуривающая сигарету, осведомилась: - Уговор в силе? Теперь, когда оргазм отступал, всё сильнее становился страх, заставляющий её нервно кутаться в покрывало. На секунду замерев, Косыгин улыбнулся, кивая. - Конечно. Я тебя не трону. – Однако, от его кривой, на один угол, улыбки, стало только жутче. Виолетта решилась выдохнуть, только когда тот остановился у двери, чтобы повернув голову, сообщить напоследок. - А вот за других не ручаюсь. Что ни говори, а моя душа, редкий собственник. Илья захлопнул дверь, разом заглушая крики и возмущенный клекот. Спустился по лестнице, тихонько напевая под нос детскую песенку. Встреча вышла на удивление полезной: и информацию получил, и соулмейту пар позволил выпустить.

***

Птиц снова стеганул Зильченко стеком по спине, ласково улыбаясь, но чувствуя внутри нарастающее раздражение и даже возмущение. Не то, чтобы у них не было причины для возникновения, но… Для порядка снова стукнув мыкающего сквозь кляп жиробаса, Птиц отвел взгляд на угол с позолоченной лепниной, морщась. Вендетта медленно, но верно превращалась в фарс. Выслеживать и отлавливать гадов по сервису бдсм ему и раньше приходилось, но… Он никогда не думал, что найдутся кретины, которые всерьёз будут обсуждать чужое убийство в открытой ветке форума садомазохистов. Всё гениальное, конечно, просто, но… это уже какой-то невообразимый идиотизм! Цокнув языком о нёбо, Птиц кивнул своему соул, указывая на спину экомагната. Тот предпочитал скальпель и вообще любые порезы как и бладплей, уважал и ценил, поэтому, царапинам от птичьих когтей был бы только рад. Жнец, уже полчаса пытавшийся подремать, вытащил голову из-под крыла, покосился, и помотал лобастой тёмной головой. Нервно переступил с лапы на лапу, старательно игнорируя своего владельца. Однако, когда Птиц сузил золотистые глаза, совершенно по-человечески приоткрыл клюв, вздыхая и распахивая крылья. Слетев с насеста, скребнул когтями по чужой спине, с легкостью распарывая плоть, и приземлился уже на кровать. Брезгливо начал чистить лапы о покрывало, косясь на ванную, но оставлять Птица один на один извращенцем не хотелось совершенно. Рыжий был с ним полностью согласен, снова лениво взмахнул стеком, попадая прямо по ранам, и тут же отдернул туфли – в подступающем экстазе Зильченко начинал их лизать без меры. Туфли было жалко. Времени, которое он здесь терял – тоже, но всё это окупалось одним простым пониманием: Чем сложнее и муторнее сейчас, тем приятнее и легче будет убивать. Тем ближе он будет к своей главной цели.

***

От свалки несло горелым шашлыком до самых окраин. Илья плотнее укутался шарф, подспудно жалея, что с собой у него нет противогаза. Судя по взглядам, подобные мысли одолевали не только его, и люди, и соулмейты, морщились, втягивая воздух. И только Птицу всё было нипочём. Корона из перьев вокруг его головы возбуждённо приподнялась, пока он сам с удовольствием ползал по обгорелым креплениям, рассматривая остатки тела, да изредка передёргивал крыльями, следя за блестящей даже в потёмках лысиной главного паникёра. Косыгин перехватил одного из офицеров в респираторе и с соулмейтом в виде черного русака с темно-карими глазами, уточняя: - Что-нибудь уже известно? – Формально, он не был частью управления в целом и занятого этим убийствам отделом в частности, но на территорию свалки по определению чужих не пускали, значит, все здесь были свои. Плюс, Косыгин рассчитывал, что его сходство с одним из неугомонных следователей и ночь сыграют свою роль. И верно, парень кивнул, вчитываясь в блокнот: - Охрана не зафиксировала его выхода из дома или чего-то странного. До жены дозвониться не удалось, скончалась одновременно от разрыва связи прямо в своей постели. – Парень почесал шею. – Мда, хорошо детей не было, какой кошмар… - К свалке кто-нибудь приезжал? - Камеры выключились из-за перебоя в питании. Единственное видео – трансляция самого Чумного. Шоу тот снова устроил очень эффектное, в самом прямом смысле огненное. Птиц полу-рычанием, полуворкованием, привлек внимание Ильи к себе. Труп он уже оставил в покое, и теперь сидел, балансируя крыльями, на какой-то железке сбоку. Косыгин подходит ближе, и соулмейт лапу сгибает так, чтобы одним когтём указывать на ту же балку, что держится сам, но сбоку. Первые пару секунд Илья не понимает, а потом замечает что-то мелкое, яркое. Лиловое. Он машинально косится на руку, но та всё ещё в перчатке, да и перенесенный от другой части души (наверное, только его, столь же безумная родственная душа додумается делать зверю маникюр!) ногтевой окрас ссыпаться не должен. Плюс, рядом с яркими крошками обнаруживаются царапины от когтей, но другие, не как у его гарпия. Следы шире, но когти, судя по всему, должны быть короче. И острее, судя по глубине. Нахмурившись, Илья заходит за балку, становясь рядом с Птицем, там, где следы, и щурится. Ракурс с этого места в точности совпадает с тем, что в видео Чумного.

