Бинты

      Армин уехал встречать рождество в город, где сейчас находились его родители. Арлерты, зоологи по профессии, вели популярный канал о путешествиях, фауне и малых народностях мира, и сам Армин, благодаря родителям, объехал полсвета, правда, не цивилизованного, а дикого. Он возвращался и рассказывал о проснувшихся вулканах, бескрайнем океане, горных реках и белой арктической пустоши по которой брел одинокий арктический волк. Привозил в подарок кусочки застывшей лавы, камушки причудливой формы, изумительной красоты ракушки, которые укладывал в чемодан, обернув в четыре футболки, в коробке из-под кроссовок.       Микаса знала, что Армин не рядом, не на соседней улице, к тому же ещё и оффлайн, и всё равно ему написала, потому что ни к кому больше не могла обратиться, а к ночи ей стало казаться, что голова у неё распухла и вот-вот лопнет в районе виска и оттуда потечет кровь вперемешку с мозгами. Доктор заметил за ужином, что она потирает виски, вздохнул и выдал таблетку из своей личной кабинетной аптечки. Раньше Микаса обходилась аспирином, но в последнее время он перестал помогать, и доктор давал ей что-то более действенное. Таблетка могла помочь от головной боли, но не от чувства, которое эту боль вызвало, так что ей в самом деле ничего не оставалось, кроме как нарушить данное Эрену обещание, но поделиться с самым надежным из ей знакомых людей.       Микаса: Армин, он режет и кусает себя!       Армин был оффлайн, время уже подбиралось к полуночи, но сейчас они находились в разных часовых поясах, и оставалось только надеяться, что он не спит в десять и ещё появится перед сном. Уведомления он, вечно погруженный в учебу, выключал.       Микаса переоделась в пижаму и забралась в постель, погасила ночник. Болела голова, за стенкой, в комнате Эрена, было тихо. По коридору прозвучали легкие шаги доктора, щелкнула дверь родительской спальни и воцарилась полная тишина, даже машины не проезжали по улице и собаки не лаяли, будто весь район погрузился в глубокий сон и только Микаса, мучимая сразу и головной и душевной болью, бодрствует. Она вздрогнула, когда темный экран ожил и свет ударил в глаза.       Армин: Ты имеешь в виду селфхарм?       Микаса: Ты не спишь! Да! Раньше он только резался, а сегодня я видела укус, сильный, я себя так, наверное, не укушу. Он требует, чтобы я не рассказывала родителям.       Армин: Он что, бросил пить таблетки?       Микаса: Не пил вообще. Я давно поймала его на этом, но он просил не рассказывать, я поддалась. Я виновата.       Армин: Нет! Нет, Микаса! Не надо навешивать на себя лишнее. Что именно он делает? Это похоже на… (Армин долго писал, и Микаса готовилась прочитать длинную простыню текста, но оказалось, что он то ли думал, то ли писал и стирал) …суицидальные попытки?       На секунду Микаса опустила телефон экраном вниз и оказалась в полной темноте, она резко зажмурилась, и в ушах у неё не пойми откуда взявшимся голосом Жана Кирштайна звучало «ты суицидник, Йегер, не лезь ко мне!».       Микаса: Нет, он режет себя с тыльной стороны рук. Но это же не значит, что он не сделает себе хуже!       Армин: Не знаю. Как у него дела с другими людьми?       Микаса: Нормально. Из-за этого док с Карлой думают, что таблетки ему помогают, но он их даже не пьет, а смывает в унитаз! И режет себя! Он весь в бинтах и зарывает их длинными рукавами!       Армин: Понятно. Вместо того, чтобы вредить другим, он начал вредить себе. Микаса, я не специалист, и не хочу ещё сильнее тебя пугать, но в случае Эрена это может быть не просто попытка привлечь внимание.       Микаса: Какое внимание, Армин, говорю, он эти порезы прячет!       