Идеальная пара

У Хэйли седой пушок волос на голове, блекло-голубые глаза и взгляд не более осмысленный, чем у других новорождённых детей. Она много смеётся, часто плачет и ещё не понимает, что одним лишь своим рождением обрекла собственную мать на смерть.

Морти тридцать четыре.

Он прячет свои таблетки далеко в кухонные стеллажи, скрывая яркие баночки за детским питанием, и очень быстро учится различать, когда ягодка кричит от боли, когда — из-за мокрых пелёнок, а когда ей просто скучно. Он — отец-одиночка; люди, узнавая, что Морти находится в декретном отпуске, смеются, но чужие улыбки гаснут моментально, стоит мужчине тихим голосом упомянуть, что тело Мэй Уэйн уже несколько месяцев как покоится под землёй. Хэйли — абсолютно здоровая маленькая девочка. Она питается специальной молочной смесью, обхватывая пухлыми пальчиками тёплую бутылочку, часто улыбается, иногда издаёт непонятные звуки на «детском» языке, имеет здоровый аппетит, хорошую реакции на раздражители, да и в целом ведёт себя, как обычный младенец, который едва-едва начал познавать эту жизнь. Морти любит держать её на руках: этот крошечный ребёнок, который чуть больше года назад был эмбрионом размером с ягодку, является его гордостью, его наследием, его единственной причиной не умирать. Морти тридцать четыре. У него ишемическая болезнь сердца, «метка смерти» на руке и полное отсутствие уверенности в завтрашнем дне. Он заверяет у нотариуса завещание: в случае его смерти Хэйли останется в безопасности — имущество распределено, потенциальные опекуны подобраны, одобрены и готовы при необходимости на вполне себе законных основаниях принять маленькую Уэйн-Смит в свою семью. Морти очень жалеет о том, что в сутках всего лишь двадцать с лишним часов, ведь совмещать уход за младенцем и работу не так уж просто, невзирая на помощь приходящей няни. Что ни говори, а полностью сбросить воспитание дочери на постороннего человека мужчина не готов. За четыре дня до первого Рождества Хэйли-Бэрри ему звонит Саммер. Непривычно тихим и каким-то совсем безэмоциональным, абсолютно мёртвым голосом рассказывает о том, что в их городе произошла страшная авария. Рассказывает о том, как по украшенному осколками шоссе растекалась тёмная кровь, как полиция оцепляла место происшествия яркими лентами, а сотрудники службы спасения вытаскивали из-под груд металлолома людей, троих из которых спасти не удалось. Рассказывает, как её везли по городу под огнями проблесковых маячков, как страшно было видеть светлые волосы мамы окрашенными в алый, и сообщает о том, что прямо сейчас жизнь Бэт пытаются сохранить в отделении ОРиТ. В доме отца-одиночки и его маленькой дочери тихо, пусто, и в просторных помещениях спален пахнет стерильностью и чистотой: у малышки Хэйли аллергия на цитрусовые, а ставить ель абсолютно бессмысленно. Морти держит спящую ягодку на руках и не может отвести взгляда от стен детской комнаты, которые с лёгкой руки Мэй изрисованы яркими красками. С белых обоев ярко светит солнце, согревая нарисованными лучами зелень травы и красочные бутоны расцветающих цветов; на белых обоях царит лето, светлое и тёплое, а в душе у Морти — лишь боль и вина. Они с малышкой оказываются в поезде накануне Рождества. Ягодка капризничает, но быстро успокаивается на руках отца, засыпая под мерный стук колёс; впереди у маленькой Уэйн-Смит — первое путешествие в другой штат и более суток пути. Сэмми встречает их на вокзале, уставшая, измученная всем происходящим, но целая, целая и невредимая, чёрт бы её побрал. Морти передаёт ей ребёнка — губы Саммер невольно трогает улыбка, пусть Хэйли и выглядит так, словно сейчас разрыдается — а затем порывисто обнимает сестру, прижимая её к себе, гладит женщину по украшенным проседью волосам, на которых виднеются крошечные снежинки, и благодарит всех Богов за то, что его сестра в той жуткой аварии отделалась травмами по большей части лишь моральными. Они оказываются дома около сорока минут спустя. Старая комната Морти кажется намного более чистой и намного менее уютной, чем пятнадцать с лишним лет назад; стены здесь теперь выкрашены в светло-оливковый цвет, пол заменён светлым ламинатом, да и мебель изменилась, став удобнее, практичнее, чем прежде. — Нашла на чердаке, — остановившаяся в дверях спальни Саммер криво усмехается, кивая в сторону одного из углов помещения, где находится симпатичная детская кроватка. — Там много детских вещей, оставшихся ещё от нас с тобой. Я достала для Хэйли самые хорошенькие… Морти благодарно кивает, осторожно укачивая задремавшую после долгой поездки дочь. Они остановятся в этом доме ненадолго — пока не уляжется суматоха, пока не восстановятся от полученных травм Сэмми и мама, прямо сейчас находящаяся под круглосуточным наблюдением в отделении реанимации… Пока жизнь крошечной семьи Смитов не вернётся в относительную норму.

