Сто шагов в невесомость

      Адам щёлкнул пультом, ставя фильм на паузу, и бездумно уставился в окно. Слишком привычная обстановка его родной комнаты успокаивала, но всё же не желала восприниматься сознанием реальностью. Чуть закусив губу, Адам бездумно рассматривал безоблачное лазурное небо, отлично видимое через настолько безупречно чистое стекло, что, казалось, его и вовсе нет.       Желание открыть окно и выглянуть, проверяя, что на самом деле скрывает иллюзия безмятежности, скреблось внутри, напоминая о себе всё ярче и становясь всё сильнее. С тяжёлым вздохом, Адам заставил себя встать и поплёлся на кухню, честно признавая, что на фильме, уже виденном, он сосредоточиться не сможет. В коридоре почему-то повеяло странной, будто бы предгрозовой прохладой.       Уже ступив на лестницу, Адам нахмурился. За несколько дней, хотя Адам и не был уверен, сколько их прошло на самом деле, он вполне успел сориентироваться и разобраться в том, как устроено его новое местопребывания. Многие мелочи, которые он вполне чётко представлял, появлялись так просто, словно они и были изначально, а Адам их просто не замечал.       Натыкаясь на свежие цветы в вазе или пачку какао, когда его вдруг очень захотелось, Адам нервно дёргался, задаваясь неизбежным вопросом о реальной силе Михаила. Из скупого, но уважительного рассказа Захарии о шефе было понятно только то, что Михаил — самый великий из ангелов, первенец Бога. Ступени закончились неожиданно, и Адам, качая, головой, прошёл на кухню.       Пачка какао обнаружилась в том же шкафчике, в котором он оставил её вчера, и Адам несколько секунд смотрел на неё напряжённым взглядом. Постоянные напоминания себе, что ничего из окружающей его обстановки нереально, потому что он просто находится в некой иллюзии, сильно пошатывались, когда очередной предмет имел вес, а что-то съедобное — вкус.       Тяжёлый вздох вырвался сам по себе, а Адам поставил чайник и устало опёрся ладонями о край кухонного стола. Поверить, что он в полной и абсолютной безопасности, что впереди действительно ждёт лучшее будущее и, возможно, возвращение к нормальной жизни, хотелось всё больше и больше с каждым мгновением, проведённом в покое. Адам напряжённо сглотнул.       Подкупающее спокойствие иллюзии разительно отличалось от навеянного, липкого и неправильного, ощущаемого в раю. Пальцы невольно сжали столешницу крепче, когда накатили воспоминания о том, насколько счастливым он себя чувствовал, раз за разом проживая момент выпускного вечера и неумелые, но жаркие поцелуи с Кристин. Сейчас это вызывало лишь отвращение к себе.       Рассеянно размышляя, кто вообще решил, что запереть человека в одном из его счастливых воспоминаний, затерев память о прожитых годах по максимуму, это рай, Адам налил кипящую воду в стоящий на плите ковшик и потянулся за сахаром. Память услужливо подбросила вечер, когда бабушка, приехавшая в гости совсем ненадолго, учила его варить какао самостоятельно. Глаза зачесались.       Звонкий смех матери, когда первая попытка закончилась безнадёжно залитой плитой, донёсся словно наяву. Какая-то горькая ирония над самим собой поднялась из глубин существа. У него был дом. Было одиночество, которое ещё пару лет назад он упрямо считал свободой. Было будущее, если Михаил исполнит свои обещания. Вот только желаний становилось, казалось, всё меньше с каждой минутой.       Горькая усмешка наползла на губы, а внутренний голосок, прорезавшийся ещё во время первого приёма ванны и теперь периодически напоминающий о себе, бодро и чуть язвительно подсказал, что пережив смерть, воскрешение, пытки ангелов и вселение архангела, весьма трудно желать обдолбаться на студенческой вечеринке и зажечь с пустоголовой красоткой.       Проведя рукой по лицу, Адам решительно отогнал совсем уж мрачные размышления и чуть непонимающим взглядом уставился на активно бурлящую воду. Мозг тут же послал сигнал, что так проявляет себя усталость и сон был бы не лишним. Адам едва не рассмеялся в голос, но сдержался, помня, как бьёт по нервам собственный смех в социальной тишине и пустоте дома, где нет никого кроме него.       Понимая, что какао резко перехотелось, Адам машинально выключил газ и замер, вспоминая, каким откровением для него оказалось то, что он может тут спать. Сны: нечёткие, путанные, похожие на кошмары, но не оставляющие никаких эмоций, снились тоже. Вопрос, сможет ли он нормально воспринять полноценный мир, если в нём окажется, резко прокрутился в мыслях не в первый раз.       Слабая дрожь, заставившая чуть пошатнуться от неожиданности, прошла по полу. Адам дёрнулся, потряс головой и насторожился, не понимая, что происходит. Стены задрожали следом. Дурное предчувствие, от которого раньше Адам просто отмахнулся бы, сочтя глупым вывертом фантазии, взметнулось внутри. Сознание зависло в попытке идентифицировать звук, неожиданно уловленный слухом.       Неуверенное предположение, что это завывания ветра, смешанные с рокотом волн, только раздающиеся где-то в отдалении, появилось в голове, когда звук стал незначительно чётче. Рука самовольно потянулась за ножом, стоящим в подставке, но Адам тут же одёрнул себя, вспоминая, что в иллюзорной реальности никаких врагов быть не может. Мысли резко перестроились.       