Сто шагов в невесомость

      Адам колотил в дверь как безумный и, не до конца отдавая себе отчёт, срывался на крик. Какое-то интуитивное понимание, что ничего уже не изменить и не исправить, рождало внутри такое отчаяние, которое, казалось, способно разорвать на куски. Страх захватывал медленно, но неотвратимо. Бьющий по ушам до боли звон нарастал. Адам упустил момент, когда руки опали, а он развернулся.       Слепящий свет набирал силу. Пространство затопило такой мощью, которой просто не могло существовать в мире. Смирение рождалось нехотя, в муках, и Адам захлебнулся очередным криком. Ему было не сбежать. Что-то кричал Дин с другой стороны двери, но голос слышался в таком отдалении, словно тот находился при этом на другой планете. В какой-то миг свет залил всё, поглощая.       Моргая и пытаясь хоть как-то сориентироваться, Адам быстро завертел головой. Выдержанное в строгом стиле, абсолютно безликое, но более чем просторное и светлое помещение было незнакомо. Подбородок зачесался, и Адам машинально вскинул руку, собираясь унять зуд, запоздало вспоминая, что стараниями Захарии тот залит кровью. Чувство лёгкого жжения исчезло мгновенно.       Адам растерянно моргнул снова и всё-таки провёл рукой по коже, сразу же понимая, что она абсолютно чистая. Эмоций внутри бесновалось слишком много, но сознание медленно успокаивалось, волей-неволей воспринимая в разы более спокойную обстановку, чем та, что царила ещё несколько минут назад. Понимание, что переместить его мог только Михаил, появилось с большим опозданием.       Слух, который возвращался в норму довольно быстро, после того, как исчез раздражитель, уловил не столько шелест за спиной, сколько странный звук совсем на грани восприятия, похоже, замеченный лишь потому, что странную комнату наполняла абсолютная неестественная тишина. Дыхание невольно участилось, а пульс резко подскочил, начиная отбивать бешеный ритм. Адам стиснул зубы.       Напоминание, что он никогда не считал себя трусом, помогало мало: обернуться было страшно. Единственная мысль, что сзади находится Михаил, билась в голове и усиливала занявшуюся панику. Адам до боли закусил губу. В голове всё перемешалось настолько, что разобраться он уже не пытался. Слова братьев накладывались на речи Захарии и мешались с пытками, устроенными им же.       Идея спасать мир уже не казалась хоть сколько-нибудь хорошей, а здоровый эгоизм и вовсе отвергал её с презрением. Собственная избранность, оказавшаяся на проверку обманом Захарии, теперь вызывала лёгкое отвращение к своему легковерию. Новый звук за спиной прозвучал громче. Адам дёрнулся, прикрыл глаза на мгновение и твёрдо напомнил себе, что страхам надо смотреть в лицо.        — Адам, — холодный голос, лишённый любой эмоциональной окраски, прозвучал настолько знакомо и почему-то странно, что Адаму потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что это его собственный голос. Непонимание толкнуло круто развернуться. Глядя на самого себя, Адам вздрогнул и открыл рот, но слова не шли с языка, словно он неожиданно позабыл, как разговаривать в принципе. — Полагаю, ты знаешь, кто я.        — Ты Михаил, — только врождённое упрямство и гордость не позволили хранить молчание и дальше, хотя слова по-прежнему находились не без труда. — Архангел.        — Верно. Также, полагаю, ты понимаешь, почему ты находишься здесь. Захария погиб, но успел донести до тебя суть.        — Захария мне врал, — запальчивая фраза вырвалась раньше, чем Адам успел испугаться всерьёз от понимания, кому возражает. — Почему ты?.. — голос сорвался едва ли не на фальцет, и Адам откашлялся, прежде чем попробовать снова. — Почему ты выглядишь как я?        — Потому что я выбрал этот образ, — безразлично пояснил Михаил. — Я мог использовать образ твоей матери. Или Кристин. Или любого твоего товарища из колледжа. Но я предпочитаю честную беседу, а не уговоры обманом.        — То есть Захария действовал по собственной воле? — злость поднялась из глубин существа как-то слишком быстро и придала смелости. — Когда лил мне в уши красивые сказки, чтобы использовать меня в качестве наживки и заполучить рыбку покрупнее, он делал это без приказа? — Адам перевёл дыхание и невольно отступил на шаг, когда взгляд Михаила, который, похоже, не собирался отвечать, потяжелел. — Ладно, я понял. Зачем я здесь? Вам был нужен Дин.        — Твой брат не скажет мне «да», — фраза прозвучала констатацией, а Михаил не выказал не единой эмоции по этому поводу, словно говоря о чём-то незначительном.        — И ты думаешь, что скажу я? — Адам тряхнул головой, не понимая, хочет Михаил теперь действительно добиться согласия от него или игра просто перешла на другой уровень. — После всего, что устроил Захария?        — Я думаю, что ты достаточно умён, чтобы принять верное решение, Адам, — совершенно спокойно отозвался Михаил. — У тебя не так много вариантов.        — Да любой из них будет лучше, чем… — Адам осёкся и махнул рукой, внезапно понимая, что делиться невыносимой горечью, поселившейся внутри после откровений Захарии, с Михаилом, похожим на каменное изваяние и воспринимающимся опасным чужаком, он хочет меньше всего. — Неважно. Мне плевать на ваш гениальный план. И участвовать в нём я не собираюсь. А если это очередная попытка заманить Дина, то сюда он вряд ли явится. Я сам не знаю, где мы находимся.        — На небесах, — непробиваемое спокойствие Михаила начинало выводить из себя. Адам стиснул зубы и отмахнулся от промелькнувшей мысли, что он никогда раньше не понимал подлинный смысл выражения «ледяная статуя». Мозг услужливо подсказал, что перед ним и не человек. — Я не пытаюсь заманить Дина, Адам, как ты выразился. Дин больше не представляет для меня интереса. Количество усилий, которое придётся приложить, чтобы добиться его согласия, нивелирует потенциальную выгоду от его получения.        — А я, значит, наивный простак, которого уболтать не проблема? — Адам вздёрнул подбородок.       Тело медленно, но уверенно охватывала дрожь от осознания, что сколько бы он ни тянул время, рано или поздно Михаил потеряет терпение и перейдёт к таким же методам убеждения, как Захария, но упрямство заставляло продолжать разговор, который казался Адаму всё более безумным. Здравый смысл отвергал саму мысль, что он спорит с тем, кто являлся заместителем Бога.        — Если ты считаешь, что сказав мне «нет», ты вернёшься на Землю или в свой рай, то я вынужден тебя огорчить, Адам, — в глазах Михаила впервые промелькнуло что-то, что отдалённо могло показаться похожим на эмоцию, но словно бы какую-то неправильную, нечеловеческую. Повеяло угрозой. Во рту пересохло, когда Адам вспомнил мощь, наполняющую пространство, во время явления Михаила. Понимание, что пытки Захарии покажутся щекоткой в сравнении, пришло само по себе и едва не толкнуло согласиться немедленно и на что угодно. Адам только сжал руки в кулаки и пообещал себе, что страх станет последней причиной его согласия, если Михаил вдруг сумеет его получить. — Но ты можешь ознакомиться с Адом. Или небесной тюрьмой. Есть и иные варианты.        — Когда отправляться? — дрожащий голос не позволил произнести фразу с вызовом, и Адам почувствовал досаду, понимая, что битву самому себе он проигрывает.        — Я не понимаю, — едва уловимая нота, с сомнением идентифицированная Адамом как некая разновидность задумчивости, проскользнула в словах Михаила. — Ты действительно готов предпочесть страдания? Зачем? Ты можешь принять участие в воплощении судьбы, предначертанной твоему миру. Наша битва с Люцифером должна произойти. Я должен его убить. Но тебе это не принесёт никаких неудобств. У тебя будут комфортные условия пребывания. В отличие от своих братьев, я не оставляю свои сосуды слюнявыми идиотами, когда заканчиваю носить. Всё кончится, судьба свершится так, как должна, и ты обретёшь свободу. Будешь лучше, чем был. И сможешь рассчитывать на мою благодарность. Если таково будет твоё желание, я верну тебе твою жизнь на Земле. Дом. Мать. Колледж. Либо верну тебя в рай, если он тебе больше по вкусу.       Адам с шумом втянул в себя воздух, чувствуя странный стыд за то, что нарушает безупречную тишину. Михаил давил. Не прилагая, казалось, никаких усилий, он просто излучал ауру уверенности, власти и такой силы, которой не просто не хотелось, но и, казалось, не могло прийти в голову сопротивляться. Гордость тут же взвилась, отвергая даже мысль о слепом подчинении чужой воли.        — Ага. Захария тоже красиво рассказывал сказки. Об избранном и великом предназначении. О судьбе там тоже что-то было. Я не поверил братьям, когда они пытались меня предостеречь, потому что верил ему, — бравада, которая прозвучала в самом начале фразы, испарилась так быстро, сменяясь почему-то неподъёмной усталостью, что на мгновение Адаму непреодолимо захотелось закончить беседу уже каким угодно способом. — Но знаешь, кто в итоге оказался честнее? Не твой… подчинённый. Или как это у вас называется. И пусть я не нужен Винчестерам и сам от них не в восторге, но теперь я, пожалуй, поверю им.        — Я не Захария, — лаконичный комментарий Михаила, который рассматривал его пристально, но безо всякого выражения, разбудил желание промолчать в ответ, не поддерживая лишённую смысла, как уже казалось, беседу. — Ты действительно считаешь, что тот, кто не держит своё слово, мог бы править небесами?        — Я… — Адам всё-таки не смог проигнорировать прямой вопрос, но мгновенно забыл реплику, мелькнувшую как потенциально приемлемый ответ, отвлечённый случайной мыслью, показавшейся весьма интересной. — Тебе важно, чтобы я сказал «да» добровольно, именно по собственному осознанному желанию. Ты даже не пытался мне угрожать всерьёз, — чуть растерянно констатировал он вслух, скорее рассуждая, чем утверждая.        — Это крайне желательно, — Михаил едва заметно пожал плечами, но жест показался каким-то чужеродным и почти неуместным. Адам сглотнул до болезненного спазма, с недопустимым опозданием осознавая, насколько же странно смотреть на самого себя, отчётливо понимая при этом, что разговаривает он не с собой. Следующее осознание, заключающееся в том, что, вероятно, Михаил ждал к себе более уважительного обращения, Адам стойко проигнорировал. — Считай, что сохранность сосудов является одним из моих личных принципов. А отступать от них я крайне не люблю, и делать это не намерен. Согласие, полученное обманным путём, чревато конфликтом с сосудом, который ведёт к ряду сложностей. Я предпочитаю их предупреждать.        — То есть если я откажусь, то ты просто оставишь меня в покое? Продолжишь уговаривать? Или снова вернёшься к плану с Дином? — поймав себя на том, что против воли начинает верить Михаилу, Адам не удержался от нескольких вопросов разом и задушил опасение, что они могут разозлить.        — Дин для меня отыгранная карта. Я внимательно следил за тем, как складывалась и развивалась ситуация и принял непростое решение использовать не свой истинный, но самый подходящий из остающихся сосудов.        — Меня, — Адам скривил губы, неожиданно понимая, что сейчас почему-то верит Михаилу абсолютно. То, что пытливый от природы ум всё-таки был склонен рассматривать лишь новой версией какой-то хитрой игры, внезапно обрело иной смысл и пугающие черты реальности. — Ты уверен, что я в отличие от Дина соглашусь. Так или иначе. Рано или поздно.        — Уверен, — прямо признал Михаил. — Ответ же на твои предыдущие вопросы — нет. Я не собираюсь тебя уговаривать, Адам. Я объясняю тебе условия нашего возможного сотрудничества. Также я не собираюсь тебя отпускать. И в случае, если ты решишь ответить мне отказом, я заставлю тебя. Но, как я и сказал, делать это мне очень не хотелось бы.        — Звучит… честно, — Адам попытался усмехнуться, но получилась скорее горькая гримаса.        — Я никогда не видел смысла в том, чтобы лгать кому-либо, — Михаил чуть склонил голову к плечу, но продолжал неотрывно смотреть на него. — Я действительно могу дать тебе всё, что предложил, Адам. Не вижу, что ты потеряешь, согласившись на время стать моей оболочкой. Возможно, я понимаю что-то в корне неверно, но ты был лишён всего, когда Захария спустил твою душу на Землю. Единственные твои оставшиеся родственники — Дин и Сэм.        — То, что у нас общий отец, ещё ничего не означает, — Адам и сам не понял, как первоначальное намерение не откровенничать с Михаилом, затёрлось. Слова внезапно полились потоком. — Они есть друг у друга. Это не так сложно заметить: жесты, реплики, взгляды. И, конечно, они проявили сознательность, узнав, что я их брат. Но, кажется, не последнюю роль в этом сыграло желание подпортить планы вам. Возможно, совесть и не позволила им бы бросить меня на произвол судьбы, но это… Снисхождение? Впрочем, любить они меня и не обязаны. Они обо мне даже не знали. Я не знал о них. Только кровь не делает людей родными.        — Тебя гложет это, — почти неуловимый прищур Михаила заставил Адама отвлечься и задуматься, осознанно ли тот использует жесты настолько урезанно. — Думаю, тебе стоит кое-что увидеть.        — Что?.. — Адам мгновенно вскинулся и попытался отшатнуться, когда Михаил сделал пару шагов к нему. Едва не споткнувшись на ровном месте, Адам чудом удержал равновесие, а в следующую секунду обхватил голову руками. Картинки хлынули непрерывным потоком, проходя перед глазами достаточно медленно, чтобы успеть их рассмотреть, но недостаточно, чтобы хоть как-то осмыслить. — Что это такое? — голос прозвучал почему-то хрипло.        — Гули, которые убили тебя и твою мать, желали добраться до твоего отца. О его кончине они осведомлены не были. Звонок Дину заставил их открыть охоту на твоих братьев, используя твой образ, как приманку.        — Откуда ты?.. — начал Адам, но тут же оборвал себя, понимая, что глупее вопроса сложно и придумать. Странная кинолента словно продолжала крутиться перед глазами, как если бы кто-то нажал на повтор. — Сэм учил меня стрелять. То есть он думал, что меня. Он пытался найти со мной общий язык, рассказывал… Зачем ты мне это показал? — вопрос прозвучал почти с обречённостью. — Это ничем не поможет тебе получить моё согласие. Скорее уж наоборот.        — Но это честно, — Михаил отступил назад и встал ровно на то же самое место, на котором стоял на протяжении всей беседы. — Состояние сосуда является не последней по важности составляющей максимально продуктивного сотрудничества и важно для достижения максимального результата. Тебя расстраивал тот факт, что у тебя есть братья, которые проявили к тебе интерес лишь потому, что ты контактировал с нами. Полагаю, ты увидел достаточно, чтобы понять, что в иных обстоятельствах их интерес был искренним. Это должно дать тебе надежду, что в будущем ты сможешь наладить с ними отношения, если сам того пожелаешь.        — Ты про то будущее, где на Земле будет апокалипсис после твоей битвы с Люцифером? Ты правда думаешь, что Винчестеры, если выживут, захотят меня видеть, зная, что я согласился быть твоим сосудом? — нервный смешок вырвался самостоятельно, нисколько не отражая всю бурю эмоций внутри, которая грозила поглотить.        — Адам, — Михаил нахмурился, и живая полноценная мимика заставила Адама зависнуть на мгновение. — Люди мне безразличны. Гарнизон ангелов следит за порядком на Земле, выполняя завет отца. Я контролирую их работу, но с человечеством мы существуем в разных плоскостях. У меня нет намерения убивать людей или разрушать ваш мир, в отличие от моего брата. Но я допускаю, что пострадавшие в ходе нашей битвы могут быть. Вернее предположить, что пострадает некоторая часть планеты вместе с её обитателями. Я не могу это предотвратить. Но могу пообещать, что прослежу за тем, чтобы впоследствии вся возможная помощь людям со стороны ангелов была оказана.        — Ты так уверен в своей победе? — Адам, кусая губы, пытался решить, как относиться к точке зрения, изложенной Михаилом. Понимание, что тот не попытался приукрасить потенциально возможное будущее, располагало её хотя бы обдумать. — Или просто настолько хочешь грохнуть брата, что?..        — Я не хочу убивать, Люцифера, — Михаил не просто перебил, но и впервые за всю беседу повысил тон, и Адам поймал себя на желании съёжиться и немедленно забиться в какой-нибудь тёмный и дальний угол. — Я хочу убить брата, которого любил, люблю и буду любить, не больше, чем ты хотел бы убить свою мать, Адам. Но я должен. Это предначертано.        — Я не верю в судьбу, — даже не возражение, а лишь озвучивание своего мнения стоило приложения немалого усилия воли. — Каждый человек имеет право выбора, принимает решения и сам творит свою жизнь.        — Ошибаешься, — Михаил странно усмехнулся, и Адам в первый миг не поверил своим глазам. Вполне человеческий жест, хотя и воспринимаемый всё же отличным хотя бы потому, что не раз наблюдая свою усмешку в зеркале, Адам видел разницу, заставил заморгать, проверяя, не чудится ли ему. — Я уже объяснял Дину. Но объясню и тебе. Подумай о миллионе случайностей, которые привели к тому, что Джон Винчестер в 1990 году охотился в штате Миннесота, был ранен, оказался в больнице. Познакомился с твоей матерью, они родили тебя. В день, который люди окрестили днём святого Михаила. Подумай о миллионе выборов, которые ты делаешь каждый день, каждую секунду, Адам. Все они ведут тебя к твоей судьбе.        — Боже мой, — безотчётно пробормотал Адам, когда свалившееся озарение обрушилось ощущением дикой нехватки воздуха. — Я просто… Запасной вариант. Изначально. Вы и рождение Дина с Сэмом подстроили? А я одёжка на тот случай, если что-то пойдёт не так? Серьёзно? Моя мать его любила, черт побери. Все эти годы, когда он приезжал на праздники, чтобы увидится со мной, она… Боже. Случайности. Я понял.        — Это не случайности, Адам, — Михаил качнул головой едва-едва, словно не считал нужным совершать движение, но поддался сомнению, что стоит это сделать. — Это не шанс. Свобода воли — это иллюзия. Это план. План, который реализуется идеально.        — Чей? — Адам сообразил, что сорвался на крик только тогда, когда тот словно отбился от стен эхом.        — Моего отца. Бога. Он знал, как всё случится давным-давно. Всё происходящее — оставленный им шанс. Если я исправлю свою ошибку, он дарует мне прощение и вернётся, — в голосе Михаила звучала такая непоколебимая, бескомпромиссная уверенность, что Адам стиснул пальцы в замок, уже не понимая, ни как реагировать, ни чему верить. — Он вернётся и одарит своей милостью и людей. Подумай, Адам, сколько тех, кто взывает к нему в молитвах ежедневно, удостоятся его внимания. Сколько бед он сможет предотвратить. Я видел, Адам. Я видел, как отец строил рай для вас. Небеса были созданы, чтобы на них могли жить ангелы. Но Земля предназначалась людям.        — Я… — глубокий вдох не принёс облегчения, и Адам покосился на пол, обдумывая, насколько странно будет, если он сядет прямо на него. — Ладно, это просто… Немного чересчур. Бог… Ну, знаешь, одно дело слушать об абстрактном образе в воскресной школе, и совсем другое думать о нём как о… реальной фигуре.        — Я стою перед тобой. Его первый сын, Адам. Ты жил в мире, созданном им, а затем и в раю, который также творение его. Мы прогневили его, но он великодушно оставил нам шанс всё исправить, — странный огонь в глазах Михаила будто гипнотизировал. Адам потряс головой, но избавиться от эффекта не смог. — Это моё предназначение так же, как и твоё.        — Я… — мысли запутались окончательно, а возможные возражения теряли свою силу одно за другим.       Адам зажмурился, почти ощущая подкрадывающуюся головную боль. Почему-то вспомнилась собственная смерть, и Адам с силой передёрнулся. Испытанная тогда адская боль, которую не успело полностью сгладить время, прошлась по телу фантомной судорогой. В затылке поселилась тяжесть. Взгляд Михаила продолжил прожигать, казалось, насквозь.       Адам мысленно выругался, когда в какой-то неуловимый момент в нём почудилось странное выражение, которое истёрзанное пережитым множеством событий за слишком короткий временной промежуток сознание интерпретировало как просьбу, почти потребность понимания. Мозг презрительно отверг галлюцинацию, и лихорадочно продолжил перебирать варианты.       Молчание затягивалось и давило, словно объединившись с пугающей, почти мёртвой тишиной. Отвергнув вариант, в котором Дин и Сэм каким-то чудом пробираются на небеса и освобождают его, как фантасмагорию, Адам вынужденно признал, что помощи и спасения ему ждать неоткуда. Эгоизм встрял, напоминая об обещании Михаила вернуть к жизни его мать. Адам едва не всхлипнул от напряжения.       Вина за то, что он не смог её уберечь, спасти, притихшая за время немного сомнамбулического, обособленного пребывания в раю, расцвела буйным цветом подобно кустам весной. На другую сторону невидимых весов тут же упали люди, которые потенциально погибнут во время схватки архангелов. Адаму захотелось закричать. Перед глазами замаячил образ отца.       Понимание, что едва ли не впервые в жизни он отчаянно желает, чтобы решение кто-нибудь принял за него, Адам попытался заставить себя разозлиться хотя бы на самого себя. Но сил не осталось. Честность Михаила, который не пытался приукрасить ничего, упала в ту чашу весов, где уже находилась живая мать, непомнящая ничего о жутких муках, которые ей пришлось испытать перед смертью.        — Адам, — голос Михаила вернул в странную, условную, но реальность моментально. — Если бы ты разочаровал своего отца каким-либо поступком, но знал, что у тебя есть шанс искупить свою ошибку, неужели ты бы им не воспользовался?        — Я не… — Адам до боли сжал губы, вспоминая сколько раз, после того, как сообщил Джону о своём существовании, он изводил себя мыслями, что тот появляется слишком редко, потому что обманулся в ожиданиях и теперь ведом лишь ответственностью. И как отчаянно он сам старался придумать способ получить хоть чуть больше внимания. Вспомнился аттестат с отличием, полученный лишь потому, что желание дать родителям возможность гордиться им перевешивало всё. — Да, — сдался Адам, чувствуя, как болезненно сжимается горло.        — Тогда почему ты не можешь понять меня? — осведомился Михаил и, казалось, на этот раз ответ ему действительно важен.        — Я… Я использовал бы шанс, — Адам сжал руки в кулаки. — Но мой ответ был не только к этому. Я говорю тебе «да», Михаил.        — Ты делаешь это от отчаяния, — медленно произнесённая фраза выглядела размышлением вслух.        — Ну, знаешь, — Адам дёрнулся и на миг стиснул зубы. — Хочешь получить согласие с восторгом и радостью, придётся подождать пару десятков лет, как минимум. И то, если повезёт и я вообще когда-нибудь смогу чувствовать подобное.        — Адам, — рука Михаила неожиданно сжала плечо, заставив вздрогнуть. Адам напряжённо сглотнул, понимая, что упустил момент, когда Михаил оказался рядом. — Я не пытаюсь причинить тебе боль. Я не желаю тебе зла. Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы не навредить тебе, как делал и собираюсь делать впредь для любого своего сосуда. И я выполню всё, что пообещал тебе, учитывая твои пожелания. А сейчас ответь мне, ты действительно согласен и готов стать моим сосудом?       Глядя прямо в глаза, которые налились ярко-голубым светом, Адам застыл, неожиданно понимая, что Михаил на самом деле оставляет ему шанс передумать, отступить. По крайней мере, прямо сейчас. В груди болезненно кольнуло, когда уже и без того обдуманные аргументы за и против пронеслись в голове снова. И снова. Чёткое понимание, что ему нечего терять, оказалось последней каплей.        — Да, — слишком холодное для его привычной манеры говорить, но твёрдое настолько, что могло бы посоперничать с алмазом, единственное слово упало веско и уверенно, а в следующий миг всё поглотил ослепительный свет.       На мгновение, короче, чем доля секунды или длиннее, чем вечность, Адаму причудилось, что он парит в невесомости. Ассоциации сработали слишком быстро и липкий, вымораживающий внутренности ужас захватил в свой плен. Беспомощно размахивая руками и не слыша своего отрицания, прорвавшегося криком, Адам не сразу понял, что рухнул на какую-то твёрдую поверхность.        — Адам, — настойчивый голос Михаила звал так, словно делал это не впервые. В голове медленно заворочались какие-то пока туманные и невнятные мысли. Попытка сглотнуть привела к пониманию, что горло перехвачено болезненным спазмом, а тело бьёт крупная дрожь. — Адам, ответь мне. Я не понимаю, что с тобой происходит.        — Я… Где мы? Что случилось? — задать даже максимально коротко сформулированные вопросы оказалось равноценным подвигу. Рука взметнулась к глазам, словно растереть их могло помочь проясниться сбоящему зрению. Вдох дался с трудом, а Адам заставил себя сесть. — Что ты сделал?        — Ничего, что могло бы привести к таким последствиям, — Михаил, казалось, хмурился, но Адам напомнил себе, что каменные изваяния испытывать никаких эмоций не могут. — Есть немало способов заселения в сосуд. Из них я выбрал тот, который считаю наиболее мягким не только я, но подавляющее большинство ангелов, склонных беречь свои оболочки.        — Тогда, видимо, жёсткий БДСМ я бы не пережил, — Адам попытался усмехнуться и тут же с ужасом понял, что именно ляпнул и с кем решил шутить. — Эмм, прости? — неуверенно выдал он следом, не в силах убрать вопросительную интонацию, которая предполагала ответ, а значит, могла ускорить получение знания, накажет ли его Михаил за настолько пренебрежительное высказывание. — Я не очень хорошо себя чувствую, и не подумал, прежде чем говорить.        — И я желаю знать почему, — судя по тону, Михаил нахмурился сильнее прежнего, и Адам тут же отогнал промелькнувшую надежду, что за железобетонной сдержанностью всё-таки скрывается что-то по-настоящему живое. — Процесс был протестирован на сосудах неоднократно. Бессчётное количество людей не испытывали никаких неудобств, когда душа временно оказывалась в выделенной плоскости, которую вы описали бы как нирвану, прежде чем…        — Невесомость, — выпалил Адам, и сжался, понимая, что перебил. Но Михаил никак его не одёрнул, и желание говорить, в поисках и ответа для самого себя, толкнуло продолжить. — Мне показалось, что я парю в невесомости.        — Да, так и должно быть, — Адам готов был поклясться, что тень растерянности, прячущаяся за словами Михаила, ему не показалась. — Разве это плохо?        — Я… — разум прояснялся стремительно. Адам прикрыл глаза, уже не пытаясь сфокусировать взгляд хоть на чём-либо. — Когда я умер, первое, что я ощутил, была невесомость. Я оставался в той чёртовой комнате, наблюдал за проклятыми тварями, которые доедали мои внутренности и разделывали мою мать, но не мог ничего сделать. Мир был, но меня уже в нём не было. Как иное измерение, откуда можно только беспомощно смотреть, всё ещё фантомно чувствовать боль, но не иметь возможности даже притронуться или хотя бы закрыть веки матери. Прежде, чем явился жнец, мне несколько раз казалось, что я лишусь рассудка. Это было… самым жутким, что я когда-либо переживал. И сейчас ощущения… немного схоже, — скомкано закончил Адам, чувствуя себя странно.       Отвращение к себе из-за того, что он проявил слабость перед кем-то, кому были безразличны его беды и он сам, мешалось с отравляюще-горькой свободой, обретенной, когда непосильный груз, не забытый, а лишь затёртый за время в раю, был сброшен с плеч хотя бы частично. Пелена перед глазами неожиданно спала, едва Адам открыл глаза, а предметы вокруг обрели чёткие очертания.        — Прости, — извинение от Михаила на удивление не прозвучало простой формальностью и прервало затянувшееся молчание за миг до того, как Адам, осмотревшись внимательнее, открыл рот, намереваясь задать вопрос. — Я не учёл наличие личной психологической травмы. Мне следовало воспользоваться другим методом. Полагаю, выбранное место также не является оптимальным вариантом.        — Это же мой дом? — уточнил очевидное Адам, не понимая, как реагировать на то, что Михаил, казалось, вполне серьёзно просил прощения у него. Чуть нервными, дёргаными движениями поворачивая голову в разные стороны, Адам ощутил горечь, скапливающуюся где-то под ложечкой и рвущуюся к глазам, но и робкое, уже забытое чувство безопасности, проклёвывающееся сквозь слой негатива подобно хрупкому ростку. — То есть я понимаю, что это какая-то иллюзия или что оно там такое, но так выглядел мой дом и… Я теперь буду находиться здесь?        — Я счёл это верным решением, но теперь моя уверенность несколько пошатнулась, — Михаил слегка свёл брови. — Возможно, это причинит тебе только дополнительную боль, а вовсе не подарит комфорт. Если ты подумаешь о каком-либо значимом месте, где ты предпочёл бы находиться, я воссоздам его.        — Нет, я… Всё нормально, — Адам тряхнул головой, как-то разом окончательно пришёл в себя и устало, но решительно встретил испытывающий взгляд Михаила. — Я помню о доме больше хорошего, чем плохого. Весь ужас, посеянный мерзкими тварями, не способен перечеркнуть детство, множество воспоминаний с матерью и… В общем, если я должен где-то сидеть, то лучше тут. Это типа теперь моя тюрьма? Или я не должен спрашивать. Я же уже на всё согласился.        — Это необходимая предосторожность, Адам, — почти неуловимо, скорее иллюзорно, чем реально, но тон Михаила смягчился. — Слияние с сознанием существа совершенно иного порядка сожжёт тебя. Несопоставимость силы и невозможность человека постичь то, что находится далеко за рамками его восприятия, гарантировано приведёт к локальной катастрофе.        — Эмм, я понимаю, — медленно кивнул Адам. — Наверное. Тогда просто… спасибо, что не запихнул меня в какой-нибудь подвал.        — Я воспроизвёл всё, что имелось в твоём доме на момент твоей гибели. Книги, вещи, обстановку, фильмы. Ты волен делать здесь, всё, что хочешь.        — Но мне нельзя выходить? — Адам покосился на дверь, которая на удивление присутствовала.        — Если тебе что-то понадобится, тебе достаточно позвать, — Михаил неожиданно отступил на шаг, словно собрался исчезнуть. — Разумеется, с учётом моей занятости в тот момент, но я приду.        — Ясно, — Адам кивнул, стараясь не размышлять о том, что останется в одиночестве с минуты на минуту. Мысль отчаянно привлекала с одной стороны и равноценно пугала с другой. — А если я всё-таки открою дверь, ну или… В общем, за непослушание я всё-таки перееду в подвал?        — Адам, я, кажется, не давал тебе ни единого основания считать меня монстром, — голос Михаила стремительно похолодел, и Адам поймал себя на мимолётном сожалении об опрометчивом вопросе. — Я надеюсь, что ты действительно не настолько глуп, чтобы рисковать собой. Это всё. Я не собираюсь применять какие-либо наказания. Но и восстановить твоё сознание, если оно подвергнется разрушающему влиянию, я вряд ли смогу.        — Я понял, — быстро заверил Адам, едва Михаил умолк. — Мм, хорошо, я… Чёрт, я что правда могу тут… не знаю, принять душ?        — В рамках этого дома ты волен делать всё, что пожелаешь, — чуть перефразировав, повторил своё же утверждение Михаил.       Адам медленно кивнул и моргнул, когда Михаил неожиданно исчез. В груди ёкнул страх, что он остался совсем один и неизвестно насколько, но и разлилось облегчение от понимания, что он наконец-то предоставлен сам себе и это даёт возможность хотя бы попытаться обдумать всё случившееся. Взгляд, бесцельно блуждающий по гостиной, зацепился за фото с родителями, стоящее на комоде.       Грусть накрыла чуть душащим, но даже не колючим пледом. Несколько секунд Адам смотрел на сдержанно улыбающегося Джона и мать, глаза которой сияли ярче любых звёзд, а потом сделал глубокий вдох, отгоняя наваждение. Ноги сами понесли в ванную комнату. Лёгкое недоверие, что всё существует в этом измерении, развеялось, едва Адам сжал в руке первую попавшуюся бутылку шампуня.       Предмет определённо ощущался. Решительно выбросив из головы мысли о материальности и степени безумия происходящего, которые казались сейчас слишком сложными для измученного до предела сознания, Адам медленно опустился прямо на пол и бездумно уставился в абстрактную точку в пространстве. Чувство, что он дома, медленно укоренялось внутри, не желая считать с деталями.       Отсутствие любого напоминания о том, что произошло после появления гулей, затирало само воспоминание, выводя на передний план совершенно иные. Тёртый пирог и мать, которая смеялась и отирала муку со щеки. Он сам, размахивающий наградой, полученной каждым участником их команды по бейсболу, когда они выиграли важный матч в рамках соревнований школ.       Всегда свежие цветы в вазе, доставшейся матери от прабабушки и неизменно занимающей своё место на хрупком стеклянном столике в гостиной. Лукавый взгляд отца, который на его пятнадцатый день рождения в прихожей протянул ему ключи от Импалы и сказал, что он должен научиться водить. Адам закрыл глаза и машинально провёл рукой по напольной плитке, ища скол, который он хорошо помнил.       Палец наткнулся на всё ещё немного острый край, и Адам судорожно вдохнул, вспоминая, как уронил молоток, оставивший выбоину, когда пытался прибить полку по просьбе матери. Слёзы всё-таки покатились по щекам, но олицетворяли не горечь. В голове пронеслась рассеянная мысль, что его местопребывания теперь кажется раем в куда большей степени, чем выпускной вечер.       Поднявшись на ноги, Адам подошёл к ванне, бездумно провёл рукой по крану, прежде чем открыть его и слабо вздрогнул, когда вода полилась бодрой струёй. Налёт нереальности развеивался стремительно, сменяясь пониманием, что умышленно или случайно, но Михаил сделал для него больше, чем мог бы даже если бы старался не ради спокойствия и сохранности сосуда в рамках своих принципов.       Адам быстро добавил пены, дождался, пока ванна наполнится и, не раздумывая, сбросил одежду. Любопытство толкнуло сначала коснуться воды рукой, проверяя, будет ли она ощущаться хоть как-то. Тёплое, ласкающее и почти забытое прикосновение расположило немедленно забраться в ванну и со стоном облегчения погрузиться в воду по подбородок.       Мечущиеся мысли присмирели, отступили вглубь сознания, не исчезая совсем, но давай отчаянно необходимую передышку. Откинув голову на бортик, Адам зажмурился, расслабляясь окончательно, и сглотнул, ощущая спокойствие, которое казалось уже недосягаемым. Понимание, что у него есть время, чтобы обдумать что угодно, окончательно примирило с новой странной действительностью.