***

И пиздеца ничего не предвещает, пока в окрестностях не мелькает злобно хихикающий Ричард Санчез. В больнице Сэм и Морти с момента приезда последнего дежурят посменно — состояние мамы медленно, но верно улучшается, однако женщину все ещё держат в отделении ОРиТ, из-за чего навещать её можно с весьма строгими ограничениями. Многочисленные травмы привели Бэт к почечной недостаточности, однако гемодиализ в совокупности с правильно подобранным лечением повлияли на состояние миссис Смит весьма положительно, позволяя предположить, что в скором времени её переведут из реанимации в обычный стационар. Этим вечером Морти остаётся дома наедине с дочерью, а потому присутствие в их с ягодкой спальне кого-то постороннего становится для мужчины полной неожиданностью. Едва завидев незнакомца, шатен на мгновение замирает в дверном проёме, чувствуя, как дыхание сбивается от леденящего душу ужаса, но затем приходит узнавание; у человека, устроившегося прямо на полу возле колыбели Хэйли, растрёпанные седые волосы и острые черты лица, удивительно похожие на внешность самого Морти… Рика время совсем не изменило — разве что от некогда любимого лабораторного халата мистер Санчез избавился, поменяв вместе с этим цвет водолазки на угольно-чёрный. Мужчина оборачивается на внука и как-то совсем знакомо усмехается, окидывая молодого человека весьма цепким взором. Задерживает взгляд на украшенной яркими плетёными фенечками руке, которую Морти неосознанно прижимает к грудной клетке чуть левее центра — стенокардия, мать его, вещь коварная, под рёбрами от всплеска адреналина всё словно кипящим маслом обожгло — но ситуацию никак не комментирует, лишь тихим и весьма спокойным голосом произносит: — Привет. Смит откровенно тормозит, медленно переводя взгляд со спящей в кроватке дочери на деда, но с десяток мгновений гробовой тишины спустя на грани слышимости выдыхает: — Давно не виделись. Ему нужен нитроспрей. Срочно.