***

Птиц вздрагивает, сквозь сон плотнее прижимает к себе Жнеца ближе. Пару секунд спустя, он выдыхает, просыпаясь, гладит птица по черной голове, успокаиваясь его тяжелым, немигающим взглядом серо-синих глаз. Сев на кровати, рыжий утянул орла полностью на себя, заставив расправить крылья, словно одеяло. Согнувшись, гладит шею, голову, грудь, крылья, ласково зарываясь пальцами в перья. Как бы он хотел быть птицей! Настоящей, а не только духом и прозвищем. Взлететь, высоко-высоко, навсегда забыв о земле, о её грязи, гадостях и мразях… …о боли, тоске и горе, что следуют неустанно за каждым человеком… Жнец тихонько, аккуратно ведёт кончиком клюва по скуле, чтобы не навредить, не ранить, только показать, что он здесь, рядом, близко. Будь он всё ещё летучим огоньком, не имеющим звериной формы, пробрался бы под рубашку, чтобы прильнув к груди, пульсировать теплом в такт чужого сердца. Птиц обожал это, но… Сейчас всё-таки лучше. И эти странные, такие легкие почти-объятья, эти мягкие крылья, так похожи на крохотные мягкие ладошки брата, что Птиц успокаивается, поворачиваясь вместе с соулмейтом на бок и засыпая. Он чувствует себя почти дома. Почти так, как было до того, как он умер… …Сейчас-то можно признать, что сработал типичный человеческий фактор и халатность – никто просто не додумался сказать ему, что хоть кто-то из семьи выжил. А брата, видимо, не хотели обнадёживать: шансов, даже с наличием соулмейта, было мало. Он почти на год застрял в ожоговом отделении, навещаемый только социальным сотрудником. Лучше бы тот вообще не приходил, потому что на подопечного тому было плевать даже больше, чем врачам. Особенно когда тот сообщил всё-таки выжившему и приступившему к реабилитации Птицу, что его усыновили. Опекунов, к сожалению, Птиц уже знал: новый «папочка» почти месяц провёл в ожоговом после того, как спьяну пролил водку и решил высушить штаны зажигалкой прямо на себе. Ни о какой привязанности, не говоря о любви, и речи не шло, ну, если только любви к деньгам по пособию, что ему полагалось. Привыкший за год к одиночеству Птиц выдержал всего неделю. А после очередной ссоры и укуса в ладонь, что пыталась схватить его за шкирку, вывалился из квартиры кубарем, зажимая в кулаке картонный коробок. Жнец, только-только вставший на крыло после обретения животной формы и имени, прикрывал спину. Чтобы облезшая двушка на окраине мусорного района запылала, прихватив половину подъезда, хватило всего шесть спичек, ловко подожженных Жнецом о собственный коготь и спрятанных поздней ночью в квартире. О том, что в ней кроме четы алкоголиков и скандалистов проживал ещё и ребёнок, вспомнили только утром, когда Птиц сам пришёл на пепелище после ночи в парке. Знакомый до зубового скрежета соцсотрудник оглядел его фигурку с ног до головы, сплюнул и довёз до приюта. Ближайшего, а не нужного, потому что разбираться ещё с тем, есть ли у дважды сироты, сменившего ещё при усыновлении имя на новое, родственники, тот не стал и другим не сказал. Козёл. Нет, это даже не оскорбление, просто Птицу довелось раз увидеть у его жены соулмейта-козла, мордой один в один с этим ленивым гадом. В приюте было неплохо. Птиц, за год повзрослевший на целую жизнь, осознавший, что полагаться он может только на себя и соулмейта, быстро занял верховное место в цепочке местной иерархии, спасибо собственным мозгам и хищной звериной форме Жнеца. По имени, и урожденному, и тому, что ему пытались навязать, его не называли, ни дети, ни взрослые, ни единственный, кого можно было назвать приятелем( тот и своё-то терпеть не мог, поэтому чужой заскок принял легко). Только Птицем, не удивляясь и не пытаясь стащить с крыш, где он любил бывать. Его всегда тянуло к высоте, как брата – к морю, воде. Они оба часами могли наблюдать, как темное тело другой части его души ловко скользит в этой стихии. И, любуясь тем, как Жнец рассекает небеса, Птиц осознавал, что с братом они похожи даже слишком. Но брат был слаб. Он был нежен, светел, добр, даже слишком хорош, чтобы выжить в этом мире. Как и их родители, поэтому, они и ушли, в другой, что был лучше. Нет, он не злился на них на то, что они умерли. Уже нет. Птиц, понимал, что в этом мире хорошо живётся только нелюдям. Не зря части их душ имели звериный облик – они все были зверьми, просто в человеческой шкуре. Сжигать приют он не стал. Не полностью, там действительно было не так плохо, как могло. Но тому козлу бороду подпалил знатно, попутно устроив кучу неприятностей со служебной и налоговой проверкой. Заодно до конца избавился от своей прошлой личности, уничтожив последние следы того, что он когда-либо существовал, под любым из имён. Он стал Птицем. Вольным, свободным, больше не сковываемым условностями и законами. А потом… он узнал, что брат выжил. Да ещё и продолжил быть невыносимым заучкой, гением и без меры добрым ко всем. Если бы он был птицей, то белым голубем мира. Безобидным и беззащитным. Поэтому, едва узнав о том, что Сергей выжил, Птиц не мог позволить кому-то ему навредить. О нет. Если кто-то и должен был убить Сергея Разумовского, то это он сам…

