Кольца Сатурна

Ночь незаметно прокралась в город. Я следил за каждым её шагом из окна кухни, за каждым движением дрогнувшим звёзд, за круглой и грустной луной, за ярко-жёлтыми фонарями, прячущими в своём свете отдельные кусочки тьмы… Бастер спал или, сказать точнее, был там, проживал ту часть своей жизни, в которой мне никогда не было и не будет места. Это злило меня и тревожило одновременно. Я не мог вспомнить тот момент, когда вдруг позволил себе чувствовать намного больше, чем хотел. Мист заражал меня, впускал в моё сердце длинные коготочки, оставляя рубцы-чувства. И я даже… Был рад этому? Ведь впервые в своей жизни я наконец научился любить. Проводникам нельзя подходить к решению проблемы с холодной головой. Мама учила меня неверным методам, и сейчас я понимал, почему. Она хотела себе сына, который не поддаётся эмоциям, сына, который смог бы продолжить дело, не данное ей, сына, который никогда не завёл бы семью из-за «порыва чувств», а после не сбежал бы, оставив любимую одну с ребёнком на руках… Сейчас я понимал всё это, и две стороны — воспитание и влюблённость, вели междуусобную войну, никак не желая мириться. Я наслаждался каждым проведёным с ним днём. Я просыпался и был рад видеть его улыбку и невероятно красивые глаза, был счастлив, когда он лежал рядом, слушая моё сердцебиение. Каждый раз, когда я готовил для него или его купал, я думал о том, что я, вероятно, счастливейший человек на земле. И я был уверен, что вечно так продолжаться не может. Тревога нарастала. Казалось, ещё немного, и она вырвется наружу с отчаянным криком, топя в себе все остальные чувства. Я не понимал причину тревоги, и от того тревожился ещё больше. Замкнутый, чёрт подери, круг. — Что-то случилось? — мягкий шёпот за спиной, заставивший вздрогнуть от неожиданности. Бастер ходил бесшумно, чем нередко пугал меня. — Я просто думаю. — с улыбкой ответил я, наблюдая, как парень, загораживая луну, садится на подоконник. — О чём думаешь? — О многом. О тебе, о себе, о том, что было, о том, что будет дальше… О многом, о вещах, которые тревожат меня, но о которых я не привык рассказывать. — Может, попробуешь? Рассказать мне. — парень поднял голову, уперевшись изумрудно-кофейным взглядом в потолок. Я тяжело вздохнул. — Это не так уж и важно. — отмахнулся я, грустно усмехаясь. — Как ты? — Я? Бастер вдруг улыбнулся и глянул на меня. Что-то внутри сжалось в комок, заставляя кончики пальцев похолодеть. Изумрудные глаза с тёплым кофейным ободком источали стылость, пробирающую до самых костей. — Мне… Осталось совсем немного. Внутри, кажется, что-то треснуло. — То есть, как «немного»?.. — Вот так. Я чувствую, что совсем скоро мне надо будет уйти… Это здесь я молод, а на Сатурне мне уже две тысячи лет. Парень смотрел куда-то в сторону, будто не хотел признаваться мне (или самому себе), что ему очень больно говорить это. Но стоило ему вновь перевести взгляд на меня, на лице мелькнула смесь непонимания и сострадания. — Ну чего ты… — протянул он, потирая собственные пальцы. Я почти не дышал. Казалось, моя тревога, до этого мучившая мою душу, наконец прорвала брешь и теперь текла слезами на моих щеках. — Ты не можешь… — прошептал я, задыхаясь от нахлынувших чувств. Второй раз в жизни я позволил себе повысить голос. — Почему ты об этом говоришь так, словно всё в порядке?! Бастер грустно улыбнулся, сползая с подоконника. Изумрудные радужки приобрели некую глубину, демонстрируя насыщенный благородный оттенок. Я опустил голову. На собственные пальцы смотреть было не так тяжело, как в его глаза. — Потому что так и должно быть, Саймон. Такова жизнь мистов. Никто из нас не доживал до тридцати, а многие уходили и в двадцать. Так было всегда. — Я знаю… Чёрт, я знаю это! Просто… Просто… Художник пальцами приподнял моё лицо за подбородок, вглядываясь в самое дно моих карих глаз. — Я тоже не хочу терять тебя… — шёпотом протянул он, и мои глаза вновь заслезились. — Почему сейчас? — я не мог подобрать нужные слова, чтобы выпустить наружу всю скопившуюся за эти несколько минут боль. И это было необязательно. Он понимал меня без всяких слов. — Не знаю… — парень засмеялся, и крупная слеза скатилась по его бледной щеке. Я