***

— У тебя теперь есть дочь, — констатирует Рик, не поднимая светлых глаз со своей украшенной миниатюрными вишенками чашки. Морти отрешённо кивает, после чего нервно прикусывает и без того украшенную мелкими ранками нижнюю губу. Санчез не угрожает, не наставляет на внука оружие, он, чёрт возьми, просто сидит напротив Смита, но сердце в груди шатена продолжает колотиться так часто, словно вот-вот разорвется на части. Учитывая историю его болезни — шутка не очень смешная, но крайне жизненная и весьма, весьма мрачная. Семнадцать лет. Семнадцать грёбаных лет прошло с того момента, как их «Вместе на веки вечные» было разбито связью соулмейтов — той самой, что совсем недавно темнела на руке Морти надписью «Извини, я такая неловкая», той самой, что всего несколько месяцев назад превратилась в ровную чёрную полосу, символизирующую бесконечную боль утраты. Морти был хреновой парой и откровенно дерьмовым спутником жизни. Морти так и не смог стать для Мэй человеком, кому можно довериться полностью, человеком, который всегда поймёт и поддержит, который никогда не предаст и даже в самый тяжёлый момент жизни согреет своей любовью. Мрачные мысли оказываются прерваны Риком, который пребывает в своём репертуаре. — Чё с тобой? — весьма тактично интересуется Санчез, наблюдая за тем, как лицо внука меняется, превращая того в ещё более печальное создание, чем пару минут назад. — Ничё, — весьма грубо и с некой злостью в голосе огрызается шатен. Время словно обернулось вспять, вернув их на полтора десятка лет назад — в те годы, когда Морти был вспыльчивым подростком, трусливым, но одновременно с этим чертовски храбрым, когда для них с Риком проводить время вместе было абсолютной нормой, едва ли не рутиной: нахватали чипсов с газировкой, рухнули на диван в гараже дома Смитов — и проёбывают время за совместным просмотром стрёмных сериалов, нередко плавно переходящим в секс. Рик за прошедшее время совсем не поменялся внешне: всё та же худощавость, всё те же морщинки на лбу и в уголках губ, всё такие же яркие глаза, пронзительный взгляд которых пробирает до мурашек. Санчез словно застыл в неком стазисе, сохранив тело себя сорока-сорокапятилетнего, и подобное в некотором роде даже пугает. Морти вот вырос. Потерял угловатое подростковое телосложение, набрал немного килограмм, избавившись от многолетнего дефицита веса, отрастил волосы — густые каштановые кудри теперь закрывали мочки ушей, выглядя намного аккуратнее обычного — и даже обзавёлся ранней сединой, давно уже ставшей своеобразной визитной карточкой их семьи. Пережил возраст Христа… Потерял самого любимого в мире человека, которым, как выяснилось слишком поздно, была отнюдь не Мэй. Получил взамен самую великую ценность его жизни, мирно спящую сейчас в его старой комнате на втором этаже. Не раз уже уничтожил в себе всё живое, чтобы вслед за этим стиснуть зубы покрепче и вновь подняться с колен, продолжая шагать вперёд сквозь бесконечную боль и ненависть. Никакими разговорами не передать, насколько ценный и болезненный опыт за эти годы получил Морти, но Рику слова совсем не нужны. Он понимает всё и так — по глазам своего мальчика, по его поникшим плечам и прикушенным губам. — Ты изменился, — тихо произносит учёный, отодвигая от себя чашку и подпирая лицо ладонью. Теперь взгляд мужчины направлен не вниз — он обращён на Морти, который всё ещё пребывает в своих мыслях, слишком растерянный из-за столь неожиданной встречи. «Я по тебе скучал,» — со странной теплотой и болью одновременно думает Санчез, глядя на сидящего перед ним шатена. «Мне тебя не хватало,» — проносится в голове у Морти, чьи скулы медленно покрываются весьма ярким и приметным румянцем. «Знаешь, мне очень жаль…» «…Что всё так дерьмово сложилось.» Они на удивление синхронно вздыхают, а затем не менее синхронно краснеют; Рик — из-за приятной ностальгии о том, что однажды они с внуком трахались прямо на этом столе, а Морти — по причине нового приступа стенокардии, а также благодаря резкой нехватке воздуха, связанного с этим самым приступом. — Я на минуту отойду, — шатен встаёт из-за стола, тяжело опираясь о стену, и на пару мгновений жмурится, пытаясь отогнать пугающую темноту перед глазами. Проводит тыльной стороной ладони по своему лицу: на лбу и висках ощущаются крошечные бисеринки холодного пота, что представляет собой не самый хороший признак. — Носик припудрить надо? — деловито интересуется Санчез, провожая идущего в сторону ванной комнаты внука полным настороженности взглядом. Шатен гордо показывает ему средний палец перед тем, как скрыться за ведущей в уборную дверью. Лекарство обжигает уздечку языка, болезненно-горьким вкусом расползается вдоль нижнего ряда зубов. Морти опускается на бортик ванной, прижимается к ледяному кафелю стены плечом, щекой, левым виском; уже привычный звон в ушах заглушает все окружающие его звуки, виски начинает ломить просто нещадно, и руки чертовски сильно трясутся, но одновременно с этим боль в груди наконец сходит на нет, позволяя мужчине облегчённо вздохнуть. Окажись это инфарктом, нитроглицерин бы не помог. Правда, мужчине совсем не нужен сердечный приступ, чтобы внезапно почувствовать себя крайне плохо. Рик появляется в помещении примерно через долю мгновения после того, как Смит начинает терять равновесие, падая с края ванны на холодный и не слишком уютный пол. Портал отражается на стенах яркими изумрудными вспышками; Санчез весьма забористо и громко матерится, вначале отшатываясь от оказавшегося возле его ног внука, а затем осознавая происходящее и падая возле шатена на колени. — Морти! Морти, к сожалению, ответить не в состоянии. Он пребывает в блаженном обмороке.