***

Илья барабанил пальцами по столу, пока Птиц ласково перебирал клювом его волосы на виске, путая отросшие и завивающиеся на концах кудри. Постричься бы, но… Дело пахло хуже, чем останки Зильченко. Особенно из-за того, что в него оказался вмешан Разумовский. Илья уже знал: сколько бы журналисты не копались, найти что-либо в прошлом миллиардера и главного филантропа Питера, было невозможно, в том числе и потому, что всё лежало на ладони: сирота, гений, несколько побед на международных компьютерных конкурсах и удачных вложений на бирже обеспечили ему стартовый капитал, который он очень быстрыми темпами увеличил в сотни раз совершенно законными путями. Сергей Разумовский, в отличии от многих других людей из списка Форбс, мог отчитаться даже за первый свой миллион. Поэтому, Косыгин даже понимал, почему некоторые захотели от него избавиться: Разумовский слишком быстро и просто, не осознавая этого, наращивал свою власть, причем, совершенно законно. Даже несколько попыток подстав в итоге оборачивались против зачинщиков, натравливая на них органы и сми. На фоне их горящих пуканов ореол святого Разумовского разгорался только ярче, и, Илья, познакомившись с делом поближе, даже подумал, что всё это умелая игра ради поддержки светлого образа, но… Два трупа за неделю. Третий полудохлик в ожоговом, спасенный вовремя прибывшим соулмейтом и полицейским. Хотя, Илья подозревал, что Гречкин просто попался под руку, оказавшись не в том месте, не в то время, потому что тот же Зильченко и Исаева были повязаны куда крепче общим желанием уничтожить Разумовского, пытавшегося прикрыть их делишки. Смерть их обоих больше всего была выгодна именно ему: фонд Разумовского уже выкупил и кредиты клиентов банка Исаевой, спася тысячи людей от разорения, и саму свалку, предоставив в городское управление подробный план по её модернизации и перестройке, также выложенный в сети, чтобы любой мог посмотреть, изучить, а то и присоединиться со своим предложением. Ведь если они хотят улучшить город, нужно делать это вместе. Илья рыкнул, еле удерживаясь от плевка. То, что сказано всё это было не для красивого словца, а от души, взрывало его мозг слащавой наивностью. И, отчасти, застарелой болью – Илья слишком хорошо помнил, что бывает с настолько добрыми людьми. Они не созданы для мира. Ей-богу, ему было бы легче, будь Разумовский лицемером и двуличной сволочью, просто уставшего от того, что конкуренты пытаются его устранить, и взявшегося за дело жёстко и радикально. Однако, было одно существенное «но». Разумовский не мог быть Чумным доктором уже потому, что в день, когда тот напал на Гречкина, Сергей закреплял связь с родственной душой. С подозрительно знакомой рожей и фамилией Гром. Илья ущипнул себя за переносицу, моргая. Стать родственной душой преступника майор Гром не мог, Косыгин слишком хорошо знал его отца, собственного крёстного. Да и чисто физически, трудно убить кого-то, одновременно закрепляя связь. Это мог быть доверенный человек, но, вот же совпадение – лучший друг Разумовского и глава его бс, Волков, тоже на пару суток выпал из жизни, встретив соулмейта. Конечно, исполнитель мог быть нанятым профессионалом, но… Илья снова пробежался по документам. Разумовский невиновен. Более того, кто-то очень хочет, чтобы так продолжалось и дальше. Некий ангел-хранитель, решивший ненадолго стать палачом на полставки. И чтобы узнать, кто он, следует поговорить с самим Сергеем лично.

