Идеальная пара

Морти семнадцать.

Его мир — это опостылевшие стены школьных аудиторий, не такие уж и тщётные старания заполучить авторитет среди ровесников, разговоры на повышенных тонах с родителями и звонкий смех друзей, адекватно провести время с которыми получается невероятно редко. Его мир — крайне хрупкий, приукрашенный ещё не до конца разбившимися стёклами ярких розовых очков: Морти — уже не ребёнок, но все ещё не взрослый. Он — обычный подросток. Разве что с собственным дедом трахается, но это так, мелочи. Время, проведённое наедине с Риком, выступает в роли некого запретного плода: эти отношения будоражат, заставляют кровь вскипать от риска, приносят им обоим вполне себе обоюдное удовольствие, но определённо не являются чем-то устойчивым и постоянным. Столкновение со случайным прохожим в помещении торгового центра становится для Морти неприятной неожиданностью, которая, кажется, не стоит особого внимания: юноша буквально на мгновение отвлекается, поворачиваясь к смеющемуся Рику, и это самое мгновение становится началом конца. У Санчеза на лице играет ехидная ухмылочка — Смит кидает в сторону деда полный возмущения взор, а затем наконец обращает внимание на человека, которого абсолютно случайно снёс с ног. Готовится уже произнести извинения, помочь встающей с пола школьнице нормально подняться на ноги, но та, явно пребывающая в диком смущении, тараторит первая: — Прости, я такая неловкая! — Морти не может сдержать усмешки: на скулах девчушки играет яркий румянец, обжигающий её симпатичное лицо. — Всё в порядке, — парень неловко хмыкает, и руку, которую он поднимает, чтобы неловким жестом потереть шею, внезапно обжигает фантомной болью. Осознание происходящего походит больше всего на болезненную пощёчину: отрезвляет, вводит в состояние шока и неверия, приводит чувства и мысли полнейший хаос. Он замирает, а затем поднимает взгляд на эту девочку, стоящую совсем рядом. Их глаза встречаются: в глубине малахитовых омутов напротив вспыхивает изумление вперемешку с робкой радостью. Незнакомка, которая, судя по всему, должна занять важное место в душе младшего Смита, поправляет очки, съехавшие набок во время столкновения с Морти, и неуверенно улыбается: — Эм… Привет? — Привет, — пребывая не в меньшем замешательстве, отвечает ей мальчик, чувствуя, как сердце бешено бьётся в груди, а от волнения всё внутри замирает. Мир Рика Санчеза, ставшего свидетелем этой сцены, даёт ощутимую такую трещину и в этот же вечер рушится окончательно: Морти, возведший когда-то в душе учёного хрупкие стены надежды, одним предложением превращает все свои старания в пыль. — Мы с Мэй будем вместе, Рик. Они с Мэй будут вместе. Они ведь, в конце концов, родственные души, а больное влечение к собственному родственнику не идёт ни в какое сравнение со связью соулмейтов. — Нам с тобой нужно расстаться, Рик. Ты и сам понимаешь… Ну естественно, маленький глупый мальчик, Санчез всё понимает. Он этим же вечером забирает из своего гаража самые необходимые вещи, а потом исчезает из жизни Смитов навсегда. Твой выбор сделан. Смешной ты, Морти — и кто только дал тебе эту слепую веру в то, что связь родственных душ равносильна всепоглощающей любви и нерушимому счастью?

***

Морти девятнадцать.