***

Первое, что слышит Смит, медленно приходя в сознание — это заливистый смех Хэйли. Зрение фокусироваться на окружающей мужчине обстановке не желает, но пару секунд спустя Морти всё-таки удаётся сосредоточиться на происходящем и сориентироваться во времени с пространством. Он лежит в собственной постели, весьма заботливо прикрытый клетчатым пледом, до этого дня служившим лишь в качестве декора; Рик стоит в другом конце помещения, возле пеленального столика, и осторожно сжимает в руках крошечные кулачки ягодки, играя с правнучкой. Шторы в помещении задёрнуты, и Морти ощущает некую гордость за Санчеза, подумавшего о комфорте своего внука, ведь солнечный свет бы определённо причинил неудобства человеку, едва-едва очнувшемуся после глубокого обморока. Именно в этот миг учёный, словно почувствовав изменения в состоянии шатена, оборачивается к нему. — О… Ну наконец. Седоволосый без труда подхватывает Хэйли на руки, поддерживая голову ребёнка, и бесшумно шагает в сторону Морти, а затем осторожно садится рядом, передавая малышку её отцу. Шатен окидывает дочку внимательным взглядом, с трудом избавляясь от желания ощупать Уэйн-Смит на предмет травм; седоволосая девочка практически беззубо, но крайне мило улыбается, сверкая блекло-голубыми глазами и пытаясь использовать вместо пустышки собственные пальчики. — Она только-только проснулась. Морти в ответ лишь тихо выдыхает, осознавая, что Рик находится совсем рядом, и пытается сосредоточиться исключительно на голосе собеседника. На голосе, чёрт возьми, а не на том, что стоит лишь протянуть руку в левую сторону, чтобы прикоснуться к тому, кто очень дорог, и ощутить под пальцами приятное тепло чужого тела. — Ты пришёл в себя очень быстро. Чё, не жрал с утра пораньше? — Ага, — Смит смотрит куда угодно, но не на сидящего вплотную к нему мужчины, и со скорбной печалью чувствует, как к его лицу вновь приливает волна жара. На пару мгновений повисает тишина, но затем Санчез, неловко кашлянув, максимально ровным голосом интересуется: — Где… Где её мать? Морти вздрагивает, а затем без лишних слов, прижимая притихшую дочь к груди, закатывает выше локтя правый рукав тёмно-бордового свитера. Поверх вен на его запястье темнеет одна-единственная полоса, объясняющая ситуацию лучше любых разговоров. — Оу… Соболезную. Этот разговор вызывает у обоих чувство стыда, смешанное с ощущением крайней неправильности происходящего; они изо всех сил сдерживают себя, пытаются сделать вид, что всё в порядке, что произошедшее никак на пару «Рик и Морти» не повлияло, что более семнадцати лет разлуки не существовало… Возвращение из больницы Саммер становится спасением как для Смита, так и для Санчеза. Сэмми замирает, едва увидев дедушку, а затем кидается вперёд прямо в верхней одежде, обхватывает Рика за талию, прижимается лбом к чёрной водолазке мужчины и внезапно заливается слезами: она плачет громко, всхлипывая, не стыдясь эмоций, рыдает с самым настоящим облегчением, ведь где Рик Санчез — там развитые технологии, а где развитые технологии — там и медицина, что в десятки, сотни раз более надёжнее, качественнее земной. Рик возвращается к разговору с Морти этим же вечером, когда шатен в гордом одиночестве сидит на заднем дворе их дома, бездумно глядя на россыпь ярких звёзд. Возле их дома, находящегося за чертой города, небо всегда намного ярче, намного красочнее и живее того небосклона, что виднеется над мегаполисами. — У тебя есть выбор, — устроившийся на ступенях неподалёку Санчез не стремится начать разговор издалека — напротив, он действует прямо и резко, весьма болезненно бьёт словами точно в цель. — Либо я прямо сейчас усыплю тебя веществами и отправлю на полное обследование в одну из местных клиник, где тебя будут держать привязанным к кровати и кормить через назогастральный зонд… Либо ты сам скажешь, что с тобой не так. Морти горько усмехается в ответ на столь знакомые стальные нотки, весьма чётко улавливаемые в хрипловатом голосе учёного. Что ни говори, Рик обладает удивительной способностью показывать себя весьма жёстким, строгим, но одновременно с этим понимающим партнёром, способным найти выход даже в самой печальной ситуации. — Ишемическая болезнь сердца, — смысла скрывать диагноз просто нет. Это же Рик, мать его, Санчез — если захочет, своими руками внуку грудную клетку вскроет и найдёт все до единого «неполадки системы». — Начиналось-то всё с обычной боли, но сейчас… Я уже побывал в клинике с предынфарктным состоянием — у Мэй роды начались раньше срока, ну и… Он не договаривает, а Рик хватает его за плечи, тянет на себя, крепко-крепко обнимает, прямо как в старые-добрые «Морти-всего-семнадцать-и-он-спит-со-своим-кровным-родственником». Смит за долю мгновения успевает испугаться до чёртиков, даром, что волнения ему противопоказаны, но Рик не собирается вредить ему, Рик не собирается делать абсолютно ничего плохого. Он просто гладит застывшего шатена по волосам, как когда-то давно, и теперь Морти уже стал ростом почти как сам Санчез — дай бог в дюйм разница осталась — но ощущения такие, словно он снова превратился в школьника, которого никто не понимает, которого преследуют неудача за неудачей, единственный свет в жизни которого — отношения с собственным родственником. — Девчонке нужен хоть кто-то, — дыхание ученого щекочет ухо Морти, и по его коже бегут мурашки. — Мать уже мертва, хочешь её и без отца оставить? «Отец» в ответ лишь тихо вздыхает, расслабляясь и чувствуя, как Санчез бережно, почти невесомо касается его спины. Это неописуемо приятно как в физическом, так и в моральном плане: любой, абсолютно любой человек вне зависимости от его возраста иногда крайне нуждается в поддержке — чтобы кто-нибудь просто сел рядом, обнял и с уверенностью в голосе сказал, что всё будет хорошо.