***

Будучи на редкость ярым противником связи соулмейтов и Одиночкой, вход в казино для звериных ипостасей душ Бетхиев закрыл. Косыгин ладно, у птичников редко когда связь была настолько строга к расстоянию, проявляя силу по другому, а вот другие как? Наверное, поэтому большая часть гостей ютилась на первом этаже, курсируя неподалёку от зоны снаружи, где находились соулмейты. Наверное, поэтому отыскать Разумовского было так легко – взгляд сам собой зацепился за стоящую на втором этаже рыжеволосую фигуру, с легким недовольством наблюдающую за остальными, точно хищная птица, высматривающая добычу. Илья цыкает языком, зубами клацает, силясь отогнать образ. Птицы ему, по определению нравится, но само сравнение ничего хорошего не несёт. Нельзя на чужих соулмейтов засматриваться, нельзя! Ну, если не собираешься убивать. Разумовского он убивать не собирался, да и не хотел. Хотелось наоборот, стащить с плеч пиджак с черной рубашкой, мягко вгрызаясь в угловатые веснушчатые до меди плечи… С рыком подхватив с подноса бокал шампанского, чуть взглядом не впечатав косящего под китайца бурята в стену, Илья выпил вино залпом. Ему бы в волосы вцепиться, дурь из головы вырывая, но с тем количеством лака, что скрепляют его кудри, и с тем раздражением, что копится внутри, он скорее себе скальп целиком сорвет, чем успокоится. Нельзя ему на чужих соулмейтов заглядываться. Нельзя. Фу, Илья! Нарочито медленно поднявшись наверх, Илья отдал пустой бокал, и, подойдя со спины, откашлялся, обращаясь к Разумовскому. - Сергей Разумовский? Мы можем поговорить о деле Чумного доктора? Тот не вздрогнул, лишь плечами повел, по звериному ловко проворачиваясь в пространстве между перилами и Ильёй, прижимаясь к ним поясницей, выгибаясь и кивая. Смотрит исподлобья, искоса, чуть голову вбок склонив по-птичьи, а у Косыгина кадык наждаком горло скребёт. Да твою ж… Снова подхватив бокал у очередного официанта, напугав беднягу взглядом до икоты. Схватил, выпил, в сторону повернувшись, залпом, и замер. А глаза-то у Разумовского оказываются не чисто голубыми, как казалось ранее, нет – горит, пылает у зрачка золотистый рваный венчик, танцует хищным пламенем. Нельзя, Илья, нельзя. - Что вы хотели сказать? – Тихо, чтобы не привлечь ещё больше внимания к их разговору, уточняет Разумовский. От него пахнет чем-то терпким, даже режущим на таком близком расстоянии, но Косыгин понимает, что ему идёт. И ему самому нравится, так и хочется дышать и дышать. Например, уютно уткнувшись носом в смык между шеей и плечом… Илья сжимает бокал до скрипа. И не припомнить, когда его так крыло. Разное бывало, до срыва тормозов, до срыва планов и посылания оных к Птицу под хвост, но это... Он в своём уме, совершенно, но такое чувство, что сходит с ума каждую секунду. Из-за Разумовского сходит. Ну какого хрена, а? Ему же раньше вообще поебать было на этого святошу-миллиардера, хороший парень, это да, но не более, сейчас-то что? И почему ему рычать охота, когда он вспоминает, что у того есть родственная душа? Связи же разные бывают, и просто друзья, и родные даже. Секс – только часть общения, не всегда обязательная, хоть и приятная. Вот и Илья думал, что его родственная душа такой будет – соратник по духу, а не жизни, такая же вольная птица, как и он сам. Но почему, почему это не… - Я должен спросить, не находится ли в вашем окружении некоторые личности, ставшие особо активными в последнее время. Например, преданный фанат, который преследует вас или… В глазах у Разумовского, Сергея, вспыхивает догадка усиленным, почти оранжевым оттенком. Он мягко выставляет руку, задумчиво прикусывая губу, заставляя Косыгина взглядом замереть на ней. - Хотите сказать, что Чумным может быть… - Этого нельзя исключать… - Илья едва глаза не выпучивает, услышав свой голос, обычно грубый, но сейчас почти мурлыкающий. Между ними – меньше пяди и одна выставленная в жесте привлечения внимания ладонь. Илье хочется наклонится, втянуть кончики пальцев в рот, и сомкнутыми, и по одному, губы перед этим облизать. Мягко, на пару фаланг, обдавая теплом и влагой. Замереть, грея пальцы, лежащие на языке, взгляд поднять, встречая огненное кольцо и огромные зрачки, и, сглотнув, втягивая до ладони, медленно, с нажимом одновременно проводя языком по внутренней части и смыкам между, выпустить изо рта с влажным звуком. Соулмейты бывают разные. И связи между ними – тоже. У животных же тоже есть и полигамия, и моногамия, так и средь людей, пары могут как быть только друг с другом быть, или верными себе, с разными партнерами. Может, у Сергея с Громом так и есть? Они – братья по духу, по образу жизни, и целям, а не по постели? И, если уж Илья отыщет с ним общий язык, то… … то и его настоящий язык отыщет пару интересных и особо чувствительных местечек? У Сергея взгляд алым золотом горит, и пальцы поднятой руки в воздухе ведут, вторя контуру чужого тела. А Илья эти линии кожей чувствует, дышит всё глубже, наклоняясь всё ближе. Губы разводит, языком по ним мажет, увлажняя, примериваясь к шее, обрамленной черным воротом. Рядом слышится шум. Косыгин и Разумовский вздрагивают, поворачиваются, готовые оскалится, и ссорящаяся в паре метров от них парочка замирает кроликами перед голодным удавом. Илья рычит. Сергей шипит, пытаясь вернуть улыбку, но оба ощущают, что момент испорчен напрочь. И, вроде бы, даже хорошо, можно поговорить, пока дурман не вернулся, но… Разумовский прикасается к уху, видимо, активируя наушник, и хмурится. А после спешно, скомканно прощается, буквально сбегая от Ильи. Тот замирает, вцепившись в перила, пытаясь взять себя в руки также твердо, как и скрипящее от натуги дерево. На ногтях блестит очередной, похожий на черное солнце в золотом венце, или чужие глаза, узор.