Его соулмейта зовут Мэй, и их отношения, наверное, не слишком здоровые. Совместная жизнь с мисс Уэйн надежды Морти не оправдывает: их быт удивительным образом совмещает в себе долгие ссоры, полные отчаяния и бессильной ярости крики, сдавленные рыдания в подушку, потрясающе знакомый "Санчезовский" холод в синих глазах, смотрящих на Смита с отражения зеркала, небрежные, совсем не искренние извинения в сторону Мэй… А в роли своеобразных примирений обычно выступает грубый, даже жёсткий секс. Круг раз за разом замыкается и начинается снова. Охарактеризовать его можно, как приносящие лишь боль эмоциональные качели: Морти с циничным удовольствием и болезненным интересом превращает Мэй в типичную жертву абьюзивных отношений — разве что до физического насилия в классическом его понимании не опускается, оправдывая следы удушья на шее Уэйн и тёмные синяки на её же бёдрах своей любовью к БДСМ. Морти ненавидит Мэй. Он ненавидит эту всю эту напускную детскую наивность, которой буквально переполнена его родственная душа, он ненавидит её слабость, её веру в лучшее, её неспособность защитить себя. Эта связь, связь родственных душ, связь, которая должна дарить гармонию между двумя людьми, для них обоих подобна металлической цепи: лишней, совсем никому не нужной, странной тяжестью оседающей на плечах и запястьях, оставляющей на коже болезненные ссадины и синяки. Порой Морти с трудом сдерживается от острого желания взять своего соулмейта за шкирку, как беспомощно пищащего слепого котёнка, и просто-напросто утопить, словно смерть Мэй обернёт время назад, даруя Смиту возможность исправить самые жуткие ошибки в его жизни. Морти девятнадцать, и он разрывается между занятиями в университете, несколькими подработками, грузом ответственности, взятой на себя слишком рано, и навязанной не то связью соулов, не то чем-то еще необходимостью проводить жалкие остатки свободного времени вместе с Уэйн. Морти девятнадцать, но он готов или застрелить себя самого, или устроить массовый расстрел, а в конце всё-таки застрелиться: внутри него всё, что делает человека человеком, медленно растворяется, замещаясь всепоглощающей ненавистью и полной пустотой.

***

Морти двадцать четыре.

Они переезжают в Калифорнию, в Сан-Диего, если быть точнее: около тысячи шестисот миль от родного Джефферсон-сити и чуть меньшее расстояние от Колумбии, где они оба получали высшее образование — неплохая попытка бегства от собственного прошлого, о да. Мэй все ещё верит в то, что все у них будет прекрасно. Робко улыбается, переплетая их пальцы, смотрит на Морти, чуть смущаясь — она совсем не изменилась за семь лет, прошедших с их знакомства: даже причёска, блять, та же самая - аккуратное каре с удлиненными передними прядями и челкой, обрезанной чуть выше бровей. Морти, кажется, перегорел. А может, это очередной побочный эффект медикаментозной терапии, подобранной для него психотерапевтом: полное равнодушие ко всему происходящему, абсолютное отсутствие эмоций… Пустота, короче говоря. Полная пустота, превращающая Смита из живого человека в запрограммированного на определённые цели робота. Ему всё равно на клиентов, обеспечивающих его относительно стабильной заработной платой, ему всё равно на то, что сегодня весь день идёт дождь, заслоняющий небо хмурой серостью туч, и ему определённо плевать на новый комплект белья Мэй: белое кружево приятно контрастирует со смуглой кожей, подчёркивая все достоинства фигуры все-ещё-Уэйн, но не вызывая никакого отклика в душе её партнёра. Морти и сам не знает, по какой причине он ещё жив, но иногда, лёжа без сна рядом с дремлющей родственной душой, он представляет, что человек, находящийся на другой стороне постели — мужчина. Воображение рисует светлые волосы, тронутые сединой, и болезненно-бледную, даже какую-то сероватую кожу; морщинки, украшающие лоб и шею, мягко очерчивающие тёмные круги под глазами и уголки губ; острые скулы, серо-голубые глаза, по которым можно прочесть яркость искренних эмоций, худобу, успешно скрываемую за белой тканью длинного лабораторного халата — в его голове встаёт образ Рика-блять-Санчеза, человека, подарившего Морти самый странный и, пожалуй, самый больной опыт в делах любовных. Это — всего лишь мечты, мечты, которые стоило оставить в родительском доме долгих пять лет назад. В реальной жизни к нему приближается зима, и в тот день, когда асфальт покрывает тонкий слой первого снега, стремительно превращающегося в слякоть и грязь, Смит понимает: тенью мерять больничные коридоры и кабинеты психологов смысла нет. Все равно ему это не помогает. (1)

***

Морти двадцать девять.