Машинально держась за все подходящие поверхности, Адам двинулся к проходу в гостиную. Предосторожность оказалась совсем не лишней: пол на этот раз не просто дрогнул, а пугающе закачался. Абсурдная мысль, что происходит землетрясение, вызвала злость уже на себя. Устало напоминая себе, что в иллюзии не может быть никаких стихийных бедствий, Адам замер, когда стены содрогнулись.       Где-то за ними, там, куда Михаил так настойчиво просил его не выходить, казалось, набирал силу яростный ураган. Адам невольно сжал руку в кулак, категорически не понимая, что ему делать. Здравая и чуть запоздалая мысль, что можно позвать Михаила и просто спросить его, что происходит, показалась логичной. Но воплощать её в жизнь не хотелось катастрофически.       Пол зашатался сильнее, словно и правду двигаясь, и Адам ухватился рукой за спинку стула, стоящего ближе других предметов мебели. Растерянность усилилась, когда в окно, за которым отражался столь же безмятежный погожий день, что и наверху, будто бы влетело что-то мощное снаружи. На стекле не появилось ни царапины, картинка не дрогнула, но это только усилило жуткое ощущение.       Нервный смешок сорвался с губ, когда в голове пронеслась мысль, что происходящее напоминает начало какого-нибудь фильма ужасов. Вой ветра стал отчётливее, напоминая стоны попавшего в западню обречённого зверя. Адам вздрогнул. Угрожающий скрип где-то наверху заставил вскинуть голову к потолку, который, казалось, качался, как, похоже, уже и весь дом.       Стремительно падала температура, судя по ощущениям. Мгновенно вспомнив причудившийся холодок, когда он спускался по лестнице, Адам дёрганым движением облизал губы. Идей, что происходит, так и не появилось, но страх усиливался по экспоненте. Воздух неуловимо потяжелел, будто наполнился влагой, приносящей не свежесть, но зябкую прохладу. Темнело.       Едва осознав последнее наблюдение, Адам вновь перевёл взгляд на окно. На этот раз картинка уже не выглядела идеальной, а пошла странной рябью. Яркое солнце спряталось за почти невидимыми тучами, которые казались скорее призрачными тенями. Упрямое нежелание беспокоить Михаила теперь сдавало позиции, уступая здравому смыслу. Творилось что-то слишком странное.        — Михаил, — тихо позвал Адам, наконец-то собравшись с духом, когда последовал очередной удар снаружи, угодивший в стену, судя по глухому звуку. Ответа не последовало, Михаил не появился, в чём Адам убедился, несколько раз оглядевшись по сторонам, и он попробовал снова, уже громче и отчётливее, когда недобро заскрипела крыша: — Михаил.       Секунды потекли медленно, складываясь в минуты. Адам поморщился, ловя себя на том, что чувство времени значительно исказилось, и доверять ему становилось всё сложнее. И всё же минуты тикали в голове, а Михаил так и не появлялся. Пытаясь успокоиться, Адам напомнил себе о том, что Михаил указывал, что может быть занят в момент, когда услышит зов.       Облегчения это не принесло. Пытливый ум, натренированный ещё со времён дотошного выполнения школьных заданий, уже связывал воедино подозрительные совпадения. Откуда-то сверху раздался странный хруст, и Адам мгновенно вскинул голову, подозревая, что крыша решила обрушиться. Явного подтверждения взгляд не нашёл, но терпение лопнуло со звоном, сдаваясь страху.       Стараясь не обращать внимания на нестабильный пол, пребывающий в постоянном движении, хотя пока и не пытающийся исчезнуть или провалиться, Адам пересёк гостиную и остановился у входной двери. Нервы сразу же напряглись, а здравый смысл взбунтовался, напоминая о рисках и предупреждениях Михаила. Руки сжались в кулаки.       Логика твердила, что начавшиеся странности и то, что Михаил не ответил на призыв, просто не могут быть совпадением. Упрямство требовало обнаружить причину страха, чтобы уничтожить его. Пальцы распрямились, ладонь легла на ручку двери, но замерла, не решаясь повернуть. Адам мысленно презрительно обозвал себя трусом, что не раз помогало решиться на что-то раньше, но не в этот раз.       Треск крыши стал угрожающим, и это толкнуло к действию намного вернее. Отказываясь думать, чем на самом деле рискует, и как будет объясняться с Михаилом, если ничего особенного не случилось, Адам резким рывком распахнул дверь, едва щелчок возвестил о том, что замок открыт. Хлёсткий, сносящий с ног ветер обрушился пронизывающей воздушной волной.       Адам невольно попытался попятиться назад в дом, мгновенно понимая, что и представить себе не мог реальный масштаб катастрофы, в чём бы она не заключалась, но было поздно. Яростный порыв, похожий на какую-то разновидность смерча, подхватил его легче, чем пушинку и потащил в неизвестном направлении. Пространство закружилось, небо и земля переворачивались.       Боль вспыхнула в голове с силой взрыва звезды, и Адам закричал, не слыша своего голоса. Вокруг полыхало безумие. Безжалостный ураган выкорчёвывал с корнем деревья, которые были неразличимы на земле, и утягивал их за собой легче, чем пушинки. Летали какие-то предметы, рассмотреть которые не представлялось возможным. В какой-то момент в поле зрения оказался торнадо.       