***

Перила он всё-таки поцарапал, когда увидел, как рыжая макушка поднимается к мародёрам, пытаясь провести изначально провальную попытку переговоров. Затея Бетхиева снова вышла тому боком, в том числе и потому, что оставить соулмейтов он потребовал даже охране. И тех, может быть и хватило, чтобы разобраться с очумевшими, но на их стороне были обезумевшие, готовые драть глотки ради безопасности своих душ, звери. Илья легонько топает ногой, отгоняя от себя нечто в бинтах. То дергает мордой, из которой только заплатку тёмного носа видно, да воспаленные, влажные, как от жара глаза, отшатываясь к своему. Тот, скрытый под очередной маской, ведет пальцами в воздухе, но не касается, лишь сам отшатывается, плотнее втягивая голову в плечи. У главаря зверя нет. Оно и понятно, никто бы не стал настолько подставляться, ввязывая в подобное родственную душу. Кроме совершенно чокнутого, наивного до безумия рыжего идеалиста, тянущего к главе бандитов руку. Косыгину крикнуть хочется «Где твоя родственная душа, Разумовский? Какого черта он тебя не защищает?!». Илье хочется самому вперёд бросится, оттащить Разумовского подальше, спрятать ото всех. Пальцы готовы уже вырвать из кобуры пистолет, пристрелит к чертям этого визгливого мародёра. Илья буквально видит, как тот, всё ещё насмехаясь, поворачивается к Сергею, резко нанося ему удар ногой. Видит, как Разумовский кубарем валится с лестницы, Видит, как рука поднимается для нового удара, и рыжее золото волос становится алым от крови. Илья видит это всё как наяву. Но в яви он видит, видит и слышит, как главаря, за несколько мгновений до удара, скрывает черная тень. Тень хлопает перьями по лицу остальным, выцарапывая когтями глаза, заставляя преступника опрокинуться навзничь. Сергей отшатывается, чуть не падая сам, но удерживается, вцепившись в перила. Сморит тени прямо в глаза, пристально, пока та снова взмахивает крыльями, резко взлетая, словно отмашку давая. И мгновения снова начинают свой бег, вместе с боем вокруг. Илья достаёт пистолет, но не стреляет, времени прицелится толком нет, приходится использовать его для утяжеления. Зато и второго удара никому не требуется. Мимо снова пробегает нечто в бинтах, сквозь в прорези в которых видится песочная шкура с темными пятнами, то ли узором, то ли подпалинами. А потом Илья чувствует боль в ноге и коротко воет, тряся стопой. Ловко отскочивший в сторону ящер шипит, расправляя выкрашенный в синий гребень, гордо перебирая лапами, отбегая и выбирая следующую жертву. Илья качает ему вслед головой, не глядя припечатывая по затылку очередного мародёра. Вот же мстительная зараза!

***

Бой завершается быстро, слишком быстро, он едва успевает показать удостоверение, чтобы его не повязали с остальными. Несколько минут всё же уходит на то, чтобы спуститься вниз, проверить… Всё же, у родственных душ есть своя, особая магия, когда они оказываются рядом. Дело не в предназначении или возникновении связи, даже не в спасении, а… Есть что-то ещё. Всегда есть что-то ещё. Серёжа тихонько бормочет, держа ладонь Игоря в своей, аккуратно, по кругу, обводя разбитые костяшки подушечкой большого пальца. Кажется, о том, что их нужно обработать, чтобы зараза не попала. Кажется, но совсем не замечает, как улыбается ему Игорь, продолжая сидеть напротив него на неудобном барном стуле рядышком, так, что соприкасаются не только их колени, но и лбы. Кажется, то, что костяшки медленно светлеют, зарастая, не замечает ни один из них. А вот Илья видит. И внутри что-то леской натягивается, режет грудину изнутри, горло до хрипа перехватывая. И этот звук, возмущенный хрип, сорванный крик, уже звучит вовне. Сергей поворачивается к нему, вставая со стула. Смотрит, склонив голову вкось, по-звериной привычке, ближе подходя. Плавно, завораживающе до ступора. Совсем не резко, не быстро, даже чувственно и… иначе. Он останавливается, ближе, чем то позволяют приличия, на их границе. Ладонь поднимает, и пальцы в воздухе ведут, вторя контуру чужого тела. А Илья эти линии кожей чувствует, словно тот своей рукой нутро, ту самую вибрирующую нить, подхватывает, тянет к себе. И такого с Ильёй тоже не было. Что дышать тяжко, словно он уходит под воду, тонет в толще земли, тонет в радужке – драгоценно-золотой, текучей, топкой. Совсем не хищной, не желающей причинить ему вред или боль, и от того – губительной. - Мы знакомы? – Спрашивает мягкий, чуть шелестящий вопросом в интонациях, голос. Он чувствует себя птицей ярче, чем когда-либо. Той самой, что даже крыльями не может дернуть, вырываясь из пучины. А затем, топкое золото твердеет, словно застывает кристаллами, превращаясь в сапфир. В синь, которую бесполезно сравнивать с водой или небом – это всё равно стихия, какой бы она не была. Сергей моргает, позволяя вдохнуть в тот миг, когда его глаза закрывают веки. Позволяя увидеть, что больше в них нет ни единого намёка на желтизну. Позволяя заметить, что рубашка у него белая, а не черная, как у того, с которым Илья говорил в начале вечера. Позволяя понять. И сам же отступает на шаг, медленно отпуская руку, словно выпуская поводок. Илья дышит, тяжело, рывками, привыкая делать это заново. Отступает, на шаг, другой, всё дальше и дальше, чувствуя себя птицей, что выпустили из силка. - Серёж? Всё хорошо? – Аккуратно спрашивает Игорь. На несколько секунд ему тоже стало не по себе, но Разуму он верит куда больше, чем себе, да и Царевна всё ещё с ним, крепко обнимает, заверяя, что всё в порядке и он рядом, как и всегда. Разумовский скашивает взгляд вниз, там, где сквозь пальцы ещё вьётся, медленно истаивая, золотая со свинцово-индиговой, дымка. Провожает её взглядом по воздуху, поднимая лицо всё выше, пока не сталкивается взглядом с иным. Не с чужим, нет, точно нет. Светлоглавая птица, заносчиво отвернув клюв, вспархивает с края разбитого купола стеклянной крыши в небо. - Да… - Сережа машет рукой в воздухе, мягко освобождая дымку из своих пальцев, улыбаясь неведомо чему, но точно чему-то хорошему. - Теперь – да.