Армин: Это меня и тревожит. Микаса, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, но рассказать всё родителям — это лучший выход. Эрену назначили препараты, а он их не принимает, ни родители, ни врач не понимают, что с ним сейчас происходит. Он их просто обманывает, но это не его собственное решение, это решает его болезнь.       Микаса: Но ведь он и правда не дерется больше, с того случая с Гальярдом.       Армин: Потому что он выпускает эту агрессию на себя. Мы понятия не имеем, как далеко он зайдет со временем. Микаса, я говорю серьезно, надо сказать Йегерам. Ты скажешь? Если ты не можешь, давай скажу я, как только приеду.       Микаса подпрыгнула на постели, подушка, накренившись, свалилась на пол, но Микаса не стала её поднимать.       Микаса: Нет! Эрен сразу поймет, что это я тебе рассказала! Я обещала не говорить родителям. Если я расскажу…       Она не дописала, но Армин всё понял.       Армин: Ладно. Но обещай, что будешь за ним присматривать, и если станет хуже или тебе покажется, что стало хуже, или если не станет лучше в ближайший, ну, пусть будет месяц, мы с тобой что-то решим. Расскажем доку или сами проконсультируемся с врачом.       Армин мгновенно вовлекся в ситуацию, и вот уже вместо «ты» появилось такое успокаивающее «мы».       Микаса: Ты солнышко. Спасибо, Армин! Только не рассказывай, пожалуйста, никому. Если Эрен узнает, я никогда в жизни перед ним не оправдаюсь.       Прежде чем попрощаться, Армин неожиданно задал ещё один вопрос.       Армин: А сама ты давно была у своего психолога? Как твоя голова?       Микаса: Нормально. Спасибо, что беспокоишься.       Сильная боль прошла, ощущение готовой вот-вот лопнуть на висках кожи отступило, и только где-то внутри, глубоко, нигде и будто бы везде сразу, осталась противная размеренная пульсация, словно сердце билось не в груди, а в черепе.              Так много гостей в доме собиралось от силы два раза в год: на день рождения Карлы (доктор свой праздновал в клинике, говорил, что если позовет всех коллег, то гостиная треснет) и на рождество: светлый веселый семейный праздник. И в самом деле, собиралась только семья: родители с обеих сторон (у Эрена всё ещё сохранялся полный комплект бабушек и дедушек, при этом ласковым внуком его трудно было назвать), Фей — младшая сестра доктора, в последние два года она приходила с мужем, сутулым молодым очкариком, про которого Микаса долго думала, что он точно айтишник, но оказалось — учитель истории. Помимо родственников приходили две близких подруги Карлы (маленькую Микасу совсем не смущало, что они всегда приходят вдвоем, и только в четырнадцать лет до неё дошло, что две эти леди — пара, Эрен после смеялся над ней до икоты) и друг доктора, высокий, похожий на хищную птицу мистер Крюгер, человек, в честь которого Эрену дали имя.       Много гостей, много угощений, рождественский пирог с вымоченными в роме цукатами и глинтвейн: Микасе разрешили с вином, Эрену — только с соком (конечно, родители верили, что он пьет лекарства). Недавно она осторожно спросила, когда они остались дома одни (они постоянно бывали дома одни, но теперь сидели по разным комнатам, и когда Микаса выходила в кухню или в уборную, Эрен как будто ждал, когда она вернется к себе, чтобы в одиночестве налить себе чаю): почему он не пьет хотя бы витамины? Она вспоминала эту горсть таблеток у Эрена в руке, целых четыре за один раз, и это ведь не всё, ну, для мозга. Ещё витамины, ещё что-то поддерживающее. Эрен ответил: «знаю я их витамины», и Микаса с горечью поняла, что даже не заметила, когда Эрен стал таким недоверчивым и подозрительным ко всему. Он словно ждал, что каждый норовит его обмануть, задеть, словом, не имеет добрых намерений. Она не могла вспомнить, когда Эрен по-настоящему улыбался, искренне, как он это умел. Когда видел повод для смеха, когда просто был в хорошем настроении. Казалось, что никогда. Или давно-давно, в детстве, когда Армин возвращался из очередной поездки к родителям и приводил свои камушки, ракушки и рассказы о племенах, где подростки проходят обряд инициации, позволяя огненным муравьям искусать себя по потери сознания.       