вцепился в тонкие запястья, боясь их отпускать. Так не должно всё закончиться… Это… Нечестно! Несправедливо, ни по отношению ко мне, ни к нему. Почему жизнь так издевается над ним? Над нами? Почему мы должны вот так всё закончить?.. — Не плачь, прошу тебя… — протянул он, ладонью стирая мои слёзы. Он улыбался, однако я видел, как улыбка трескалась на его лице. — Мне тоже хочется плакать… Истерика не давала ни слова сказать. Я дрожал, сжимая его ладони в своих, заливался слезами, кричал. Впервые в жизни я почувствовал то же, что чувствовал он во время приступов. Боль. Страх. Безысходность… Злость. На себя, на него; на весь мир, что не позволил нам быть чуточку эгоистичнее! Я плакал и не понимал, как он может улыбаться. В такой момент, он впервые так ровно стоял, так уверенно касался меня, так чувственно говорил, будто проводник он, а не я. — Саймон, перестань плакать… — с болезненным смехом протянул он, утирая плечом свои же слёзы. — Я ведь плачу из-за тебя, прекрати… Я не смог сдержать смешка. Глупая ситуация, из которой мы не могли выбраться. На душе было очень больно, но мы почему-то смеялись. Широко улыбались, несмотря на мокрые глаза и щёки. Цеплялись друг за друга, словно между нами расстояния, хотя были близко-близко друг к другу. И от этих невнятных эмоций хотелось кричать ещё громче, до самого срыва, когда ты не можешь ничего сказать, когда единственная мысль в голове — «Почему же так пусто?»… — Скажи об этом Кейс, пожалуйста. — прошептал он, прижимая меня к грудной клетке. — О чём именно? Что мы плакали как маленькие дети? Бастер вновь засмеялся, в этот раз искренне. — Нет… О том, что я сказал ранее. Очень хочу её увидеть в последний раз… — Прошу, не говори так. — жалобно протянул я, вытирая хлынувшие слёзы. — Прости… — парень наклонился, целуя меня в щёки и нос, шёпотом извиняясь, гладя волосы. Мне вдруг показалось, что сейчас он как никогда был похож на человека. Самого обычного человека, который боится потерять то, что так ему дорого. Кейли приехала через пару часов. Она долго и невнятно кричала на брата в мастерской, что-то про картины, что-то про родителей, но ничего из этого я разобрать не мог. Бастера не было слышно, но я был уверен, что он много плакал в ту ночь. Под утро Кейли вышла из мастерской, с широкой улыбкой, вытирая лицо рукавом рубашки. В мастерскую не пустила, попросила, чтобы я не трогал его. Я кивнул, согласившись провести её до улицы. Ей захотелось подышать свежим воздухом. — Сейчас ему как нельзя тяжело… — охрипшим голосом протянула она, пряча озябшие ладони в карманы лёгенького пальто. — Ты как? В порядке? — Я справлюсь. — с улыбкой отмахнулся я. Мою слабость мог видеть лишь он, никто более. — Хотя… Это очень тяжело. Больно. — Больно… — повторила Кей, и я невольно провёл параллель между ней и Бастером. — Да, это именно то слово, которым можно описать. Очень больно. Мы молчали. Время близилось к рассвету, однако солнце не спешило выходить. — У меня к тебе просьба. — Кей прокашлялась, но хрипотца в голосе не ушла. — Я слушаю. — Бастер мне кое-что пообещал. У него всего четыре дня, и он очень хочет успеть. Ты сможешь не беспокоить его всё это время? Я нервно усмехнулся, надеясь услышать «шучу, хаха!». Этого не последовало. Кейли говорила абсолютно серьёзно. — Ты серьёзно?.. Н-но как… — я не мог поверить своим ушам. — Он не смог бы сказать тебе это. — горечь в голосе девушки больно кольнула где-то в грудной клетке. На глаза вновь навернулись слёзы. — Я… Я попробую. — я натянуто улыбнулся. Кей мягко опустила ладонь на моё плечо. Я невольно вздрогнул. — Я тоже не хочу, чтобы он умирал. — прошептала она, одним движением руки размазывая остатки туши по щекам. От её «умирал» стало ещё хуже. Я выдохнул, спиной опёрся на стену здания и сполз по ней, пряча лицо в ладонях. Ну почему так?.. Кейли присела на корточки. Мы сидели так недолго, но казалось, будто прошло несколько часов. После Кей поднялась и с улыбкой, попросив не задерживаться, зашла в дом. Солнце наконец осветило горизонт. Необычайно яркое и удивительно тёплое, прямо как измурдно-кофейные глаза Бастера. Под ладонью грелся холодный камень здания, холодный, как его длинные пальцы.