***

Жнец уже устал даже головой вертеть, только глаза скашивает, когда Птиц в очередной раз пробегает мимо. - Ну какой же ты мудак! – Потрясая пальцем в его сторону, продолжает шипеть Птиц. Орел чуть крепче сжимает лапы на насесте, вздыхая. – Ты клеился к моему брату! Жнец переступает с лапы на лапу, прикрывая глаза. Птиц, кажется, за эти три часа перебрал все возможные формулировки, но стабильно возвращался к самой первой и четкой. И вообще, соулмейт не виноват. Ну, почти. К Разумовскому он не ластился, только ненадолго показался, чтобы защитить – и всё. А уж что родственная душа творила, воплощением которой он являлся… Не то, чтобы не его дело, но его действия точно не его вина! Понять всё просто, даже гением, как близнец, не надо быть, хоть он и есть: когда большую часть людей просто на дух не переносишь, любая привязанность, особенно такого рода – исключительна и дорога. Не говоря уже о том, что Птиц бы свою душу отыскал по одним глазам – столько раз в них заглядывал. Так и вышло. Ну, почти – тот его сам первым нашел. Подошёл, обжег голосом, выдохом в затылок, ощущением силы. Птиц тогда еле удержался в образе брата: так сильно хотелось рывком прижать Косыгина к той же колонне, клеймя укусом кадыка. Птиц не думал, что скажет это, но… Спасибо Бетхиеву, что соулов тогда с ними не было. От смерти, Альберта, это, конечно, не спасло, и пожарные уже около получаса пытались снять его тело с растяжки на фасаде, но… Его разрывает неудовлетворённое желание, и отчасти – обида. И желание придушить братца, хотя тот вообще ни при чем. Ну, разве что виновен в том, что он тоже красив и сексуален как черт, что даже чужую родственную душу может с пути истинного сбить! Он знает, что Илью тянуло именно к нему, что Косыгин тоже чувствовал эту тягу, не мог не чувствовать, но то, что на тот момент тот считал его Сергеем – бесит Птица неимоверно! Подхихикивая, рыжий садится прямо на пол, вцепившись пальцами в волосы, воет риторически: - Что ж меня так на психопатов тянет, а? Блять, а ведь тебя теперь и не убить… - Птица аж передёргивает, едва он думает о подобном. Вдовцы и Вдовы потому так и редки, что выжить – не значит остаться живым. Нет, можно, конечно попытаться и убить Косыгина, скорей всего, его беспокойство о брате позволит не умереть, но.. Нахрена? Жнец слетает на пол, цокая когтями на лапах подбрается ближе. Головой под ладонь трётся, ластится, курлыча как огромная курица. Птиц ржет, прижимая к себе орла ближе, обнимая, обещает шёпотом: - Встретимся – от себя не отпущу, пока ты меня с одного взгляда от брата отличить не сможешь. По одному запаху, вкусу, наощупь. Скрюченные пальцы мягко зарываются в перья, скрепляя обещание.