За весь вечер он только однажды сдержанно улыбнулся, когда мать Карлы попыталась ухватить его за щеку, не смогла и возмутилась, что её дорогого внука морят голодом. Эрен был вежлив, молчалив и несчастен, и Микаса ничего не могла поделать с этим, кроме как наблюдать со стороны и надеяться, что в критическую минуту она сумеет быть рядом. Что критическая минута настанет, она даже не сомневалась.       Эрен стал странным. Микаса смотрела на него и ей казалось, что его странность бросается в глаза, но пугало её не это. Пугало её, что Эрен окончательно замкнется в себе.              В канун рождества Микаса легла спать поздно, долго ворочалась в постели, а когда наконец уснула, ей приснился кошмар.       Она шла через цветущее поле, сплошь заросшее дикими колокольчиками, и вышла к оврагу. На дне оврага, словно провалившаяся под землю, ютилась деревянная лачуга с единственным окошком, заставленным мутным стеклом. Микаса съехала по склону оврага, как это бывает во сне, легко, словно могла летать, попыталась заглянуть внутрь лачуги, но ничего не увидела сквозь это странное, будто в инее, стеклышко, тогда она сорвала большой пучок травы и протерла его, на стекле появилось маленькое чистое пятнышко, и когда Микаса заглянула внутрь, то увидела, что там в заставленной хламом комнате сидит Эрен. Он сидел на стуле, с которого облезла вся краска и осталось только рассохшееся черное дерево, а вокруг него высились такие же рассохшиеся шкафы, стеллажи, комоды, столы, перевернутые вверх ножками.       «Эрен», — Микаса постучала костяшкой в стекло. — «Эрен!».       Эрен сидел, уставившись на свои руки, повернутые ладонями вверх. И вдруг Микаса увидела, что на нем нет ни свитера, ни рубашки, ни даже хоть какой-нибудь майки, он сидит в одних штанах, а его руки… Микаса ударила в стекло кулаком, стекло зазвенело, и даже во сне она почувствовала острую боль, но одним движением выдернула стекло из ладони и, зажав глубокую рану, чтоб не хлестала кровь, кричала и умоляла Эрена выйти из этой страшной наполненной пылью комнаты. Его руки, от самых плеч и до запястий, покрывали вырезанные в коже, как в дереве, узоры. Микаса могла различить отдельные буквы, ей казалось, что на руках Эрена что-то написано, какое-то важное послание для неё, но буквы менялись, сливались, и она никак не могла прочесть, что же он для неё написал, о чем он хочет сказать ей.       Трещало, зарастая, как кожа какого-то фантастического существа, мутное стекло окошка, а когда Эрен вот-вот должен был полностью скрыться за ним, неподдельный мистический ужас выбросил Микасу из сна.       Она лежала в постели, хватая ртом воздух. Болела голова, но терпимо, во рту было противно и сухо. Микаса села, опустив ноги на пушистый ковер. Посмотрела на свою правую руку, которую придавила во сне.       На столе должна была остаться бутылка воды, но, похоже, Микаса допила её накануне. Время на часах подбиралось к шести утра, за окном ещё царила непроглядная ночь, горели фонари, даже слишком ярко горели, и Микаса, выглянув в окно, обнаружила, что ночью выпал снег, и теперь, вместо тоненького белого слоя, покрывавшего дорожки накануне, вся улица укрыта пусть низенькими, но всё же сугробами. Это значит, что настало время доставать широкие лопаты из гаража, лыжные штаны из нижнего ящика комода и радоваться настоящей зиме. Радоваться… Порадует ли снег Эрена в этом году?       