Свинцовые тучи заволокли небо настолько, что ориентация в пространстве терялась. Адам пытался зацепиться за воздух, беспомощно размахивая руками и понимая всю глупость действия, но тщетно. Где-то ярился океан: тёмный, бескрайний, неистовый. Редкие молнии были такой силы, что соединяли небеса и землю, на мгновения освещая всё вокруг испепеляющим светом.       Боль нарастала, распространялась куда-то вниз по позвоночнику и грозила разорвать голову на части. По щекам потекли слёзы, но грубый порыв ветра смахнул их словно невидимая ладонь. Страх превратился в абсолютный всепоглощающий ужас, по мере того, как кувыркание в воздухе, которое не получалось прекратить, усиливалось. Адам задыхался.       Сознание затуманилось, явно намереваясь милосердно его покинуть, и Адам попытался закричать. Руки не подчинялись и щипок, призванный хоть как-то отрезвить, получился слишком слабым, удавшимся не иначе как чудом, пришёлся куда-то в район живота и не принёс никакого облегчения. Его неожиданно швырнуло прямо в молнию. Новый крик растворился в хаосе, царящем вокруг.       Не видя уже ничего, теряя даже остатки понимания, что происходит, и лихорадочно дрожа от остаточной уверенности в собственной неизбежной гибели, Адам зажмурился. Губы больше не слушались, язык казался фантомной частью тела, мысли отказывались двигаться, вдруг превратившись в неподъёмные валуны. Чувство падения выбило воздух из лёгких.       Вода окружила со всех сторон. Даже не пытаясь выплыть на поверхность, Адам уцепился за единственную яркую мысль, которая вдруг пронзила стрелой. За исступлением стихии ощущалось отчаяние. Безграничная бездна удушающего, безнадёжного, отравляющего отчаяния. Что-то смутно закопошилось в голове ответом на неожиданное озарение.       Губы горели огнём, и Адам отчаянно медленно сообразил, что мгновенно растрескавшись на ветру, они теперь болезненно реагировали на соль. Констатация резко напомнила, что он тонет в беснующемся океане. Слабая рассеянная мысль, что он не может умереть в иллюзии, быстро стёрлась. Лёгкие, казалось, объяло пламя. Темнота накрывала стремительно.       Цепляясь за ускользающее сознание отчаянно, Адам пытался бить себя, но тело не подчинялось. Вода швыряла из стороны в сторону как щепку, не выпуская на поверхность. Зрение отказало окончательно, воздуха не оставалось, а ощущение, что на этот раз не будет даже чудовищного рая и тьма поглотит навсегда, породило абсолютную панику. Единственное имя всплыло в голове и зазвучало как мантра.       Смутное и совсем размытое воспоминание, что когда-то давно, как ощущалось, в какой-то иной вселенной Михаил уже не отозвался, но Адам не мог прекратить, не отдавая себе даже приблизительного отчёта, произносит он хоть какие-то звуки вслух или они так и остаются набором букв, стремящимся утратить свою последовательность в изломанном сдающемся сознании.        — Адам, — обращение прозвучало криком, но уверенность, что это лишь причуда фантазии исказила восприятие окончательно. Где-то на грани темноты пронеслось воспоминание о ледяной статуе и растерянная мысль, что каменные изваяния никак не могут почти испуганно кричать. — Адам.       Осознание, что крик не являлся лишь спасительной галлюцинацией, пришло только тогда, когда тело неожиданно окутало мягкое тепло, показавшееся в первый миг жаром, вырвавшимся из открытой печной заслонки. Голова кружилась, но боль медленно отступала. Понимание, что вода исчезла, принесло некоторое успокоение. Сознание нехотя, но вытягивалось из темноты, в которую успело частично провалиться.       Глаза отозвались болью при попытке их открыть, но она исчезла почти мгновенно, а зрение резко прояснилось. Попытавшись осмотреться, Адам повернул голову и тут же уткнулся носом во что-то мягкое, напоминающее перья. В голове медленно прогрузилась мысль, что у ангелов есть крылья. Некстати вспомнилось, что Захария высокомерно, но и хвастливо утверждал, что у него их шесть.        — Михаил? — предположение прозвучало вопросом, а Адам неверяще заморгал, когда осознал, что голос ему подчиняется, хотя и звучит сипло.        — Неразумное дитя, — во фразе звучало что угодно, но только не безразличие. Адам вздрогнул и попытался дёрнуться, запоздало осознавая, что он словно находится в коконе. Собственный голос, неуловимо отличающийся, но всё же слишком схожий, не узнать было невозможно, но то, что в речи Михаила присутствовал эмоциональный оттенок наталкивало на размышления о галлюцинациях. — Я ведь предупреждал.        — Прости, — Адам, насколько позволяло его положение, потряс головой, отгоняя лишние мысли о достоверности происходящего, и сосредоточился на диалоге. — Я помню. Я не послушался, прости. Дом… Там всё скрипело, и тряслось, и крыша хотела обрушиться, и я открыл дверь. Это было глупо.        — Дом поддавался внешним воздействиям? — с неподдельным удивлением, хотя и сдержанным, уточнил Михаил.       Адам только согласно кивнул, понимая, что разговаривать всё ещё немного тяжело. Полностью вернувшийся здравый смысл подтолкнул оценить ситуацию более полно. Быстро анализируя своё состояние, Адам нервно облизал губы. Не болело уже совсем ничего, а проникающее под кожу тепло будто бы согревало не только измученное тело, но и душу.       