***

То, что его стервозный, склочный и до безумия ревнивый гарпий после казино ластится без меры, Косыгина не удивляет. Он отлично понимает, что ему пиздец. Плюс: кажется, он отыскал Чумного. Минус: ему в любом случае пиздец. Подтверждать, что у Разумовского есть брат-близнец, пришлось как и должно во всяких бразильско-индийских сериалах: разыскивая врачей, что принимали роды и остальных знакомых с семьёй до их гибели, потому что документально, другого живого Разумовского, кроме Сергея, не существовало. На электронных носителях не было и следа, а бумажные… А от бумажных избавиться даже проще. Вот же чертов пироман… Незакрепленная связь тянет, волнует суть, тащит за собой. Это всё равно, что выпить бутылку абсента, но так и не почувствовать полыни. Всё равно, что пытаться лететь с одним крылом. Илья почесывает разомлевшего гарпия по горлышку, когда на его телефон приходит уведомление из Вместе. Занятно даже не то, что отправителя зовут Имя Фамилия, а что Илья сам в сети не зарегистрирован. В самом сообщении только два скриншота: точка на карте с маячком в виде маски Чумного и то, от чего Илья не может восхищенно не присвистнуть. - Мда, ну как от такого откажешься, а? – Показывая экран Птицу, рычит Илья. На убранном для романтического ужаса столе, главным блюдом лежит нагой Н.Каменный, он же губернатор их славного города, которого половина жителей в гробу видела, спеленатый веревками точно молочный поросёнок. Чин по чину, даже с яблоком во рту и кустистой петрушкой на причинном месте. - Ты в курсе, что ты конченный псих? – С тихим восторгом уточняет у гарпия Илья. Птиц только мяукнул, мягко щипая мочку его уха. Ну да, ну да, родственная душа – и ангел, и сатана.

***

Косыгин даже знать не хочет, кем посчитал его водитель, когда в первый раз остановился у сексшопа, а второй – у заброшенного завода. Это по взгляду и желанию приятно провести ночь и так понятно. Губернатор, что удивительно, ещё живой, почти невредимый. Илья, честно говоря, надеялся на инсталляцию в стиле «Повар, вор, его жена и её любовник». Этот «ценитель искусства» по словам немногих согласившихся поговорить с ним сотрудников приюта, обожал фильмы с черным юмором. - Где же ты, птеродактиль мой? – Ласково зовёт, снимая с предохранителя пистолет, Илья. Ещё три в запасе, и он надеется, что их хватит на первое время. Птиц улетел, стоило им подъехать к заброшенной громаде, так что, рассчитывать придётся только на себя. И на пресловутую связь душ, что не даст чокнувшемуся от братской любви злобному близнецу Разумовского прикончить собственного ментального родича. - Здесь, душа моя. Где мне ещё быть? – Заливается соловьём голос, звучащий словно сразу отовсюду. Подготовился, зараза, для эффектного выхода. Илья оглядывается, замечая, как из полумрака, пересекая черту света, возникает кончик остроносой туфли, а вслед за ней, в пару шагов, возникает его родственная душа. С Сергеем его теперь спутать невозможно. Разумовский, при всей любви к эпатажу, вряд ли бы облачился в настолько яркий лиловый костюм, не говоря о брюках, сидящих что вторая кожа. Да и лопату тащить за собой по полу с неприятным скрежетом не стал бы. Губы ещё напомадил наверняка, зараза. Ну не могут они сами по себе так блестеть, не могут! Тонкие пальцы крепче стискивают черенок лопаты, а Илье кажется, что его за промежность схватили. Деловито так, общупывая, прикидывая, по-хозяйски. Дуло собственного пистолета тоже замирает где-то в районе паха. У Ильи уже губы болят от безумной, оскалистой улыбки, но он не может не улыбаться, как и тот, кто стоит перед ним. Он не может не быть счастливым. Всё же… не каждый день встречаешь свою судьбу. Хоть и настолько же ебанутую, как и сам. Если не больше. - Знаешь, я хотел переспать с тобой ещё до этого. Когда узнал, кого из Москвы пустили по моему следу. - Может, тогда опустим эту… прелюдию? – дернув пистолетом, предлагает Илья. Разумовский заливисто смеётся, кокетливо пару раз моргая. Что у них с братом за порода такая, а? Смазливо-ебательная до иступления. - А как мне иначе убедится, что ты не скорострел? Вот же… сволочь остроклювая. Лопата отрывается от бетонного пола, поднимаясь всё выше и выше. Птиц делает это нарочно медленно, красуется, также, как и Илья – всё выше поднимает пистолет, пока прорезь мушки не оказывается прямо посреди чужого лба. Илья лишь на секунду задумывается о том, что расстояние между ними слишком большое, чтобы лопата достигла цели, даже метни Разумовский её в него. Что тот поворачивает её плашмя, в отличии от него, собираясь уберечь своего врага. Что песнь, схожая одновременно с клёкотом и рыком, звучащая в вышине, содержит всё больше ноток торжествующего гарпия, а не орла. Что знакомый до стояка запах доносится не спереди, а сзади. От пули чужое лицо ссыпается на пол зеркальными осколками, также, как и сознание Ильи, падающего после удара в темноту.