Пить хотелось нестерпимо. Дом словно накрыло куполом тишины, и Микаса старалась не нарушить её шагами, ступала тихо. В кухне она напилась из большой кружки, заглянула в холодильник, постояла в его праздничном свете и закрыла дверцу.       На обратном пути заглянула в темную гостиную: очертания елки на фоне окна, мигающие гирлянды во дворе по ту сторону улицы, снег. Что же, соседским детишкам в этом году не придется сомневаться в рождественском чуде. Санта приезжал на волшебных санях, оставил подарки и насыпал снега из ледяного мешка.       Дальше по коридору бесшумно отворилась дверь, Микаса замерла, будто её поймали на преступлении, боясь даже повернуть голову.       — Подарки пришла разворачивать? — спросил Эрен прямо на ухо, он стоял близко-близко, от него шла волна тепла, видно он только что выбрался из-под одеяла.       Микаса улыбнулась.       — Почему ты не спишь?       — А сама?       — Пить хотелось, и голова немножко болит.       Эрен был в серой пижаме с длинными рукавами, тапочки он оставил в комнате, Микаса поглядела на его босые ноги и, взяв за руку, потянула за собой, чтобы он переступил с холодного ламината на ковер. На лице Эрена промелькнуло что-то отдаленно похожее на улыбку.       — Я тебя разбудила?       — Нет.       Эрен сделал пару шагов, обернулся через плечо, как бы призывая «иди за мной», обогнул столик и кресло, и опустился на колени около ёлки. Возле подарков. Карла с доктором по старой семейной традиции оставили там подарки и друг для друга.       — Эрен, — Микасе вдруг захотелось смеяться, — ты шутишь?       — Ну хотя бы наши.       Он говорил шепотом, даже тише, чем шепотом, но Микаса легко угадывала каждое его слово, когда-то, раньше, ей казалось, что она может читать его мысли. Как много она отдала бы, чтобы уметь это делать сейчас, чтобы знать, что происходит у него в голове.       — Тётя захочет увидеть, как ты откроешь её подарок.       Пусть даже это банальный свитер, но Карла ведь думает, что Эрен их полюбил.       — Тогда хотя бы твой.       Он как будто снова превратился в ребенка, которому так сильно хочется открыть подарок и сделать это раньше всех, ещё затемно. Микаса тоже опустилась на колени, кое-как нашла в темноте коробку, обклеенную темно-зеленой (черной, казалось теперь) упаковочной бумагой в белых снеговиках и протянула её.       — С рождеством, Эрен!       Эрен нашел совсем маленькую, обернутую синей бумагой коробочку, и протянул ей:       — С рождеством, Микаса!       Она подарила ему компьютерную мышку, он ей — беспроводные наушники. Микаса посмотрела на эти черные капельки, уложенные в крохотные пластиковые ниши, и едва не заплакала. Ещё осенью она мимоходом пожаловалась, что наушники стали изредка заедать, потом она с ними разобралась и всё стало нормально, но Эрен помнил, помнил, что они ей нужны.       Микаса так боялась потерять с ним контакт, утратить их особую связь…       — Да ладно, — сказал Эрен, отложив свой подарок в сторону. — Чего ты начинаешь.       Микаса вытерла слезы ладонями, шмыгнула носом.       — Извини. Я просто рада. Эрен…       — Ну что?       — Я так за тебя переживаю.       — Я в норме. Ревешь, а потом у тебя голова болит.       — Эрен...       Они сидели так близко и говорили так тихо, Микаса чувствовала его дыхание на своей мокрой щеке. Эрен не отстранялся, наоборот, подался вперед, и его шершавая (он брился, но вчера утром) щека соприкоснулась со щекой Микасы.       — Что? — прошептал Эрен.       — Тише, — сказала Микаса и поцеловала его, она хотела этого больше всего на свете и ничего не могла поделать с собой.