Отогнав странное ощущение, Адам скептически сказал себе, что Михаил, похоже, просто оказал ему первую помощь, исцелив. Здоровое сомнение, что в иллюзии возможно исцеление разбилось о пережитый набор ощущений. Чувство тела вернулось в полной мере, и Адам двинулся дальше. Рассмотреть окружающее пространство получалось плохо из-за преграды прямо на уровне глаз.       Нервная дрожь пробила от макушки до пяток, когда Адам неожиданно чётко понял, что прижимался щекой к обтянутой футболкой груди. Сознание медленно подсовывало мысль, что крылья ему вовсе не показались. В горле почему-то пересохло, и Адам только рассеянно отметил, что оно уже не саднит. Взгляд вниз подсказал, что Михаил стоит на каком-то валуне.       Растерянность перешагнула все ранее покорённые барьеры, а благодарность взметнулась волной не менее мощной, чем терзающие его тело в океане. Сознание со скрипом, сопротивляясь, но постепенно принимало тот факт, что Михаил не просто услышал, отыскал, вытащил, но и нашёл способ защитить и, похоже, не спешит ругаться. Оценка окружающего пространства отошла на задний план.        — Спасибо, — голос всё ещё не обрёл привычные силу и твёрдость и получился шёпот. Адам поймал себя на мысли, что почему-то краснеет и тут же тряхнул головой, строго сказав себе, что поблагодарить пусть и не человека за помощь, это как минимум проявление вежливости и является абсолютно нормальным. — Не знаю, мог ли я действительно умереть, ну или что-то такое, но было здорово страшно.        — Что ты делал, когда дом начал поддаваться влиянию извне? — на этот раз в голосе Михаила сильно добавилось спокойствия и безразличия, но Адам даже не отреагировал, каким-то шестым чувством, в существование которого он в жизни не верил, понимая, что это лишь морок, привычная маска, а проблема, которая явно была, не исчерпана. — Этого не должно было произойти. Прости.        — Боже, нет, за что? — поспешно возразил Адам, разом забывая, что на вопрос, заданный первым, требуется ответ. — Михаил, я же сам виноват. Ты говорил, что за пределами дома я сильно рискую, но я просто…        — Адам, ты действительно не понимаешь? — Михаил перебил и нахмурился. На мгновение Адаму показалось, что от него повеяло злостью. Паническая мысль, что его сейчас отпустят и он окажется вновь один на один с чудовищной бурей, заставила вцепиться пальцами в футболку Михаила в детской попытке удержать. Тот моргнул, опустил глаза на его руки, а затем странно сверкнул глазами, но неожиданно продолжил говорить: — Всё, что окружает дом — это моё сознание. Соприкосновение с ним для тебя опасно, это так и я информировал тебя об этом. Именно поэтому ты был ограничен домом, который достаточно обособлен и надёжен, чтобы контактов не случалось. В случае моего появления срабатывает своего рода фильтр. Я не причиню тебе вреда, находясь на твоей территории. И то, что сегодня грань размылась, моя вина.        — Это неважно, — Адам мотнул головой, не до конца понимая, откуда желание успокоить. — То есть ладно, важно, но я ведь не знаю, может, дом бы выстоял, и мне надо было просто подождать.        — Может, — Михаил отозвался словно бы безличным эхом, и Адам неожиданно ощутил горькое сожаление, понимая, что тот слишком скоро возвращается, похоже, к осознанно выбранному образу холодной статуи. Даже тепла, по-прежнему не просто продолжающего согревать, но и будто стирающего пережитый страх, казалось, разом стало ощущаться меньше. — Я дал тебе несколько обещаний, Адам. И сегодня нарушил далеко не одно из них.        — Я… — всё слова разом показались неподходящими. Лихорадочно перебирая их в поисках ответа, Адам сдался, когда тепло почти исчезло, хотя крылья укрывать и не перестали. В голове, которая будто только и ждала, чтобы он прекратил судорожные мысленные метания, неожиданно воцарилась упорядоченность. Единственный вопрос, ответ на который на самом деле казался важным, сформировался сам по себе и Адам тихо поинтересовался: — Что случилось?        — Непредвиденные обстоятельства, — лаконичный ответ, который, похоже, не нравился самому Михаилу, нахмурившемуся сильнее прежнего, не объяснял ровным счётом ничего.       Адам облизал губы, пытаясь сообразить, как продолжить расспросы мягко, но так, чтобы получить больше необходимой информации. Идей не было. Михаил неожиданно едва заметно вздрогнул, как-то почти потерянно огляделся, а через мгновение Адам осознал, что они сидят. Резкая и не до конца понятно как случившаяся смена положения отозвалась противным покалыванием в ногах и руках.       Совершенно неясное желание вырваться, охватившее меньше чем на миг, заставило Адама наконец-то осмотреться. Обзор теперь ничего не закрывало, и Адам быстро отметил несколько вещей. Буря всё ещё бушевала, но её сила явственно пошла на убыль. Крылья, создавшие вокруг него кокон, полностью отрезали от любых внешних воздействий. Железный контроль Михаила явно таковым не являлся.       Резко вспомнилось озарение об отчаянии, случившееся где-то в бушующем океане, и Адам прикусил губу. Общая картина складывалась слишком медленно, деталей явственно не хватало, но знание, что всё творящееся вокруг лишь отражение состояния Михаила уложилось в голове, хотя и воспринималось немного дико. Предположения рождались одно за другим.        — Михаил, — неуверенно, но достаточно громко, в чём на самом деле не было необходимости, окликнул Адам, когда молчание затянулось и принесло понимание, что больше комментариев не последует. Задавать вопросы дальше было страшно, но благодарность за спасение отзывалась желанием помочь, что было невозможно, не разобравшись в причинах происходящего. — Эмм… ваша битва состоялась? — осторожно осведомился Адам, заставляя себя хотя бы не спотыкаться на каждом слове.        — Нет, — за коротким ответом стояло что-то такое, что Адам на несколько секунд абсолютно позабыл, кто перед ним и почти поддался порыву обнять, выражая поддержку и даря надежду. Наваждение рассеялось быстро, едва Михаил продолжил говорить, не дожидаясь новых побуждений. — Твой брат. Сэм. Он дал согласие Люциферу. И сумел взять над ним верх, вернув себе контроль над телом в процессе нашей встречи.        — О, — чуть растерянно отозвался Адам, быстро осмысливая тот факт, что подобное в принципе возможно и пытаясь сообразить, к чему оно могло привести. — И он?.. — формулировки не нашлось, и Адам умолк, едва начав вопрос.        — План твоих братьев заключался в том, чтобы низвергнуть Люцифера обратно в клетку. Сэм сумел его реализовать.        — Клетку? — Адам вздрогнул, сам не понимая, почему внутри вновь разлился страх. — Погоди, это та, в которой Люцифер сидел долгие годы? Ну, то есть его тюрьма? Дин что-то объяснял, но я… не очень вникал.        — Да, — бесстрастный ответ прозвучал настолько искусственно, что Адам нервно заозирался. Буря не усилилась, но и стихать явно перестала. — Но на этот раз в ней оказались мы все.        — Что? — тупо переспросил Адам, хотя и прекрасно расслышал фразу. — Мы. В клетке. С Люцифером. Как?..       На удивление горячие и почти неуловимо подрагивающие пальцы прижались к его лбу, и раньше, чем Адам успел шарахнуться или хотя бы сообразить, что происходит, в его голову хлынул поток картинок. Сознание, для которого действие уже не воспринималось совсем новым после просмотра событий с братьями и гулями, адаптировалось довольно легко.       Адам сглотнул, наблюдая, как Михаил бросается вперёд в попытке остановить Сэма, но летит в пропасть вместе с ним, утянутый рукой, крепко вцепившейся в плечо. Эмоции взметнулись фонтаном. Облегчение от того факта, что апокалипсиса так и не случилось, а значит, планета и люди не пострадали мгновенно перекрылось пониманием, что они сами обречены.       Восхищение героизмом Сэма, который пошёл на подобное добровольно разбилось о вспыхнувшую обиду, что того нисколько не волновало, что обрекая Михаила, он обрекает и его, Адама. Совесть резонно возразила, что Сэм никак не может быть виноват в том, что он сам добровольно дал согласие Михаилу. В затылке занялась головная боль.       Белых пятен уменьшилось, но чем чётче складывалась картина, тем более стылый ужас она вызывала. Завывания ветра неожиданно стали громче, и звук вывел из некоторой прострации, в которую Адам успел провалиться. Быстро соображая, что эмоции с высокой вероятностью вполне отражались на его лице или Михаил их просто считал, Адам замотал головой, заставляя себя собраться.       Разум прояснился в секунды, что показалось даже странным. Мысли путались, но устремились в нужном направлении. Медленно до Адама доходило, каким ударом для Михаила должно было стать не просто лишение свободы, но и понимание, что свой последний шанс, в который он явно фанатично верил, он упустил. Круг наконец-то замкнулся, когда отчаяние нашло своё объяснение.        — Я обещал тебе освобождение от себя, как только одержу победу, — голос Михаила звучал глухо, но очень собрано. Адам запоздало задался вопросом, чего Михаилу стоит демонстрировать сейчас привычную для него сдержанность и выглядеть почти невозмутимым. — Боюсь, что в свете новых обстоятельств это обещание я смогу сдержать нескоро. Мне очень жаль, Адам.        — Слушай, я, — глубокий вздох всё-таки помог немного унять быстро вспыхнувшую нервную дрожь, и Адам продолжил уже увереннее, хотя и сам не до конца понимал, что именно хочет сказать, — не думаю, что обещания сейчас… Короче, это неважно, ладно? Я знаю, что ты хотел его сдержать. И потом, когда мы выберемся… Или мы не выберемся… В общем, я просто… Люцифер… Он, наверное, зол? Он не причинил тебе вред? Ну, то есть он же дьявол, а вы вроде как враги, и сейчас он, наверное, в ярости, потому что его вернули в заточение, или я… — Адам злился на себя всё больше с каждой паузой, возникающей в речи, и осёкся, когда Михаил впился в него странным взглядом.        — Мне? — эмоция, безоговорочно доминирующая в глазах Михаила и выражении его лица, наконец-то распозналась сознанием, как аналог полной растерянности, и в голове вдруг что-то щёлкнуло.       Показанные Михаилом воспоминания прокрутились в голове, но теперь Адам заставил себя сосредоточиться не на событиях, а на том, что проскользило тенью. Разрушительное, всепоглощающее отчаяние того, чей мир рухнул до основания и уже не подлежит восстановлению. Новым взглядом оценив своё положение, Адам прикусил щеку изнутри.       Он сидел на ногах Михаила, который прислонился спиной к валуну и по-прежнему укрывал его крыльями. Чёткая истина, чуть пугающая своей смелостью, отпечаталась в мозгу логичным выводом: всё показное спокойствие, которое Михаил каким-то образом умудрялся поддерживать, было призвано лишь для того, чтобы не навредить ему. Адам почувствовал, как горло болезненно сжимается.        — Михаил, со мной можно разговаривать, ладно? — голос предательски дрогнул на обращении, но исправно выправился к концу предложения. — То есть я хочу сказать, что люди так иногда делают. Когда им дерьмово, они делятся переживаниями с кем-нибудь. Близким или чужим. С чужими сделать это иногда даже оказывается проще.        — Зачем? — недоумение в голосе Михаила совсем не казалось наигранным, и Адам на доли секунды завис, ища более простой и понятный вариант ответа.        — От этого становится легче, — наконец, уже привычно сдавшись, Адам решил говорить всё, что придёт в голову по теме, перестав заморачиваться подбором слов или формулировок. — Ты как бы выплёскиваешь часть эмоций, говоришь о том, что тебя мучает, и оно становится немного выносимее. Как страх, который частично теряет свою силу только потому, что был признан перед самим собой вслух. Ну, или перед кем-то ещё, — во взгляде Михаила отразилось странное любопытство, налётом скрывшее глубинную горечь и непроходящее недоумение, и Адам заговорил быстрее, надеясь, что он хотя бы не делает хуже. — Короче, я просто пытался сказать, что с людьми такие штуки работают. Когда мне было четырнадцать и я творил фигню из-за… Неважно. В общем, мне оказалось даже легче говорить с кем-то чужим. То есть была мама, но я просто не мог заставить себя нормально открыть рот и… Со школьным психологом оказалось проще. Она была типа как из другого мира. Чужая тётя. Правда, у неё ко всему прочему были классные си… — здравый смысл вмешался всё же достаточно вовремя, и Адам оборвал сам себя, чувствуя, как краска стремительно заливает лицо. Понимание, что вот теперь он всё испортил, сведя важный разговор к какой-то идиотской болтовне ни о чём вместо простого предложения помощи, расстроило и отозвалось почему-то чувством утраты. — Прости. Это была, наверное, глупая идея. Я…        — Я хотел согласиться, — фраза прозвучала неожиданно, ложась ровно в повисшую паузу, и Адам застыл, боясь спугнуть момент. Михаил теперь, казалось, осознанно избегал его взгляда и уставился куда-то вдаль. — Когда Люцифер предлагал уйти с шахматной доски, я хотел согласиться. Это недопустимо. Он лгал. Это была просто одна из его уловок. Но он мой брат. Я подвёл отца. Снова. Не справился, упустил шанс, который он оставил. Я подвёл братьев, которые верили, что я смогу вернуть им отца. Но не могу избавиться от сожаления, что был не вправе согласиться. Никогда. Я хотел…       Адам, боясь шелохнуться, не сразу понял, что вокруг них заворачивается смерч, стремительно набирающий силу. Холод касался лишь частично, ветер практически не ощущался, словно не доставая, но стремительно засасывал в водоворот перья, безжалостно выдёргивая их из распахнутых крыльев. Михаил, казалось, даже не замечал этого, вцепившись пальцами в свои волосы.        — Михаил, — только заговорив, Адам осознал, что нарастающий гул приходится перекрикивать. — Михаил, пожалуйста, прекрати. Я не знаю, насколько это может навредить, но мне страшно. Пожалуйста.        — Прости, — смерч исчез мгновенно, словно его и не было, и Адам вздохнул свободнее, но тут же напрягся. Михаил, глядя теперь только на него каким-то невидящим, почти безумным взглядом, забормотал, вряд ли до конца понимая, что вообще произносит: — Дом. Я должен вернуть тебя в дом. Если он выстоял. Я исправлю. Я обещал. Я подчиню…        — Михаил, — Адам судорожно сглотнул, не сразу понимая, что на глаза навернулись слёзы. Смотреть на настолько концентрированную, сейчас ничем не прикрытую чужую боль оказалось невыносимо. Не раздумывая, лишь отчаянно желая сделать хоть что-то, Адам сжал окаменевшие плечи. — Михаил, я… Я не знаю, как помочь, ладно? Дерьмо. Слушай, ты… Мы что-нибудь придумаем, ладно? Чёрт, всё можно исправить. Мама всегда говорила мне это, когда я хотел сдаться. Пожалуйста, я… Я не знаю, что могу сделать, но хотел бы хоть что-то. Просто скажи мне… Я хочу помочь.        — Я пугаю тебя, — констатация прозвучала уже осознаннее, но от этого почему-то стало только страшнее. — Я не должен. Дом мог сохраниться. Я перенесу…        — Нет, — Адам, уже не считаясь ни с тем, что перебивает, ни с тем, что кричит, сжал пальцы на плечах Михаила до боли. — Меня не надо никуда переносить. Чёрт, Михаил, одиночество это не так круто, как может показаться. Для людей. Но сейчас дело даже не в этом. Я не хочу оставлять тебя в таком состоянии. Может, это и глупо, я понимаю, что, наверное, я для тебя как надоедливая букашка, ну или как-то так. Захария достаточно ясно дал понять, что люди для ангелов лишь безмозглые обезьянки, настолько ниже по статусу, что не могут считаться чем-то большим, чем грязь под ногами, но…        — Захарии повезло, что он уже мёртв, — Адам моргнул, когда Михаил оборвал его сбивчивую речь. Утверждение прозвучало не просто осмысленно, но и с изрядной долей раздражения, весьма сходного с тем, что испытывают люди. Адам недоверчиво сглотнул, не понимая перемену. Чувство недосказанности повисло в воздухе. — Ты в порядке? — за вопросом стояла искренняя потребность получить ответ, и Адам моргнул, пытаясь переключиться.        — Я… Да. То есть я немного испугался, когда смерч и перья…        — Ничего непоправимого не произошло, — смягчённый больше, чем он слышал от Михаила с момента их знакомства, тон загнал уже в абсолютный тупик. — Я перенесу тебя в дом и посмотрю, что нужно сделать.        — Чёрт, да я же… — беспомощность накрыла с головой, когда Адаму показалось, что все его предыдущие слова Михаил просто пропустил мимо ушей. — Ладно, — обречённо кивнул он, резко понимая, что сил пытаться доказывать или объяснять что-то заново не осталось.        — Адам, я не сказал, что я уйду, — Михаил чуть свёл брови и открыто посмотрел ему в глаза. — Я исправлю повреждения, если в этом есть необходимость. И смогу находится там, не причиняя тебе вреда. Я объяснял.        — О, — бессмысленное восклицание было единственным, что получилось произнести, преодолевая смущение, вспыхнувшее, когда мозг обработал услышанное.       На нос неожиданно упала капля, и Адам слабо дёрнулся, а затем вскинул голову. Ветер улёгся, лишь местами напоминая о себе слабым дуновением. Безумствующий океан стремительно успокаивался. Тучи больше не нависали угрожающими рухнуть перинами и теперь тихо, казалось, выражая грусть и тоску, проливались быстро усиливающимся монотонным дождём.       Почему-то именно наблюдение изменений в окружающей обстановке окончательно убедило, что изменившееся поведение Михаила продиктовано сменой внутреннего состояния, а не очередным порывом поступать правильно. Бездумно хватая капли губами, Адам поймал себя на том, что грусть пропитывает изнутри и тянет за собой усталость.        — Я не уверен, что перенос не вызовет у тебя плохих ассоциаций, — голос Михаила заставил встряхнуться и сосредоточиться на сомнительной, но единственной существующей сейчас реальности.        — После всего, что только что… Я переживу, правда, — быстро заверил Адам, стараясь вложить в слова максимум искренности и мысленно досадуя на себя за то, что первая фраза прозвучала невольным обвинением. — То есть, может, оно вообще и не… — мысль осталась незавершённой, когда странное чувство, весьма отличное от невесомости, охватило всё тело.       Ноги коснулись пола через миг, и Адам зажмурился, а затем быстро осмотрелся. Дом выглядел невредимым, за исключением пары мелких трещин на стене гостиной, где они и оказались. Понимание, что согревающие и дающие ощущение безопасности крылья исчезли, пришло с небольшой задержкой и кольнуло сожалением, которое сгладилось, едва Адам понял, что сам Михаил уходить не спешит.       Внимательно осматривая пространство и видя явно что-то большее или просто отличное, чем обычный дом, он пару раз чуть кивнул будто бы сам себе, и только потом слегка шевельнул пальцами. Адам проследил взглядом, как исчезли трещины, и, не удержавшись, повернул голову в сторону окна. За стеклом отражался дождь, как он есть. Почему-то от этого факта в груди разлилось тепло.        — Тебе нужен отдых, — заметил Михаил, привлекая внимание. — Сон тут выполняет не совсем такую функцию, как в обычном мире, но сейчас это именно то, что тебе необходимо. Здесь безопасно.        — Да, это здорово, — Адам неловко и натянуто улыбнулся. Слова Михаила подводили некую черту и непрозрачно указывали на то, что он уйдёт в ближайшее время. Неприятное чувство зацарапалось в груди. Адам подавил вздох, признавая, что уже не понимает сам себя. Усталость и впрямь напоминала о себе всё сильнее, и предложение Михаила выглядело как минимум здраво. — То есть спасибо. За всё. И ты, наверное, прав. Я собирался спать ещё до всего этого, — он пространно взмахнул рукой, не желая вновь акцентировать внимание на буре.        — Ты расстроен, — утверждение прозвучало уверенно, и Адам стиснул зубы.       Досада на то, что Михаил понимает его чувства лучше, чем он сам, заставила быть честным с самим собой. Мысль, что спать в коконе крыльев было бы действительно безопасно и очень уютно, пронеслась ярким метеором, и Адам быстро опустил глаза, понимая, что в голову, видимо, на фоне пережитого стресса лезут совсем уже несусветные глупости. Пальцы Михаила вдруг осторожно ухватили его за подбородок, не оставляя выбора, кроме как поднять голову.        — Не надо, — беспомощно прошептал Адам, ощущая стыд, поднявшийся волной.        — Неразумное дитя, — почему-то с оттенком недоумения повторил уже произносимую им же фразу Михаил. Адам едва сдержал слёзы, не понимая, почему его накрывает до исступления, словно Михаил увидел не глупое желание, а нечто невыразимо постыдное. Знакомое тепло окутало одномоментно, и у Адама вырвался вздох, в котором смешались облегчение и обречённость. — Это причиняет тебе какие-то неудобства? — серьёзно и, казалось, с проблеском озабоченности уточнил Михаил.        — Что? Боже, нет, — Адам замотал головой в знак отрицания и моргнул, осознав, что они оказались на диване, что прошло незамеченным для сознания. — Просто… Ты не должен, и… Это глупо.        — Это помогает тебе успокоиться, — возразил Михаил. — Почему ты считаешь это глупым?        — Я не… — Адам закрыл глаза, проигнорировал жар, приливший к щекам, и сдался, понимая, что Михаил ждёт ответ и не давать его только потому, что в некоторых вещах неприятно признаваться самому себе, это нечестно. — Ладно, не глупо. Я чувствую себя жалко. Ну, типа, выпрашиваю твоё внимание, пользуюсь ситуацией, и это… неприятно.        — Но я нахожусь здесь по своей воле, — отозвался Михаил так, словно был не до конца уверен в том, что нужно произнести. — Я хочу убедиться, что ты будешь в порядке. Помочь.        — Я… да. Спасибо, — Адам выдавил улыбку, отказываясь задумываться, почему слова, которые опровергали озвученный страх, ложатся горечью. Из глубин существа почти дотянулось до сознания понимание, что услышать бы хотелось нечто другое, но Адам задавил его в зародыше, резко напоминая себе, что они с Михаилом не друзья, едва ли когда-нибудь ими станут, учитывая пропасть между ангелами и людьми, и тот ему ничем не обязан. — Но если что, я действительно смогу уснуть и сам.        — Хорошо, — в голос Михаила вернулось спокойствие, но теперь оно ощущалось иным, более естественным. — Мы можем поговорить. Если ты хочешь.        — О, — не найдясь с ответом в очередной раз, Адам мысленно обозвал себя идиотом. Предложение Михаила показалось равноценно привлекательным и отталкивающим. Возможность с кем-то разговаривать, уже неважно о чём, неожиданно показала, что потребность в социуме никуда не делась. Но осознание, что Михаил делает это только из-за того, что ему на это указали, царапало и ложилось налётом фальши. Понимая, что это слишком по-детски, Адам решительно кивнул: — Да. Можем. Я… На самом деле я хотел кое-что спросить. Но если тема будет неприятной или ты не захочешь… В общем, тебе необязательно отвечать.        — Не думаю, что такое возможно, — Михаил откликнулся с уловимой задумчивостью. — Восприятие ангелов и людей очень отличается. Вас беспокоит огромное количество условностей и смущает множество естественных вещей. Нас — нет.        — Супер, — машинально пробормотал Адам, но тут же напомнил себе о необходимости следить за речью хотя бы в силу возможностей и не использовать сленг, который вряд ли понятен Михаилу. — Я немного не то имел в виду, но… Я просто про воспоминания, которые ты мне показал. Ты ведь мог остановить Сэма. Ну, то есть ты же сильнее. Я не про то, что ты не пытался, но ты говорил с ним, бросился за ним, а мог просто… ну, типа щёлкнуть пальцами? Если я что-то упустил, то… — решительность таяла с каждым произнесённым словом, а уверенность, что тему не стоило трогать заново, крепла с каждой секундой. — Или забудь. Прости. Мне не стоило спрашивать, да и вопрос глупый.        — Это не глупый вопрос, — вроде бы поправил Михаил, который мгновенно напрягся. Адам, распекая себя на все лады, уже приготовился к новому смерчу или к тому, что Михаил просто исчезнет, но крылья лишь сжались немного крепче. Повисшая тишина совсем не казалась уютной и сильно затянулась. Адам вздрогнул, когда Михаил неожиданно негромко и как-то почти обречённо заговорил: — Я мог удержать Сэма. Битва бы продолжилась. Это было бы правильно. Так предначертано. Я убил бы Люцифера. Или, что возможно, учитывая его нахождение в истинном сосуде, усиленном с помощью манипуляций демонов, он бы убил меня.        — Но ты этого не сделал, — осторожно заметил Адам, пытаясь поймать неоформленную, ускользающую мысль.        — Не сделал, — простая фраза прозвучала так, словно Михаил подписывал приговор сам себе, а крылья сдавили до лёгкой боли.        — Боже мой, — прошептал Адам, когда мечущаяся мысль всё-таки вспыхнула озарением в голове. — Ты действительно не хотел его убивать. И не хотел, чтобы он жил с тем, что ему пришлось убить тебя, если бы он смог.        — Прости меня, — фраза прозвучала настолько невпопад на первый взгляд, что Адам заморгал.       Мысли ворочались медленно, но он уже не пытался разобраться, объяснимо это усталостью, заявляющей о себе всё настойчивее или пережитым кошмаром. Не без труда сосредоточившись на необходимости понять, за что извиняется Михаил, Адам вздрогнул, когда внутренний голосок услужливо, но ехидно подсказал, что, по сути, он сам загремел в клетку по милости Михаила, а не Сэма.        — Эмм, — необходимость что-то отвечать вызвала панику, когда эмоции взметнулись с новой силой, мешаясь в жутковатый коктейль. — Всё нормально, — выдавил Адам в конце-концов, сам не понимая, соответствует ли это утверждение действительности хоть на йоту. Горечь в горле говорила о том, что не особо. — Ну, ладно, не то чтобы совсем, но… Я понимаю, Михаил. Если бы мне пришлось спасти маму, зная, что я причиню вред кому-то другому, я бы не раздумывал. Может, это не совсем правильно с точки зрения морали, но выбрать кого-то, кто тебе дороже, это нормально. Или свойственно людям. В общем, я… правда понимаю.        — Мне жаль, Адам, — убеждённым Михаил не казался, но чуть удушающий захват ослаб, а кокон вновь начал излучать тепло. — И я сделаю всё, чтобы смягчить ситуацию для тебя и исправить её при первой же возможности. А сейчас засыпай.        — Я… — усталость достигла своего апогея, и Адам, поначалу собираясь возразить, в итоге только слабо кивнул. — Наверное, да. Не уходи, — пробормотал он почти неслышно, проваливаясь в совсем незаметно подкравшуюся дрёму и не задумываясь, кого и о чём именно просит.        — Я буду тут, — тихое обещание на выдохе прозвучало где-то у виска, и Адам окончательно сдаваясь сну, уже не различил, успокаивающе и невесомо коснулось кожи дыхание или губы Михаила.