***

В те редкие минуты, когда Илья всё же начинал думать и грезить о своей родственной душе, у него возникала мысль, что если действительно будут настолько друг-другу подходить, то один в конце-концов другого банально заебёт. Приятно знать, что он оказался прав. И что Разумовский наконец-то начал его трахать не только в мозг. Илья рычит, чувствуя, как от этого рыжий сжимается на его члене ещё сильнее, насаживается ещё резче. На все попытки вырваться, Птиц только хохочет, охает, крепче сжимая пальцы на плечах Косыгина. Снова рыкнув, Илья пытается выпрямить спину, голову откидывает, шипит, чувствуя что Птиц, мгновенно почуяв перемену, не упустил возможности его пометить, вгрызаясь в шею сбоку. Ну хоть ржать перестал, придурок. Боги, с каким только долбоёбом его связали, а? С самым красивым, с самым страстным, с самым охуительным. Птиц разжимает челюсти, чувствуя, как от смеха Косыгина член внутри него едва ли не вибрирует. - Эй, ты чего? - А ты чего? Ты что устроил, птеродактиль? Птиц улыбается, носом о щеку трётся, чуть смиряя ритм. - У некоторых видов доминирование выясняется в ходе брачных ритуалов. – Он льнет ближе, влажным членом по животу мажет, подскакивая каждый раз так высоко, что одна головка внутри остаётся, а Илье совсем немного нужно наклонить голову, чтобы лизнуть его член. - Блядь, да я бы тебя и так с удовольствием по всему полу поелозил, все бы углы тобой пометил, но нафига на стуле-то это делать? – Сдерживая скулёж и бёдра, спрашивает Илья. Он вообще удивляется, как они с этой кривоногой приспособы до сих пор не свалились, с такой-то активностью. Видимо, его родственная душа не только хакер, маньяк и озабоченный, но и хренов акробат. - Не. Сдер.Жал.Сяя… - Признаёт, переходя на стон, рыжий, выгибаясь до упора. Илья тоже стонет, особенно чувствуя, как чужое нутро стискивает его до боли, словно оторвать себе на память хочет, а ножки стула трескаются от натуги, увлекая их на пол. Самый оглушительный оргазм в его жизни отдаётся в отбитых руках и шишке в затылке. Птиц с полминуты довольно сопит в шею, что позволяет Косыгину начать демонстрировать чудеса собственной гибкости: поджав ноги, одновременно прижимая Птица к себе ближе, он переводит закованные руки вперёд, обнимая их рыжего так, чтобы их лица оказались напротив друг-друга. Ещё с минуту, они просто смотрят друг на друга, наблюдая, как чернота космоса сменяется то кровавым, реликтовым янтарём, то стальной синевой бури. Дышат в унисон, прислонившись лбами, глаза в глаза, губы в губы, душа в душу. Пока их единение не нарушает вопросительное мычание. Илья и Птиц одновременно переводят взгляд на стол с оплывающими свечками и пытающимся сползти с блюда губернатором. - Блядь, он что, ещё живой? - Ну, мне как-то не до того было. Тобой увлёкся. – Пожимает плечами Птиц. – Да не переживай, я его всё равно не нам оставил. - А кому? А.. – Доходит до Ильи, и он снова переводит взгляд на стол. Вовремя, приземлившиеся по обе стороны Птиц и Жнец ласково курлычут, изучая добычу. После чего Жнец, пригладив корону из светлых перьев на голове гарпия, величественно машет крылом по чужой коже, отступая на шаг. Гарпий забирается человеку на грудь, устраивается удобнее, выпуская когти. Мнётся, примеривается, а затем делает выпад. За минуту мычание переходит во влажное бульканье, пока не стихает окончательно. Жнец присоединяется к зазнобе, помогая гарпии когтями добраться до самых лакомых кусочков, делится своими, но и чужие подарки принимает, тихонько курлыча. - Какая мерзость. - Но романтично, согласись, а? – Удобно устроив ладошки на чужой груди, а на ней голову, жмурится Птиц. Илья закатывает глаза, но чмокает его в нос. - Давай не будем доходить до плагиата и дарить друг-другу валентинки из человечины. Мы, конечно, отбитые напрочь оба, но не до такой степени. Тем более, с нашей экологией людей жрать – только печень гробить. Это соулам всё нипочём. – Бурчит Косыгин, и под смешки рыжего уточняет: - Слезать с меня будешь, жертва своей победы? - А надо? - Ну, если не боишься второго раунда… - Голос его становится тем мягче, чем крепче – иная часть тела, всё ещё находящаяся внутри чужого. Птиц восхищенно сверкает глазами, елозит тазом, привыкая к тяжести больших ладоней на своих бёдрах. - Хорошему противнику даже проиграть – радостно. Тем более… - Он выгибается, выпрямляясь, смещая угол на более точный, шипит довольно сквозь зубы: - В себе я уверен как никогда. И проигрывать «всухую» не собираюсь. Илья хмыкает, приподнимаясь и обводя кромку челюсти поцелуями: - Значит… Два из трёх? На что спорим? - На имя твоего заказчика. Косыгин только фыркает ему в шею. - Да я и так скажу. – Признаёт с мнимой легкостью он, и тянет: - Ты когда-нибудь слышал о «Белой стреле»? Птиц заинтересованно покачивает бедрами по кругу, выдыхая. - С этого места, подробнее. Пожалуйста. Илья кивает с улыбкой, снова пригиная за шею для поцелуя. Что ж, кажется, миссию по проверке и вербовке нового агента, можно считать выполненной.