Мэй для него уже даже не друг, так, сожитель, с которым они до сих пор продолжают сосуществовать лишь по дурной привычке, и даже редкий секс ситуацию особо не меняет. Сахар их любви давно растворился в чёрной чашке зелёного чая — крепкого, чуть терпкого на вкус, того самого, который Морти заваривает ежедневно перед началом нового рабочего дня. (2) В жизни Уэйн, столь желанную фамилию так и не заполучившей, роль любимого принца теперь играет не Морти, а шприц, наполненный сладким ядом; Мэй этот яд, оставляемый кладменом в самых скрытых уголках их города, воспринимает, как благословление, перевязывая жгутом плечо и вонзая острую иглу в виднеющиеся на изгибе локтя вены. Морти двадцать девять, и в конце холодного мая врачи находят в его сердце поломку. Морти двадцать девять, и скоро его, возможно, уже не будет на этом свете. (3) Какая жалость.

***

Морти тридцать три.

Возраст Христа. Не то, чтобы Морти считал себя знатоком религии в целом и Библии в частности, но… Цепочка, надетая на него многие годы назад во время крещения, хранится на верхней полке кладовки — среди прочего никому не нужного хлама, выкинуть который рука не поднимается. Бога нет. А если Бог и есть, то он определённо устал их любить. Бог просто устал от этого всего — точно так же, как устал от своей жизни Морти. (4) Вечером в их доме тихо. Ситуация не такая уж и редкая после того момента, как Мэй бросила его: произошло это ровно сорок три дня назад. Оказывается, быть одиноким в его случае — не только грустно, но ещё и страшно, до дрожи в коленях и выступающих на глазах слёз страшно. Одиночество служит своеобразным щелчком предохранителя для грызущей изнутри вины и бьющей по самым болезненным местам ненависти к себе. В их доме очень тихо — только плещущегося в ванной комнате синего кита не хватает. (5) Морти вытаскивает из рукоятки пистолета магазин, осторожно наполняет его пулями, проверяет правильное расположение последнего из восьми патронов, убеждаясь, что огнестрельное оружие заряжено правильно. Глубоко вздыхает, не давая себе времени на раздумья, и прикладывает холодный металл к больному виску. Руки дрожат. Морти страшно. Морти не хочет умирать — Морти хочет лишь прекратить череду бессмысленных серых будней, в которую превратилось его существование. Обратный отсчёт начался. Раз.

Два.

Три.

За долю секунды до нажатия на курок тишину разрывает громкая мелодия рингтона звонка — с ним пытается связаться Мэй. Морти и сам не знает, по какой причине поднимает трубку, но сразу же становится очевидным простой факт: Уэйн крайне взбудоражена чем-то. Она смеётся, рыдает одновременно с этим, и среди неразборчивых всхлипываний Смит разбирает два слова: — Я беременна. Сердце пропускает удар, и в следующий миг вселенная Морти Смита разбивается на части. Пистолет с глухим стуком падает на пол, так и не став причиной чей-то гибели; Мэй, не обращая на этот звук никакого внимания, захлёбывается воздухом и на едином вдохе тараторит: — Я спала только с тобой, Морти, у меня не было любовников на стороне. К концу года у нас будет ребёнок. Живой, постоянно кричащий, несущий в себе ДНК каждого из нас… А сейчас он размером с ягодку. — Berry, — тихо повторяет Смит, закрывая глаза и медленно сползая вниз по холодной стене. — Хэйли, значит, назовём… Морти знает, к чему приводит наркотическая зависимость беременной женщины и как на развитие плода влияют токсические психотропные вещества. Морти уже ни на что хорошее не надеется — но пистолет исчезает в сейфе для хранения оружия. До лучших, как бы иронично это ни звучало, времён.